Утренний бриз

— Вечер добрый, — откликнулся на приветствие Рыбина Копыткин. — В гости пожаловали, господин председатель? Извинения просим — пирогов не испекли!

В голосе Копыткина отчетливо звучала издевка и враждебность. Слова Копыткина вызвали смех шахтеров, от которого Рыбину стало еще больше не по себе. Со всех сторон посыпались насмешки:

— Ваше высокоблагородие прибыло!

— Господин председатель изволил почтить нас!

— Несите хлеб-соль начальнику.

— Братцы! Молитесь! — перекрыл шум пронзительный голос горбатенького шахтера, который выскочил из-за стола и, шутливо раскланявшись перед Рыбиным, осенил себя крестом. — Счастье-то какое нам привалило! — Он упал на колени, протянул к Рыбину руки: — Прости нас, грешных! Отпусти наши грехи земные!

— Ха-ха-ха! — гудел барак на все голоса. — Давай, Иткин! Давай! Благослови его, Рыбин.

Рыбин испуганно прижимал к груди шапку, держался как затравленный. Его тонкие губы дергались, а в темных, глубоко запавших глазах разрастался ужас. Он медленно пятился к двери. Но тут Баляев грохнул по столу огромным, как кувалда, кулаком:

— Цыц, горластые! — Миски с ложками, куски хлеба подпрыгнули на дощатом столе. — Что хайла пораззявили?

Гаврилович поднялся во весь рост и, опершись о стол, сердито осмотрел товарищей. Шахтеры притихли. Баляева не только побаивались из-за его непомерной силы и горячности, когда он, не раздумывая, пускал в ход свои кулаки, но и уважали за незлобивый характер, за справедливость и честность. Замолкла балалайка. В бараке стало тихо. Было слышно, как за стенами шумит ветер. Из полутьмы высунулся Малинкин и, услужливо пригибаясь, предложил Рыбину:

— Садитесь, Василий Николаевич, — он указал на свободный конец скамейки у стола, но Гаврилович коротко и сердито бросил Малинкину:

— Не суйся, егозливая душа. Брысь!

Малинкин утонул в темноте, а Рыбин все пятился к двери.

Гаврилович его остановил.

— Раз приехал, председатель, то будь нашим гостем.

— Я… поеду, — в испуганном смятении начал Рыбин и хотел надеть шапку, но его остановил Гаврилович.

— Погодь! — он подошел к Рыбину, взял его за локоть и, как ребенка, подвел к столу, но не пригласил сесть, а сказал: — Покажись всем, Рыбин, и скажи всем правду.

Слова Баляева были встречены шахтерами гулом одобрения. Гаврилович жестом руки восстановил тишину и спросил Рыбина:

— Ты нам обещал по пятьсот целковых за тонну уголька. Помнишь? — Рыбин кивнул, и Гаврилович одобрительно заметил: — Это хорошо, что память еще не потерял. Так вот. Получаем мы по полтыщи за тонну, а облегчения нет. Живем хуже, чем жили. Цены-то на товары ты знаешь какие? Небось коммерсанты с Советом стакнулись. — Рыбин неожиданно для себя кивнул в знак подтверждения. Гаврилович махнул рукой: — Это мы своим умишком сообразили. Так вот, скажи нам, любезнейший, какую народ выгоду получил от того, что вы порешили Мандрикова и весь ревком?

Рыбин сжался. Ему показалось, что вот сейчас шахтеры устроят над ним самосуд и отомстят за уничтожение ревкома. Он хотел сказать, что он ни в чем не виноват, что его заставили, что все получилось как-то неожиданно, но у него не было сил. Рыбин стоял, опустив голову. Гаврилович хотел и еще что-то сказать, но заметил, что один из братьев Нурмилет делает ему предостерегающие знаки, и Баляев понял его. Еще рано быть во всем откровенным. Есть среди шахтеров людишки с заячьей душой, есть и такие, что готовы друга за копейку продать. Тот же Малинкин. Гаврилович понял, что зашел далеко, и круто повернул разговор:

— По какой такой надобности пожаловал?

Рыбин понял, что гроза миновала, и ему стало несколько легче. Он торопливо ответил:

— Хочу, как вы… хочу работать… уголь копать…

— В начальниках надоело? — усмехнулся Агибалов, блестя лысиной. — Сюртук под мышками жмет?

Снова засмеялись шахтеры. Рыбин почти с отчаянием крикнул:

— Правду говорю!.. Правду! Поверьте. Ей-богу.

Его лицо дрогнуло, и Гавриловичу, который внимательно за ним наблюдал, показалось, что Рыбин вот-вот заплачет. Шахтер больше не сомневался, что Рыбин говорит искренне. Так, этот человек отшатнулся от Совета — отшатнулся сам председатель! Что ж, увесистая гиря на чашу весов того дела, которое он начал с шахтерами и Каморным. Гаврилович просто спросил Рыбина:

— Жрать хочешь?

Тот отрицательно покачал головой. Гаврилович понимал, что Рыбину сейчас и кусок в горло не пойдет. Он, не отпуская локтя Рыбина, повел его к нартам:

— Будешь спать по соседству со мной.

Они оказались около нар. Гаврилович указал Рыбину место. Там лежал только рваный грязный тюфяк и старая облезлая оленья шкура. Гаврилович нахмурился, тихо, глухо произнес:

— Бучек спал тут… Ну, устраивайся. Да где твои монатки?

— На нартах, — Рыбин не мог отвести глаз от нар. Он вспомнил Бучека и его товарищей по ревкому и, может быть, впервые почувствовал, что потерял в жизни, что-то очень большое я важное. Гаврилович сказал:

— Я притащу твое барахло и собак устрою. А ты сиди тут.

Он направился к двери. Шахтеры за столом оживленно обсуждали происшедшее. Гаврилович предупредил их:

— Рыбина не забижать. Кто пальцем тронет, того кулаком обласкаю.

Так началась жизнь Рыбина на копях. Когда шахтеры укладывались спать, около Гавриловича собрались Копыткин, Агибалов и братья Нурмилет. Их уже привыкли часто видеть вместе, и на это не обращали внимания. Копыткин чуть с присвистом из-за выбитых зубов неодобрительно заметил:

— И чего ты его под свое крылышко взял?

Шахтеры сидели у печки и курили. Говорили они вполголоса. Гаврилович видел, что никто из товарищей не одобряет его поступок. Он рассердился и выразительно постучал себя по лбу, на который падали спутанные волосы:

— Кумекать надо. Кто Рыбин? Председатель Совета. Кто его дружки на копях? Мы! Значит, и подозрения на нас не будет. Может, Рыбина нарочно послал сюда Бирич, а то и американцы.

— Так-то оно так, — протянул в раздумье Копыткин.

— А может, Рыбина из Совета турнули? — высказал предположение Агибалов.

— Может, может! Бабка надвое сказала! — вскипел Гаврилович. Ему стало обидно, что он об этом не подумал, но тут же усомнился в возможности предположения Агибалова. — Не с руки Совету нынче себя раздергивать. Поживем — увидим. И хватит о Рыбине. О деле давайте. Как у тебя, Копыткин?

Тот нагнулся и понизил голос:

— Деревянко и Юсупов одной с нами мысли. Нынче я с ними толковал. Сначала порознь, а потом вместе. Они же дружки. Согласны, что ревкома власть надо вертать. Говорят, что согласны, если надо. Совет турнуть, со всеми американцами. Только оружия надо.

— Веришь им? — Гаврилович был строг и требователен.

— Да этих угольщиков я уже пятый годок знаю! Кремень они. Скажут — сделают. Не продадут.

— Ладно, — Гаврилович обернулся к Нурмилетам: — А у вас как?

— Оглоблев, — Виктор улыбался, — готов в любой момент отправить Бирича и весь Совет, а заодно и других коммерсантов туда же, куда они отправили ревкомовцев.

— Как бы он в хмелю не проболтался, — предостерег Гаврилович. — Обильно льет в утробу Катькино зелье.

— А ему нечего пробалтывать, — успокоил Виталий Нурмилет. — Он ничего не знает. Разговор у нас шел так, между прочим.

Гаврилович перевел требовательный взгляд на Агибалова. Тот несколько смущенно пожал плечами.

— Ни черта не добьешься от моего молодца, — Агибалов говорил о шахтере, которого товарищи наметили привлечь к себе. — Молчит. Что бы я ни говорил — только мотает башкой. Понимаю, мол, я с тобой согласный, а сам ни гу-гу.

После отъезда Каморного и Клещина товарищи осторожно начали среди шахтеров подбирать единомышленников. Дело медленно, но верно двигалось вперед. Теперь Гаврилович и его друзья знали, что на их стороне уже человек десять, на которых можно рассчитывать. Ненависть к Совету коммерсантов, к жизни, которая стала еще тяжелее и голоднее, выводила их на единственную правильную дорогу — дорогу борьбы.