Утренний бриз

Собаки, нетерпеливо повизгивая, побежали веселее. «Жилье чуют», — безошибочно определил Ульвургын и оглянулся назад. За ним шла упряжка Чекмарева. В Марково им отобрали лучших собак, и они донесли путников до Пенжино быстро. Задержек в пути не было. Погода держалась ясная, тихая, хотя и морозная.

— Пенжино! — донеслось до Чекмарева. Василий Михайлович увидел, как Ульвургын взмахнул остолом и закричал:

— Поть-поть!

Его упряжка налегла на алык. Быстрее пошла и упряжка Чекмарева. Ему не надо было ее даже подгонять. Вот и первый пункт его маршрута. Чекмарев оглянулся. Они ехали длинной узкой долиной по берегу Пенжины. Берег реки порос ольхой и лиственницей.

Пенжино, маленькое село, прижавшееся к реке, появилось сразу, как будто выглянуло из снега, где пряталось до поры до времени. Упряжки выехали на неширокую протоптанную дорогу, которая извилисто шла вдоль реки. От домиков тянулись тропки. Людей не было видно, но, как только местные собаки почуяли чужих и подняли ожесточенный лай, на улицу из домов стали выглядывать жители. Чекмарев придержал свою упряжку у ближней халупы, около которой бородатый мужик в торбасах, синей рубашке и малахае рубил дрова.

— Эй, хозяин! — крикнул Чекмарев: — Где тут у вас председатель Совета живет? Где его изба?

Бородатый выпрямился, с любопытством оглядел упряжки и седоков, поднял руку, в которой был зажат топор, указал на домик, что стоял на отшибе, почти над самой рекой. Чекмарев широко и радостно улыбнулся. Над избой алел маленький флаг. Чекмарев спросил:

— С флагом, что ли?

— Ага, — кивнул бородатый. — Ермачкова изба! А вы откуда бежите?

— Из Марково! — Чекмарев объехал упряжку Ульвургына и направился к жилью Ермачкова. Тот, очевидно, заметил марковцев из окна. Он уже стоял у двери. Крепкий, высокий, уперев руки в бока, он внимательно рассматривал приехавших. На Ермачкове была поверх черной рубашки меховая жилетка нараспашку. Голова не покрыта. Русые густые волосы крутыми кольцами спадали на левую половину лба.

— Ермачков? — спросил Чекмарев, остановив упряжку и соскакивая с нарт.

— Он самый, — Ермачков не сдвинулся с места, не изменил своего положения. Голос у него был глуховатый, но спокойный. — Кто такие будете?

Чекмареву сразу понравился этот человек. Он протянул ему руку, назвал себя и добавил весело:

— В гости приехал! Не прогонишь?

— Милости прошу, — Ермачков крепко пожал руку Чекмареву и пригласил в дом.

Они, пригнувшись, вошли в жилье — полутемное, тесное и душное. Жена и шестеро ребятишек (старшему было лет четырнадцать) уставились на гостя.

— Давай чай, — сказал Ермачков жене и жестом пригласил Чекмарева к столу, сколоченному из грубо обтесанных досок и ничем не покрытому. На нем стоял лишь маленький деревянный ящичек с солью.

— Значит, в Наяхан? — спросил Ермачков. — Дорогу-то знаете туда?

— Нет, — Чекмарев с удовольствием сел за стол. После — нарт это было очень приятно. — Дороги не знаем.

— Заплутать можно. — Ермачков обратился к старшему сыну: — Кликни-ка Никифора.

Ермачков подошел к сундучку у койки, порылся в нем и принес плоскую жестяную коробку с пестро разукрашенной крышкой. «Монпансье» — прочитал надпись Чекмарев. Ермачков чуть насмешливо сказал:

— Вся тут контора!

Он снял крышку и, полистав бумажки, протянул желтую Чекмареву:

— Взгляни-ка. Из Наяхана прислали.

Василий Михайлович взял бланк, развернул его и быстро прочитал текст радиограммы. Кровь бросилась ему в лицо. Совет коммерсантов из Ново-Мариинска отменял все, что было проведено ревкомом, предлагал восстановить местную торговлю, оплатить срочно долги населения купцам.

Чекмарев сложил бланк, вернул его Ермачкову:

— Храни. Пригодится при полном расчете с ними.

— С кем? — не понял Ермачков.

— Кто писал вам эту депешку. — Чекмарев обернулся на скрип двери и увидел Ульвургына. Каюр спросил:

— Побежим или спать тут будем?

