Председатель (сборник)

— Похоже, что у вас не киностудия, а термоядерный институт, — заметил Гущин.

— Это почему же? — не понял охранник.

— Такая у вас канитель с пропусками.

— Иначе никак нельзя! — убежденно сказал охранник. — У нас в прошлый год две рояли увели.

Гущин расхохотался, предъявил пропуск вахтеру и двинулся по коридору.

Толкнув дверь с надписью "Полет в неведомое", он оказался в святая святых съемочной группы — режиссерском кабинете. Тут было пусто, если не считать фанерного столика и одного стула. Режиссер — высокий, седеющий красавец, выбросил из-за стола свое тренированное тело и приветствовал Гущина с тем ничего не значащим ледяным радушием на грани панибратства, которое столь характерно для киношников.

— Ну, как вы, дорогой, отбываете в родные пенаты?

— Отбываю. Пришел попрощаться и пожелать вам удачи. Если что будет нужно, немедленно дайте знать.

— Спасибо, спасибо! Вы нам так просветили мозги, что дальше некуда. Еще раз спасибо от всего нашего творческого коллектива, — и режиссер широким жестом обвел пустой кабинет.

Он не смог ограничиться простым рукопожатием, обнял Гущина на прощание и прижал его голову к своей гладко выбритой, атласной щеке.

Гущин пересек коридор и вошел в приемную директора

— Здравствуйте, — сказал он секретарше. — У кого я должен отметиться и получить билет?

— Все у меня, — доброжелательно отозвалась величественная секретарша. — Что так быстро?..

— Мы все закончили.

— Все, все? — спросила она с привычной недоверчивостью.

— Все... Пожалуй, есть одно дело. Где у вас сдают седые человеческие волосы?

— Господь с вами! — замахала руками секретарша — У вас такая красивая седина!

— У меня сегодня на редкость счастливый день, — сказал Гущин, — мне то и дело говорят добрые слова.

— Неужели вы так нуждаетесь в деньгах? — Впечатление было такое, будто она хотела дать Гущину взаймы.

Он рассмеялся.

— Я видел ваше объявление... А потом у меня случился один разговор, и мне захотелось напомнить себе о нем. Не обращайте внимания на мою болтовню.

— Какой-то вы сегодня странный!

— Я же сказал, что у меня счастливый день. А люди от счастья глупеют. Это скоро пройдет.

Секретарша отметила ему командировку и протянула конверт с билетами.

— Вот... мягкая стрела.

— Спасибо. Всего вам доброго.

Гущин вышел в коридор. Он не торопился покинуть студию. На стенах висели фотографии, изображающие рабочие моменты съемок и сцены из знаменитых фильмов, некогда снятых студией. Гущин стал их рассматривать, осторожно продвигаясь среди заполняющих коридор непризнанных гениев. Наконец он отыскал то, что хотел: на одном из снимков, изображающих сельскую сцену, он обнаружил на заднем плане Наташу. Она была в жакетике, высоких сапогах, по брови повязана платком. Гущин долго вглядывался в ее совсем детское на снимке лицо. Затем рассмотрел другие фотографии, но нигде больше не нашел ее и вернулся к сельскому снимку.

Наконец он двинулся к выходу. Спустившись в вестибюль, он увидел сквозь мутноватые стекла входных дверей летний уличный мир, уже не принадлежавший студии, и невольно сдержал шаг.

— Это бог знает что! — услышал он задыхающийся, беспомощно-гневный голос. — Вы.. вы просто старый авантюрист!

Перед ним стояла Наташа, ее темные глаза были огромными и полны возмущения и подступающих слез, а нижняя часть лица — губы с опустившимися уголками, сморщившийся подбородок — совсем старой.

— Я не верил, что вы придете, — пробормотал Гущин.

— Какой вы, ей богу!.. — сказала Наташа с досадой, но уже без гнева Вас, наверное, много обманывали?..

Гущин не ответил, пожал плечами...

...Он перенесся в свою московскую жизнь. Ночь. Он сидит над альбомом с изображением прекрасных зданий Ленинграда. Из прихожей донесся какой-то шум Гущин поднял голову, прислушался. Впечатление такое, будто кто-то пытается открыть входную дверь. Но что-то случилось с замком, и желающий войти в квартиру начинает яростно трясти дверь. Гущин идет в прихожую и открывает.

