Утренний бриз

Баляев взял на себя самое трудное — найти среди милиционеров Струкова таких людей, которые бы в нужный момент оказались на стороне тех, кто выступит против Совета коммерсантов. Гаврилович после нападения на радиостанцию, переждав несколько дней, начал искать встречи с милиционером, которого он тогда ночью оглушил. Учватов и милиционер молчали о случившемся, а патроны, которые Баляев оставил под мостом, исчезли. Все это придавало ему уверенность в возможности осуществления задуманного.

Поговорив еще немного, вспомнив Каморного и Клещина, шахтеры разошлись по своим нарам. Рыбин не спал. Гаврилович заметил, как блестят его глаза в полумраке.

— Чего не спишь?

— Не могу, — Рыбин не сдержал вздоха. — Трудно…

Гаврилович согласился:

— На новом месте завсегда трудно вначале.

Он лег и почти сразу же захрапел, а Рыбин еще долго лежал, глядя в темноту, прислушиваясь к вздохам, стонам, сонному бормотанию людей, и ему становилось спокойнее. Так хорошо он себя давно не чувствовал, хотя ни на секунду не забывал, что он очень виноват перед этими людьми. Ему хотелось как-то оправдаться перед ними, рассказать все, облегчить свою душу и, главное, убедить их в том, что он не враг им, что он понял свою ошибку и попытается ее исправить, искупить. Рыбин чутко прислушивался к дыханию Гавриловича и ждал, не проснется ли он. Если бы шахтер сейчас не спал, то Рыбин многое бы ему рассказал. Баляев упустил удобный момент.

Мысль предупредить марковцев о возможном нападении появилась у Чумакова сразу же на Совете. Вот почему Чумаков предложил включить в диверсионный отряд Соболькова, который жил на рыбалке рядом с ним и был ему предан. С тех пор как Чумаков появился в Марково, он стал подкармливать старого чуванца, дарил ему поношенные вещи, требуя за это лишь сообщать все, что он услышит на посту. Постепенно одинокий, не имеющий близких и родных Собольков стал верным слугой Чумакова. В нем Чумаков не сомневался.

Утром, когда Собольков собрал упряжку и укрепил немудреный багаж на нартах, намереваясь ехать к дому Тренева, где должен был собраться весь отряд, Чумаков позвал Соболькова к себе в квартиру.

— Выпей перед дорогой, Мирон, — указал Чумаков на стакан со спиртом. — Сегодня холодно.

— Большой мороз, однако, — согласился обрадованно Собольков, увидев спирт. Он торопливо взял стакан, но Чумаков придержал его руку: — Погоди пить.

Собольков был благодарен Чумакову, что тот послал его к Биричу. Старый коммерсант дал ему, как и другим, пятнадцать долларов; в лавке у Свенсона они получили новые винчестеры, много патронов и вдоволь вкусной еды.

— Вот какое дело, — начал Чумаков, и в его голосе слышались нерешительность, сомнение, тревоги. То, что он задумал, было опасно. А вдруг Собольков проговорится или вздумает на нем заработать и выдаст его? Тогда надо немедленно бежать из Ново-Мариинска, иначе его пристрелит Бирич или кто-нибудь из его соучастников.

— Говори, — поторопил Собольков, и Чумаков решился.

— Марковцев убивать нельзя.

Собольков непонимающе уставился на Чумакова, а тот, наклонившись к его уху, стал наставлять, как Мирону действовать.

— Выпей еще, Мирон! — предложил Чумаков, когда план действий был согласован.

Собольков послушно проглотил жидкость. Конечно, он сделает все так, как велит Чумаков. Ведь он для Мирона лучший друг и столько ему сделал хорошего.

— Будет, как ты велишь, — пообещал Собольков.

Они подъехали вдвоем к дому Тренева. Здесь уже собрался весь «Отряд особого назначения». Пчелинцев, Бирич, Тренев и Струков стояли на крыльце, вяло переговариваясь. Было еще рано. Сильный утренний мороз перехватывал дыхание. Собаки, покрытые изморозью, дрожали и сбивались в тесные кучи. Люди, успевшие уже промерзнуть, сердито поглядывали на Соболькова и Чумакова. Бирич не удержался, проворчал:

— Задержали вы всех, Петр Васильевич!

— Сборы — дело хлопотное, — делая вид, что не замечает недовольства Бирича, отшутился Чумаков. — Но признаю — виноват, виноват.

— Тогда в путь! — Бирич хлопнул Губанова по плечу. Его он назначил начальником отряда. — Надеюсь, что все будет сделано, как надо.

— Дело плевое, — усмехнулся Губанов. — Это что мух давить.

— Ну, с богом, — пожелал Бирич, но в это время Тренев воскликнул:

— Свенсон торопится.

Олаф, действительно, быстро шагал к собравшимся. «Хочет убедиться своими глазами, что его товары отправляются выручать», — с раздражением подумал Бирич, но встретил Олафа широкой дружеской улыбкой.

— Чуть не опоздали, дорогой Олаф! Еще пять минут, и отряд выехал бы.

— Эти пять минут я оставил в запас, — Олаф глубоко дышал. Американцы накануне договорились, что не будут присутствовать при отправке, чтобы не давать лишнего повода для разговоров. Однако Свенсон вечером забеспокоился. Что может произойти в Марково с его товарами, если там наступит временное безвластие? Найдутся люди, которые, захотят пошарить в его складах. Олаф не верил, что большинство товаров распродано, как писали сами марковцы. Что-то надо было предпринять. Всю ночь Олаф плохо спал. Незадолго до рассвета он поднялся, зажег лампу.

— Дорогой, что ты так рано? — спросонья спросила Елена Дмитриевна.

— Спи, спи, — успокоил ее Олаф и сел за стол. Он писал Мартинсону и Маклярену, чтобы они востребовали все долги, покрыли все убытки, причиненные большевиками, и ждали его приезда. В письме к Мартинсону Олаф приказывал немедленно опечатать склад Черепахина, «так как все его товары принадлежат мне. Лучше всего попытайтесь подольше задержать в Марково приехавших людей, которые уничтожат большевиков, и нанять их для охраны складов до моего появления. Как только это сделаете, срочно сообщите. Если же в Марково появится Черепахин — к товарам его не подпускать. У меня есть расписка, что весь его склад принадлежит мне. Он брал у меня все в кредит». У Олафа не дрогнула рука, когда он это писал. Он давно считал, что на этой земле должны торговать три-четыре крупных коммерсанта, а мелким пора исчезнуть. Каждый из них в отдельности не опасен для компании, но все вместе они превращаются в ощутимую конкурирующую силу и берут у туземцев много пушнины. О встрече с Черепахиным и о договоре с ним Свенсон никому не рассказывал. Он всегда придерживался правила, чем меньше о его делах будут знать, тем лучше. К тому же Свенсону совершенно не хотелось, чтобы его имя Связывали с именем фельдшера, вставшего на путь вооруженной борьбы против Советов, хотя Олаф страстно желал их уничтожения.

После посещения Нома Свенсон старался не вмешиваться в политическую борьбу, не связывать себя с действиями легиона и его людей здесь, в уезде, но жизнь распорядилась иначе, и он оказался в центре событий. Свенсон с горечью признал это и задумался о своем будущем. Как оно сложится? Особых причин для беспокойства нет. Большевики не скоро сюда придут. Да и придут ли вообще? Их армия застряла где-то у Байкала. Остановилась перед японскими и белыми войсками. Свенсон вспомнил последние радиограммы. Японцы вырезали главных большевиков и, по всему видно, не собираются покидать русский Восток. Опасаться жалкой горсточки большевиков в Петропавловске и Марково было бы смешно. И все же у Свенсона не было полного спокойствия. Нет, его не особенно огорчали возможные убытки в Марково — это мелочь по сравнению с колоссальными прибылями на других факториях и здесь, в Ново-Мариинске. Свенсона тревожило то, что американские войска покинули Приморье и японцы остались там полновластными хозяевами. Полезут ли желтолицые сюда, на Север? Не придется ли ему да и другим коммерсантам потесниться, уступить часть прибылей японцам? Сдаваться Свенсон не собирался. Он должен укрепиться еще прочнее здесь. Японцам придется с ним считаться. Он должен использовать любую возможность для усиления своего влияния на Чукотке. Пока можно, пока есть время, надо уничтожить всех противников, разорить всех конкурентов и стать единственным хозяином этого края. Олаф пришел к решению забрать товары у Черепахина, который так неосторожно ему доверился, находясь в тревоге и растерянности. К тому же у Свенсона теплилась надежда, что Черепахина не минует пуля на выбранной им дороге вооруженной мести большевикам. Передавая Губанову письмо для Мартинсона, Олаф строго сказал: