Председатель (сборник)

И вдруг в неправдоподобной близости он увидел перед собой узкую мальчишескую спину. Дронов размахнулся и метнул топор. Лезвие ослепительно блеснуло и врезалось в светлую ткань рубашки между лопаток. Дронов остановился, сбросил пот с лица. В стволе сосны торчал его топор. Он зыркнул глазами — мальчишка стоял на лужке, залитом лунным светом.

Шатаясь, Дронов подошел к сосне и с усилием извлек топор… Нет, ему не настичь этого гаденыша. Кончится тем, что тот выведет его к стану лесорубов или на проезжую дорогу. Надо уходить. Дронов вломился в чащу.

Он петлял, как заяц, между стволами, и когда наконец вышел в просвет, то подумал, что преследователей удалось обмануть. Но они шли прямо на него по просеке. Их тени, увеличенные луной, скользили по земле, подбираясь к его ногам. Дронов попятился, поджимая ноги, словно тени могли ожечь его. И вдруг, всхлипнув, метнулся прочь.

Он потерял ориентировку, путал стволы с прозорами между ними, когда же снова выбрался на просеку, по седой бороде текла кровь. Дети шли на него. Теперь они сами стали под стать своим теням, вытянувшись вровень с деревьями, и лунный нимб мерцал вокруг их голов.

Дронов повернул вспять, но и оттуда надвигались осиянные луной великаны.

— Врешь! — сказал полицай и отступил за куст. — Врешь, не возьмете Дронова!

…Юра медленно и осторожно шел по узкой просеке. В нескольких шагах за ним ковыляла измученная Настя. Вдруг он резко шатнулся назад: на него впритык уставилось иссиня-бледное лицо Дронова с вытаращенными глазами и закушенным меж длинных резцов языком.

Дронов был мертв — он повесился на ремне, привязав его к стволу осины и подогнув ноги.

Подошла Настя, глянула и отвернулась.

— Идем отсюда! — Юра взял ее за руку.

— Какая я усталая!.. — сказала Настя.

За Настей приехала мать — военно-медицинская сестра. Она забрала Настю с собой в Можайск, где находился госпиталь, в котором она служила.

Провожали Настю все ее немногочисленные деревенские друзья во главе с плачущей Ксенией Герасимовной, но девочка, счастливая возращением матери, никого не замечала. И Юра напрасно крутился возле госпитальной машины, Настю занимали медали на груди матери, звездочка на ее ушанке, белый мех романовского полушубка, медная пряжка ремня, Юру она не видела. И дело даже не в радости свидания с самым родным и близким человеком. Настя после леса выздоровела. Не только от потрясения, немоты, а и от всей здешней жизни, которая хотела быть доброй к ней, но против воли оказалась жестокой и страшной.

Немцы и полицаи, ужасная казнь отца, вечный страх, недоедание, тоска, погоня за Дроновым — все это было выше ее малых сил. Об этой жизни — всей — лучше скорее забыть, выбросить ее из головы и сердца. В сущности, то было естественное стремление здоровой и дюжинной натуры.

Настя выздоровела и от Юры Гагарина, с его слишком страстной дружбой.

И когда машина тронулась и Юра сперва пошел вровень с кабиной, потом затрусил, потом побежал, не разбирая дороги, в надежде на какое-то чудо, Настя лишь на выезде из деревни повернула к нему свое веснушчатое лицо, улыбнулась рассеянно и махнула рукой…

А дома Юру встретила опечаленная мать. На столе валялся раскрытый солдатский треугольничек.

— Прощайся сынок, с Клушином. Отец в Гжатск зовет.

Юра вопросительно глянул на мать.

— Демобилизовали его по болезни. В Гжатске легче работу найти. — Анна Тимофеевна внимательно посмотрела на сына. — Что грустный такой?.. За Настей скучаешь? Привыкай к такому, сынок. Вся жизнь из разлук и встреч состоит…

Пасмурный, не летний вовсе, а безнадежно печальный осенний день, с серым, низким, сочащимся небом, с холодным, настойчивым ветром и хлюпающими под ногами лужами.

По дороге, ведущей из Клушина в Гжатск, медленно движется возок. В оглоблях — терпеливая Буянка; телега гружена скудным гагаринским имуществом, наверху сидит закутанный в платки Борька. Анна Тимофеевна Гагарина и Юра идут за возком.