— Дурацкий замок, все время убегает от ключа, — говорит его жена Мария Васильевна и улыбается рассеянной улыбкой. Ей под сорок, но она еще довольно привлекательна. И вдруг глаза ее недобро сузились, и, наступая на мужа, невольно попятившегося, она сказала почти грозно: — Ну, так где я была?

— Что это значит?.. — смешался Гущин.

— Твой обычный вопрос... А мне надоело придумывать. Понимаешь, надоело!

— Что ты делаешь с нашей жизнью?..

Мария Васильевна не ответила и прошла мимо мужа...

...Они брели по Кировскому проспекту в сторону Невы, с тенистого проспекта на полную солнечного блеска площадь имени Горького, а затем к Кировскому мосту.

— А почему вы стали катапультистом? — спросила Наташа.

— Почему человек становится тем или иным?..

— Вы не обижайтесь, Сергей Иванович, мне правда непонятно, как додумывается человек до такой вот редкой и необычной специальности. В юности все мечтают осчастливить человечество. Видимо, и вы думали осчастливить близких катапультированием?

— Конечно! — засмеялся Гущин. — Катапультирование неразрывно связано с космическими полетами, а кто в двадцатом веке не мечтает о космосе? К тому же на войне я был летчиком.

— Понятно! Космос — это да! Хотя, честно говоря, меня больше интересует наша бедная земля. — Наташа засмеялась. — Отчего такое, люди никак не могут создать не то что счастья, хотя бы порядка на земле, а уже рвутся наделить своим неустройством другие планеты?

— Быть может, по этому самому... — задумчиво сказал Гущин. — Человек не властен над временем, отсюда страх смерти, но он может в известных пределах подчинять пространство. Расширяя постижимое пространство, он словно отодвигает смерть.

— Ну, это слишком сложно для меня. И потом я еще не начала бояться смерти.

— Я тоже не боюсь, — как-то очень серьезно сказал Гущин. — Наверное, потому, что я плохо живу. Я устал...

— Ну чего ты так мучаешься? — говорит Гущину жена — Почти все так живут.

— Я в это не верю, — отвечает Гущин.

— Ты просто слеп к окружающему. Уткнулся в свою работу и картинки, не видишь реальной жизни.

— Я не был слеп к тебе.

— И ко мне ты был слеп. Нельзя без конца играть в доверие и прощание. Надо уметь когда-то стукнуть кулаком.

— Видимо, мне это не дано.

— Тем хуже.

— Неужели у тебя все-все прошло? Ты же любила меня когда-то...

— Мне нет сорока, а мой супружеский стаж перевалил за двадцать лет. Ты не находишь, что это слишком много? Ветераны уходят на покой.

— Ты называешь свою жизнь покоем?

— У каждого свои представления на этот счет... мы могли бы дружить, если бы ты не давил на меня.

— Я на тебя давлю?

— Да! Своим молчанием и тем, что не спишь и ждешь меня, и всем своим проклятым благородством! — Она вдруг заплакала.

— Не плачь, прошу тебя!.. Я не могу, когда ты плачешь!..

...Они прошли Кировский мост, перед ними был памятник Суворову, дальше — перспектива Марсова поля.

— Наверное, мне надо быть вашим гидом, — сказала Наташа, Ну, это вы, конечно, знаете, памятник Суворову знаменитого скульптора Козловского. Слева дом, построенный Деламотом...

— Нет, — очнувшись от своих дум, сказал Гущин. — Вы ошибаетесь. — Это не Деламот, а Кваренги.

— Я коренная ленинградка, — обидчиво сказала Наташа. — Неужели я не знаю? Это ранняя работа Вален-Деламота.

— Зачем вы спорите? На доме есть мемориальная доска со стороны площади. Там ясно сказано, что дом построен Кваренги. Это одна из первых его работ в Петербурге. Хотите сами убедиться?

Но едва они ступили на мостовую, раздался пронзительный свисток милиционера.

— Вы даже не знаете, где можно перейти .улицу, — злорадно сказала Наташа, — а туда же, спорите!..

— Да, нам придется сделать крюк, — согласился Гущин. — Но это не меняет дела. Хотите, я назову вам все известные постройки Кваренги и Деламота, сохранившиеся, сгоревшие, снесенные, уничтоженные временем или перестроенные до неузнаваемости? Лучше начать с Деламота, он меньше строил: Академия художеств совместно с Кокориновым, Малый Эрмитаж, дворец графа Чернышева, позднее перестроенный, Гостиный двор, "Новая Голландия"...