— Побежим. — Чекмарев хотел еще что-то добавить, но Ермачков предупредил его:

— Оставайся до утра! Людишки соберутся. Послушать тебя. Все растолкуй, что и как. Слух и до нас дошел, что в Ново-Мариинске ревком порешили коммерсанты.

Голос Ермачкова зазвучал гневно. Он закрыл банку с бумагами, точно на чем-то ставя точку:

— В Пенжино Советы не отступятся. Свое мы не отдадим. Купчишки наши поразбежались.

— Хорошо, останемся до утра, — согласился Чекмарев. Он услышал за дверью голоса, скрип снега под ногами. Ермачков сказал:

— Собираются пенжинцы.

— Зови их сюда, — предложил Чекмарев.

— Не втиснутся, — Ермачков шагнул к двери. — Склад у нас есть просторный, с печкой. Там говорить будешь.

Он вышел, что-то сказал собравшимся людям, и они ушли. Жена Ермачкова налила путникам большие эмалированные кружки только что вскипевшего чая. Они пили его, обжигая губы. Ермачков вернулся с Никифором.

— Он вас до Наяхана поведет.

Никифор, белоголовый, синеглазый крепыш, снял шапку, поклонился и пояс. Он отнесся к приезду марковцев, как и к словам Ермачкова, равнодушно. Только спросил:

— В Наяхане их бросить али назад приволочь?

— Назад.

Никифор ушел. Чекмарев вспомнил о враче для Наташи и спросил о нем Ермачкова. Тот покачал головой.

— Лекаря у нас нету. Знахарка живет. Старуха, да толку от нее не больно много. Разве что бабам подсобляет рожать, ребятам пупы вяжет, ну там еще какую малость может делать…

— Не годится, — огорчился Чекмарев. — А в Наяхане есть доктор?

— Неведомо, — пожал плечами Ермачков.

Опасение за Наташу расстроило Чекмарева. Чтобы отвлечься, он начал Ермачкову рассказывать о том, что произошло в Ново-Мариинске, но тот остановил Василия Михайловича:

— Погоди, чего для меня одного будешь балакать. Всем надо. Пошли в склад.

…Из Пенжино Чекмарев выехал в самом отличном настроении. Утром его провожали почти все жители, с которыми он накануне беседовал до полуночи. Здесь, в этом маленьком селе, Советская власть стояла крепко. У пенжинцев не было ни сомнений, ни страха перед Анадырским Советом. Они точно все выполняли, что указывал им ревком через Наяхан, и видели, что от этого их жизнь становится легче, справедливее.

С ней они уже никогда не расстанутся и не позволят никому отобрать ее у них. Чекмарев вспомнил слова Ермачкова, когда он закрывал собрание:

— Мы не признаем Анадырский Совет! Он на пользу купцам служит. Мы — с Марковским Советом. Он за осветление нашей жизни. Он с Лениным, и мы с Лениным, Кликнет нас Марковский Совет, и мы с ружьишками прибежим, коммерсантов, всех вражин, положим! Так я балакаю?

— Та-а-к! Верно! Мы с Марковским Советом! С Лениным! — дружно поддержали пенжинцы слова своего председателя.

Эти возгласы по-прежнему звучали в ушах, в сердце Чекмарева. Единство, решимость пенжинцев больше чем обрадовали Чекмарева. Он был счастлив, и это чувство окрепло, когда он со своими спутниками побывал в Каменском и в Гижиге. Здесь так же развевался красный флаг и так же люди жили по новым законам, не признавали Анадырский Совет и были готовы с оружием отстаивать Советскую власть.

Чекмарев не жалел ни себя, ни собак, ни своих спутников. Они делали редкие и короткие остановки, чтобы покормить упряжки, самим перекусить, три-четыре часа поспать и снова в путь.

Чекмарев торопился. Он в ярости проклинал пургу, которая неожиданно на них обрушилась. Стоял ясный морозный полдень. Над горами появились две бледно-желтые радуги, и, казалось, ничто не предвещало непогоды. Небо было чистым, но собаки стали беспокоиться все сильнее и сильнее. Ульвургын подъехал к Чекмареву.

— Будет пурга…

Василий Михайлович осмотрелся. Ему не хотелось верить в правильность предсказаний каюра. Однако тишина, спокойствие, которые царили над белой равниной, вызывали настороженность. Три упряжки бежали прямо на юг. Они казались маленькими и затерянными в этом просторе. Никифор редко садился на нарты. Он бежал на лыжах со своей упряжкой, находя верную дорогу только по едва заметным и только ему знакомым приметам. Даже Ульвургын оценил их провожатого. Он сказал Чекмареву: