Глубокое течение

Иван Шамякин

Глубокое течение

ЧАСТЬ I

Переправившись через Днепр, Татьяна облегченно вздохнула. Теперь она почувствовала себя дома. Она первая выпрыгнула из лодки на берег и быстро пошла, боясь оглянуться назад, на пройденный ею четырехсоткилометровый путь — путь нечеловеческих мук и смертельных опасностей. Ей даже не верилось, что она, одинокая, беспомощная девушка, прошла этот путь. Татьяна начала его на второй день войны, когда фронт был еще позади. А теперь он опередил ее и был где-то далеко на востоке, где — она не знала.

Татьяна шла больше двух месяцев. И сколько раз была на волосок от смерти! Сколько бомб разорвалось вокруг нее! На ее глазах немцы расстреливали из пулеметов и автоматов женщин, детей, стариков. Сотни людей погибли под немецкими бомбами. Сама она просидела две недели в немецкой комендатуре в Калинковичах. И все-таки ей посчастливилось, как немногим из тех ее спутников, кто, как и она, уходил от войны. Осталось всего двадцать километров — и она дома! Тут уже каждая деревня, каждый поворот дороги были знакомы ей — она много раз проходила по этим местам в те времена, когда училась в городе.

Вместе с Татьяной переправились через Днепр два подростка и три женщины, две из них были с грудными детьми. Все они — такие же беженцы, как и она. Но никто из попутчиков не спросил Татьяну — кто она, и она не поинтересовалась — кто они. Даже не узнали друг у друга, кому куда идти.

Дорога шла лесом. Лес был молодой, густой, преимущественно — березняк и осинник. Только кое-где над молодыми деревьями подымали свои широкие могучие вершины старые великаны-дубы или стремительно взлетали ввысь, будто хотели коснуться солнца, прямые, как струны, сосны. День был солнечный, жаркий. Лес стоял молчаливый, понуро-задумчивый. И в этой тишине, среди спокойных деревьев, очень хотелось забыть, что где-то лютует война, что она проходила и здесь и вот в это короткое мгновение, может быть, гибнут тысячи людей. И Татьяна старалась отогнать мысли о войне. «Вот на том повороте мы отдыхали с Лизой, когда нас догнали Женька и учитель Кандыба… Когда это было? Два года… А где сейчас Лиза? Вернулась ли она домой? Вот если бы с ней встретиться», — вспоминала былое и мечтала она.

Внезапно мирную тишину леса разорвали короткие выстрелы. Беженцы вздрогнули, насторожились. Стреляли в стороне от дороги, в березовой чаще. Испуганно поглядывая в ту сторону, люди зашагали быстрей. В последнее время Татьяна уже не обращала особенного внимания на одиночные выстрелы. Но теперь, когда до дому оставалось только несколько километров, испугалась и она.

— Смотрите, — прошептал один из подростков.

Все повернулись туда, откуда прозвучали выстрелы, и увидели молодую женщину, еврейку. Она бежала, прижимая к груди ребенка. Ее длинные черные косы были распущены, волосы спутались, в них застряли листья, хвойные иглы, паутина. В глазах женщины был ужас, синяя кофточка ее была разорвана в нескольких местах, ноги — в крови. Добежав до беженцев, она упала на колени и протянула ребенка.

— Люди добрые! Дорогие мои!.. Спасите ребенка!.. Возьмите моего сына. Они гонятся за нами… Они уже убили мою мать… убьют и его… Спасите, родненькие!..

— Беги, дочка, беги, — зашептала старуха-беженка, крестя женщину. — Бог с тобой… Он поможет… Они не догонят тебя. Беги… в чащобу, в кустарник;..

— Ой, нет!.. Нет… Они найдут, они догонят нас… Вот… Слышите их голоса? Спасите! — Женщина задрожала и рванулась к людям.

Много страшного видела Татьяна за дорогу, но эта охота за женщиной с грудным ребенком потрясла ее. Она посмотрела в глаза несчастной матери и протянула руки.

— Давайте…

— Родная моя! Будь матерью ему. — Женщина схватила руку Татьяны и поцеловала. — Отец его Борис Каганский… Может, вернется… — Она не кончила и, дико оглянувшись, быстро пошла назад по дороге.

Она шла ровным шагом, зорко всматриваясь в лес. Люди, онемев, смотрели ей вслед.

Когда она скрылась за поворотом дороги, беженцы заторопились.

— Пойдем, — позвала старуха. — Скорей отсюда!..

Они двинулись дальше.

Татьяна осторожно несла ребенка, вглядываясь в его личико.

— На, заверни его, — сказала одна из женщин и, вытащив из корзинки простыню, подала ее Татьяне.

Снова там, позади, раздались выстрелы. Люди испуганно оглянулись. Старуха перекрестилась.

— Господи, спаси ее, несчастную, и нас, грешных.

Через минуту из-за поворота выскочили пять мотоциклистов. Они затормозили машины и один из немцев подбежал к людям.

— Вэр стреляйт дорт? — крикнул он.

Старуха поняла его вопрос и ответила:

— А то солдатики ваши забавляются. Охотятся… на людей.

— Ох, забавляйт! Охотяйт! Ошень гут! — засмеялся немец, но тут же нахмурился. — О, о! Ты хитрый, русиш фрау! Документ!

Они вынули документы. Забирая их, немец хотел сдернуть простыню и взглянуть на ребенка. Татьяна смело отвела его руку и спокойно сказала:

— Ребенок болен брюшным тифом.

— А, тифус? — немец отдернул руку, будто ожегся, и даже не взял документов Татьяны. Остальные он сунул в карман и вскочил на мотоцикл, со смехом махнув рукой:

— Пашоль!

То, что он забрал эти никому теперь не нужные бумажки, никого не взволновало. Наоборот, все вздохнули с облегчением, почувствовав, что главная опасность миновала: те, которые стреляют там, позади, не погонятся за ними. Женщины повернулись к Татьяне, в глазах их светилось восхищение девушкой.

— Смелая ты, девка, — сказала старуха. — Что же ты будешь делать с ним?

— Воспитывать… как сына своего…

— Помоги тебе боже в этом добром деле.

Вскоре дороги их разошлись. Женщины пошли дальше по шоссе, а Татьяна свернула на лесной проселок. До родной деревни оставалось всего несколько километров, и Татьяна не чувствовала уже ни усталости, ни боли в ногах. И думала она уже не о себе, а об этом маленьком человечке, которого осторожно и неумело прижимала к своей упругой девичьей груди. «Ну, вот я и мать, — подумала Татьяна и усмехнулась: — Мать! Сама еще девчонка… Нет, нет… Это мой ребенок, родной. Я должна убедить в этом всех… Пусть никто не знает, пока наши не вернутся. Я год не была дома, и это мой сын. Мой…»

Она боязливо оглянулась, будто опасалась, что кто-нибудь подслушает ее мысли.

«А как его зовут? — спохватилась она через несколько минут. Несчастная мать даже забыла сказать его имя. — Какое же дать ему имя?»

Она долго шептала разные имена, но все они почему-то ей не нравились. Уже, казалось, и имен-то русских больше не оставалось… Потом, как-то нечаянно, она произнесла:

— Виктор… Витя, Витенька, — и радостно засмеялась. — Ты будешь Витей, мой маленький. Запомни это, сынок…

В родную деревню Татьяна пришла под вечер, на закате солнца. Выйдя из лесу и увидя знакомые хаты такими, какими они были год назад, она сперва обрадовалась, а потом у нее что-то сжалось в груди и крупные слезы покатились из глаз. Она стояла и смотрела на деревню, на свой сад и плакала. После всего, что она видела по дороге, ей казалось, что ничто уже не сохранило своего прежнего, мирного вида, а повсюду — только страшные следы войны.

И вот родная деревня — такая же, как всегда, и вокруг нет ничего ужасного. Такой же лес, такое же поле… И солнце такое же, и садится оно там же. Как не плакать от всего этого?

Вдруг ее внимание привлек столб не то пыли, не то дыма на другом конце деревни, возле речки. Татьяна испугалась. Но, догадавшись, что это возвращается с поля стадо, еще больше обрадовалась. Ничего она так не любила с самого детства, как эту пору летнего дня, когда по улице идут коровы, поднимая тучи пыли и наполняя воздух запахом лугов и молока. И то, что она входила в родную деревню как раз в такой час, так взволновало ее, что она расплакалась еще сильнее, по-детски, кулаком размазывая слезы на запыленных щеках. Вместе с ней заплакал и ребенок. Тогда она спохватилась, заглянула в его смуглое личико и засмеялась.