Чаша терпения

Желтая птица очень спешил, был весел и бодр. Он быстро прошел через тротуар на крыльцо, сказал на ходу Зазнобину, заспешившему рядом с ним, сбоку.

— Приехали посмотреть на улак. Обещаете показать?

— Если будет необходимость, — ответил Зазнобин. — Не хотелось бы травить гусей.

Они скрылись в дверях. Август не то с сожалением, не то с обидой посмотрел им вслед, сказал:

— Что ж он не заметил нас? Или сделал вид, что не заметил?

— Август, о чем ты жалеешь? — с удивлением и упреком тихо сказала Надя. — Разве они тебе нужны? Или ты им нужен?

— Не знаю… Но все-таки. Вчера мы так мило посидели… Познакомились… Вчера он был так щедр…

— Вот-вот… Я тоже так думала.

— А теперь? Что у тебя случилось?..

— Мне отказали в медикаментах. Это во-первых. Во-вторых, я просто узнала людей.

— Как ты их узнала? Как? Где ты была?

— Ну, прежде всего, я узнала, что председатель, или как его там… управляющий Туркестанским окружным управлением Российского Общества Красного Креста, — сущий кретин. Он ничего не знает и ни в чем не разбирается. К тому же он еще и жулик. Я дома расскажу тебе кое-что из нашей беседы… Ну, а потом… Чего я уже никак не ожидала, городской голова…

— Путинцев? Степан Романович? Милый человек, — оживился Август.

— Я тоже так считала. Даже была уверена. И пошла к нему. За помощью. А он… принял меня стоя.

— То есть, как «стоя»?

— Он не предложил мне сесть.

— Не может быть! Ведь вчера он был так любезен, внимателен, ласков, разговорчив!

— А сегодня полная противоположность. Я никогда не думала, что люди так могут меняться! Вчера это был один человек — сегодня совершенно другой. Я увидела, как в одном человеке живут двое… двое совершенно различных людей. Удивительно. Ну хотя бы он чувствовал какую-то неловкость за вчерашнее или, наоборот, за сегодняшнее… Так нет же… Ни капли смущения! Одним словом, представь себе совершенно другого, незнакомого тебе Путинцева.

— Мы слишком увлеклись, — тихо сказал Август. — А вокруг народ.

— Ничего. Откровенно говоря, я была бы рада, если бы ему… и всем им… дали сегодня жару! — вдруг сказала она весело и гневно.

— Кому «ему»? И кому «им»? Что ты говоришь! Подумай! — теперь уже и тихо и испуганно проговорил Август и оглянулся. — Посмотри, сколько везде народу.

— Вот и хорошо Пусть! — сказала она упрямо.

Вокруг уже действительно было многолюдно. На всех прилегающих к городской думе улицах, на тротуарах, на крыльце публичной библиотеки и архивного управления, на мостовых и на перекрестке — всюду толпился народ.

Слышался сдержанный тревожный гул.

Городовые уже ходили по тротуарам, по мостовым. Там, где людей было поменьше, уговаривали народ разойтись, не собираться. Но их никто не слушал.

— Надюша, что же мы будем здесь стоять? — сказал Август. — Пойдем в помещение. Переждем эту заваруху. Ведь нам же предложили.

— Нет, уж лучше стоять здесь, — сказала она, не глядя на него. Потом добавила:

— Иди, если хочешь.

Посмотрела на него, повторила спокойно:

— Иди.

Он не ответил. Молча стоял рядом.

Люди, стоявшие на тротуарах и мостовых, задвигались, заговорили громче, потом все ринулись к перекрестку. За углом публичной библиотеки, со стороны Романовского проспекта, вдруг раздалась песня. Слова ее для всех, кто был сейчас здесь, на улицах, были новыми, необычными:

— Что это за песня? — спросила Надя у Августа. — Я ее не слышала.

— «Интернационал». Новый гимн у этих… пролетариев, — сказал Август. — Раньше была «Марсельеза» — теперь «Интернационал». Я слышал его еще в прошлом году. В Петербурге.

— Пойдем туда, ближе к перекрестку, — попросила она, волнуясь и радуясь, прижимая сумочку высоко к груди.

Он взял ее за руку, сказал сквозь зубы:

— Стой здесь. Ты же сказала, что будешь стоять здесь.

Песня быстро нарастала, приближалась и вдруг, как могучая морская волна, выплеснулась из-за угла, затопила все прилегающие улицы:

— Ты слышишь, Август? — сказала Надя, в свою очередь сама крепко сжимая руку Августа. — Какие слова!.. Даже страшно немного. А кто там поет, тебе не видно?

— Нет.

Она оперлась рукой о его плечо, приподнялась на цыпочки и вдруг громко, радостно воскликнула:

— Он, Август! Знаешь, кто запевает?

— Тише. Умерь свои восторги! — опять сказал он сквозь зубы, зло.

— Хорошо, — согласилась она и тут же снова громко продолжала:

— Но ты знаешь, кто поет? Знаешь?

— Не хочу знать.

— Когда я приехала сюда, он работал врачом… в управлении Красного Креста… И посоветовал мне ехать в волость, в деревню. Я, конечно, с радостью согласилась. Мечтала тогда об этом, но управление никак не хотело меня отправлять. Расходы, средства… Но он добился. Подыскал мне кучера — Кузьму Захарыча, и я уехала. Потом еще года два я встречала его в управлении, а потом, говорят, его уволили. Не знаю, за что. Он очень милый человек… Вон он первый идет. Видишь? Хромой, с палочкой, в вышитой косоворотке.

— Долой самодержавие!

— Долой кровопийцев фабрикантов, баев и помещиков! — раздались громкие призывы в толпе.

— Хорманг, уртаклар! Не уставайте, товарищи! — послышалось в ответ на узбекском языке.

— Свободу политическим заключенным!

— Свободу!

— Свободу!

— Свободу!

— Прокурора судебной палаты сюда!

— Городского голову Путинцева!

— Прокурора!

Из ворот городской думы выехали казаки, потом открытый экипаж. Потом снова казаки, за ними взвод солдат.

Все это двинулось сквозь толпу к перекрестку, где раздавались выкрики, стоял гул.

Передние казаки ехали лихо, покрикивали. В экипаже сидели Путинцев и прокурор судебной палаты Герн. Потом они встали.

— Господа пролетарии! — задребезжал над толпой испуганный голос Герна. — Зачем вы снова выставляете это требование — выпустить заключенных?.. Ведь мы вчера договорились мирно. Я вам сказал, что не могу этого сделать самовольно. Я послал запрос на высочайшее имя. Подождем, пока придет ответ.

— Долой! — закричали в толпе. — Это отговорка.

— Царь не согласится.

— К черту ваши уловки!

— Вы не правы, господа пролетарии! — снова сипло закричал Герн. — Многие ваши требования удовлетворены. Вот я вижу здесь много мастеровых. Я торжественно вам заявляю, что штрафы в железнодорожных главных мастерских, на заводах Первушина, Низамхана и других предприятиях отменяются.

— Ложь!

— Я вижу также много дехкан в тюбетейках. Они жаловались, что им не дают воды на поля. Дехкане! Вода, как дар божий, оживляющий землю, согласно адату и основным правилам шариата, не может быть собственностью. Она принадлежит всем и каждому, кто пожелает воспользоваться ею для орошения своей земли. Исключением является лишь вода, собранная в сосуде. Вода не может служить предметом покупки или продажи без земли. При недостатке воды для орошения всех посевов она должна быть разделена поровну. Очередь пользования водой устанавливается по жребию. Отвод воды в большем, чем положено количестве, или не в очередь считается преступлением и подлежит наказанию. Надзор за правильностью пользования водой из арыков возлагается на назначаемых уездными начальниками арык-аксакалов и на выборных от населения мирабов…

— Знаем мы этих мирабов!

— Байские лизоблюды они! — кричали в толпе то на русском, то на узбекской языках.

— Не мирабы, а мироеды!

— Кровососы!