Далеко вытянулась, аж за горизонт, темная от дождя, узкая лента дороги…

…Но куда более длинной кажется космонавтута красная дорожка, по которой он должен прошагать на глазах всего мира, чтобы отрапортовать советскому правительству о «взятии» космоса.

И жадно приникла к телевизору с круглой линзой большая деревенская семья. Толкают друг дружку смеются и шепчутся веснушчатые дети; их четверо — старшей лет двенадцать, младшему и трех нету. Надувается, играет бровями, гордясь земляком, слегка выпивший на радостях глава семьи с широко обветренным лицом пахаря. Почти до слез взволнована хозяйка, в которой сквозь напластования лет, трудов, усталости, лишений легко узнать хотя бы по конопатой седловине носа бывшую девочку Настю.

Настя вглядывается в прекрасное лицо Гагарина, видит его серьезные и радостные глаза, его сжатые, но готовые к улыбке губы, и былое сладко и больно щемит сердце женщины.

— Господи, — шепчет она, — ведь сказать кому — не поверят…

— Ты о чем? — рассеянно осведомляется супруг.

— Ведь я знала Юру Гагарина, дружила с ним… Надо же!.. — И чувствуется, что она сама этому не верит…

…Далеко за горизонт протянулась мокрая грустная дорога, по которой, еще не ведая своей судьбы, бредет за возком чудесный мальчик.

Осенним днем двое охотников в комбинезонах, плащ-палатках, резиновых сапогах, с ружьями в твердых чехлах и дичью в ягдташах подошли к речному перевозу и попросили древнего деда-перевозчика доставить их на ту сторону.

— Сидайте! — сказал дед, и охотники быстро погрузились в лодку.

— До Гжатска далеко, отец?

— До какого Гжатска?

— Вот те раз! По Гжати возишь, а Гжатска не знаешь!

— Я город Гагарин знаю, — веско сказал старик.

Охотники переглянулись.

— Прости, отец, не в привычку еще… Далеко до Гагарина?

— На бугор подымитесь, и станцию видать.

Перевозчик дернул шнур, затарахтел слабенький мотор, лодка поползла по тихой воде.

— Вы местный? — спросил пожилой охотник.

— Здесь родился, здесь и в землю лягу.

— А Юрия Гагарина встречали?

— Мы с его отцом Алексеем Ивановичем по корешам. А Юра завсегда меня проведывал.

— Небось сильно тут переживали его гибель?

Старик вздохнул, насупился.

— Вынули наше сердце…

— Такая блистательная жизнь, такая меленая смерть! будто про себя произнес молодой охотник.

Старик вскинулся, как боевой конь при звуке трубы.

— Это чем же нелепая? Такая жизнь, такая смерть — самая лепая!..

— А ты, отец, знаешь, как он погиб? — чуть удивленно спросил молодой охотник.

— Я-то знаю, мы все тут знаем!.. Вот вы, похоже, не больно знаете! — с горечью сказал старик.

— Ну, расскажи, — попросил молодой охотник.

— Они с задания шли, а им в мотор иногороднее тело попалось…

— Инородное, — поправил пожилой охотник.

— Ежели ты лучше моего сведом, так и рассказывай, а я послушаю. Или молчи и не перебивай. Какое еще инородное тело? Летающая тарелочка, что ли? Так их и в заводе мету. А иногороднее тело — пузырь, каким погоду измеряют. Он гдей-то оборвался, ветром его принесло и в мотор засосало. Самолет сразу клюнул и на лес пошел Товарищ Серегин — он за командира был — говорит: «Приготовиться сигать с парашютом!» Это, конечно, не зонтик, а цельная машина, она летчика вместе с сиденьем выбрасывает. Нажал кнопку, пружина тебе под зад как даст, и ты со всеми удобствами высигиваешь. Ну, Юра, конечно, отвечает по военной краткости: «Есть приготовиться!» Товарищ Серегин другую команду дает: «Пошел!». И тут у него заедает кнопка. И понимает командир корабля, товарищ полковник Серегин, что ему не спастись. И еще видит он, что Юрий Гагарин сидит на своем месте и палец на кнопке держит. «Почему не выполняешь приказа?» А Юра ему: «Приказ для нас обоих, один не буду». — «Отставить разговорчики! Я твой командир и приказываю!» — «Нет, товарищ командир, только с вами вместе!» — Голос старика дрожит, он шумно сморкается, утирает глаза. — А лес уже вот он, вот он, под самым брюхом самолета!..