Глубокое течение

Командиры прошли вдоль строя. Отряды встретили их дружным «ура». Глаза партизан сияли торжественно и радостно.

Генерал Ружак, веселый, улыбающийся, дружески махал им рукой.

Вернувшись обратно, на середину строя, он легко вскочил на высокий пень, поднял руку. Строй затих.

— Товарищи партизаны и партизанки! Герои всенародной борьбы! Друзья мои! Слышите гром канонады? Красная Армия, армия великого Сталина, пришла на нашу родную белорусскую землю, чтобы окончательно очистить ее от фашистской нечисти…

Тысячеголосое «ура» прервало его речь.

— Долго мы ждали этого дня. Нет! Мы не просто ждали его, ее сидели сложа руки. Мы шли навстречу нашей армии, помогали ей быстрей разгромить ненавистного врага. Тяжел был наш путь — так же как и путь Красной Армии. Он полит слезами и кровью нашего народа. Десятки тысяч героев отдали свои жизни за счастье, свободу и независимость нашей родины. Но ни на минуту не теряли мы веру в победу. И мы победили! Товарищи! Вспомните свой боевой путь! — Генерал коротко остановился на истории зарождения и развития всенародного партизанского движения, вспомнил главные боевые дела бригады, ее лучших людей, павших смертью героев, и живых. — И вот мы со славой заканчиваем наш великий поход. Позавчера и вчера доблестные части Красной Армии переправились через Днепр и успешно очищают от врага правобережье. Вы слышите, где уже гремит бой. Вашей бригаде выпала почетная задача: помочь Красной Армии осуществить одну большую и важную операцию. Смысл и значение ее бы узнаете немного позже. Призываю бойцов и командиров мужественно и самоотверженно выполнить последнее партизанское задание. Покажем, товарищи, силу народных мстителей!..

Вскоре отряды один за другим начали выступать на запад. Лагерь быстро пустел.

На краю поляны, около землячки, стояла небольшая группа партизан. Эти люди оставались в лагере, чтобы дождаться прихода Красной Армии. Тут были женщины, раненые, старики, дети и среди них — Карп Маевский, Татьяна и Николай. Тогда, весной, после операции, Николай Маевский решительно отказался эвакуироваться. Отлежавшись в деревне под надзором Татьяны, он вернулся в бригаду и продолжал выполнять обязанности начальника штаба. С большой грустью провожал он сейчас своих друзей. Очень хотелось ему быть с ними в этом последнем бою. Но ничего не поделаешь, нужно мириться с неизбежным.

Быстро подошел Лесницкий.

— Ну, друзья, ждите. Ждать вам осталось недолго. Но будьте бдительны. Хоть и надежное у вас место, но вдруг отступающие немцы случайно сюда забредут. Они разбегаются во — все стороны, потому что и бьют их со всех сторон. Ведите разведку, выставляйте часовых… Тебя, Николай, назначаю последним комендантом лагеря, — комиссар взял начальника штаба за руки. — И еще раз прошу… Я могу задержаться, могу пойти с армией дальше… Не знаю, куда направит партия… Одним словом, ты первым придешь в освобожденный район. Сразу же, засучив рукава, берись за работу. Конечно, пришлют нового секретаря, председателя райисполкома… Но пока это они познакомятся с районом! А тебе все знакомо. Ты знаешь, где что закопано, запрятано, знаешь всех людей, люди знают тебя. От тебя они и потребуют в первую очередь помочь им наладить жизнь… Так что смотри, не подкачай, друг…

— Будь уверен, Павел.

— Верю. Портрет Сталина я уже запаковал. Лежит на столе в шалаше. Повесишь в райкоме в расскажешь секретарю, если это будет новый человек… Да-а, хотелось бы мне самому принести его туда. Мы с Лубяном последними покидали райком и взяли этот портрет, как боевое знамя. И вот мы прошли с ним весь путь, — он задумался, — но быстро очнулся и повернулся к Карпу: — Ну, старик, повоевали мы хорошо. Иди, берись за свои ульи. Соскучился по ним, да?

— Не с ульев нужно будет начинать, Павел Степанович, — вздохнул Карп.

— Это верно… Не с пчел, — он дважды повторил: — Да-а, не с пчел, — но через мгновение весело сверкнул глазами: — Но т пчел не будем забывать. Скоро и за них возьмемся…

Подошли Люба, Женька Лубян и Алена Григорьевна.

— Смотри, Карп Прокопович, как выросла твоя семья. Целый коллектив. И какие герои все! Один к одному. С такими можно горы своротить. Просто завидую тебе, — с улыбкой сказал Лесницкий. — Не красней, Евгений Сергеевич, все равно давно уже все знают, что ты член этой семьи. И ты гордись этим. А на свадьбу придем к тебе всей бригадой. Так и знай… Ну, бывайте, товарищи! Мне пора…

Он обнял и поцеловал Николая, Карпа, Витю, Настю Буйскую и ее маленького сына, остальным пожал руки и пошел на середину поляны, где его ждали командиры.

Алена, не стесняясь присутствующих, обняла мужа.

— Смотри, береги себя.

— Ты береги себя, Лена. Со мной уж ничего не случится. А вот за тебя мне еще нужно бояться.

— А ты не бойся. Жди. Я скоро вернусь.

— А меня скоро не ждите, — звонко и весело сказала Люба, обращаясь ко всем сразу. — Я без пересадки до Берлина… На меньшем не помирюсь. Только оттуда согласна вернуться назад.

Татьяна и Женька незаметно отошли в глубь леса и распрощались без свидетелей.

Через два дня лагерь опустел.

Маевские покидали его последними.

Ночью гремел бой около Днепра, и они всю ночь не спали, напряженно слушали — стрельба постепенно удалялась на север, затихала. Начался новый день — дань на освобожденной земле. Утро было ясное и морозное. Иней посеребрил поляну, шалаш и деревья. Пуща затихла, как затихает толпа в первую минуту торжества. Смело стучал дятел, снова почувствовав себя хозяином в этой тишине. Жалобно чирикала какая-то маленькая пташка — наверно, искала своих подруг или детей.

Маевские долго стояли на поляне, молча слушали эти знакомые, родные звуки.

Николай сиял шапку.

— Прощай, пуща. Послужила ты нам честно.

И по узкой, засыпанной листвой дорожке они двинулись на восток.

Николая везли в специальной коляске, мастерски сделанной Карпом и Гнедковым из немецких велосипедов. В лагере он обычно легко и быстро передвигался на ней сам, при помощи ручных педалей. Но на такую длинную дорогу у него не хватило бы сил, и коляску толкали Карп и молодой партизан из лагерной охраны.

Впереди на коляске сидел Витя, закутанный в большой кожух. Из кожуха виднелась только его голова, обвязанная теплым платком. Его черные живые глазенки с интересом смотрели по сторонам. Сидеть ему, видно, было не очень удобно, и он то и дело ворочался, пытаясь вылезти из кожуха.

Николай — придерживал его рукой, ласково ворча:

— Сиди тихо, попрыгун, а то выкину. Будешь бежать следом.

— Ух ты! Мамка тебя выкинет… Лаз-лаз… и бух-бух.

— Очень я боюсь твоей мамы!

— Боишься… Ага…

У всех было праздничное, торжественное настроение. Никому не хотелось молчать. Николай даже (почувствовал потребность запеть и был уверен, что такую же потребность испытывают и все остальные. Говорили обо всем сразу: вспоминали минувшее, мечтали о будущем, говорили о знакомых людях и о дубе-великане, что встретился на дороге, и о замерзшем грибе-боровике, и о дятле, и о переспелой бруснике.

Настя шла впереди и разговаривала со своим сыном. Тяжело ей было с ним в лесу! Но к матери она не могла пойти, так как в деревне все хорошо знали о ее работе у партизан. Попробовали было оставить ее в чужой деревне у надежного человека, но она выдержала там только неделю и вернулась обратно в лес.

— Наконец-то, сынок, ты будешь как все дети, а не «маленьким партизаном». Нет, нет, всю жизнь будь партизаном и гордись этим. Расти таким, как твой татка: таким же умным, отважным и честным. Так же люби все то, что любил он и за что он погиб… Но это потом, когда ты вырастешь, Андрейка. А сейчас придем к бабуле, она молочка тебе найдет, в люльку положит… Покачает… Лю-ли, лю-ли… Спи, — нежно шептала она и ежеминутно проверяла, не задувает ли где под одеяло ветер, хотя ветра и не было.

Николай всю дорогу говорил с сестрой, говорил с возбуждением счастливого человека.