Колесом дорога

— Князьборцы без кожуха в сваты не ходили. Жениться наду­мал, так и костюм бы сам себе и справил.

Сын промолчал, не стал виниться. Свои же денежки он незадолго до свадьбы спустил на «Мавру». «Мавру» того, скульптурку голого и полого внутри негритенка, привез откуда-то бывший дружок Вась­ки Толик Щур, отслуживший свое в Морфлоте. «Мавра» взял князьборцев за живое, и Щур заманивал посмотреть на нее девок. Интерес был в том, что внутрь «Мавры» заливалось вино, а еще больший в том_г как выливалось оно. Не удержалась, чтобы не посмотреть на это, и Надька, потому Васька и вынужден был перекупить того «Мавру» у Щура, всадить в него все свои денежки и поднести его невесте со словами: «Наша теперь, на свадьбе из нее будем пить». Надька «Мав­ру» эту того же кокнула, только черные брызги в разные стороны и «крантик» в сторону. За подарок такой и поддала еще. Тогда уже при­метливые князьборские женщины предрекли: «Ой, как своего оха­живает, быть свадьбе». И не ошиблись, как в воду глядели. Только до свадьбы били Ваську дважды: тот же Толик Щур с братьями один раз и второй — цыган Семка. Со Щурами драка была жестокой, на все село, потому что и Щуры, и Барздыки многочисленны. А с Семкой Васька встретился один на один, новый князьборский зоотехник не дал ему развернуться, скрутил и сказал:

— Я цыган, а цыганы не дерутся, цыганы режут, а девчонок прос­то уводят. Так что или женись, или прощайся с Надькой.

Торопиться со свадьбой Барздыкам и Махахеям надо было еще и потому, что этим летом жених и невеста заканчивали техникум, вот- вот должна начаться последняя сессия, а там распределение. Распре­деления Барздыки и Махахей боялись как огня: упекут бог знает куда, в какие далекие и глухие края, пропадут дети. А так муж и жена, и в Князьборе, при отце с матерью, обоим работа найдется. На этот случай и был зван на свадьбу Матвей. Против воли жениха до­верили Барздыки Матвею выкуп невесты: не может ведь забыть пред­седатель, у кого он гулял на свадьбе, чье вино пил и кого выкупал, да и выкуп сам будет не только для отводу глаз, как водится на свадьбах, и должность, и зарплата не позволят ему обойтись медяками. Мужчи­на он одинокий, холостой, пусть раскошеливается.

И Матвею пора уже была раскошеливаться, начинать торг, но он все никак не мог настроиться. Битый, ширяный-ковыряный Британ, посмешище всего села, добился своего, перешиб, прошел через все. Ничего не испугался — ни позора, ни кулаков, ни пересудов, позволял Надьке крутить, вертеть собой и смотрел на всех свысока в кургузом своем пиджачишке, с вызовом, повелительно и требовательно смотрел и на Матвея, будто понукал его не тянуть. Знал он или не знал, что, пожелай того Матвей, этой свадьбы могло бы и не быть, он мог ее рас­строить еще и сейчас. И его подмывало расстроить, он удивлялся себе, этому своему желанию и не мог избавиться от него, хотя понимал, что зависть эта черная к Ваське — непрощение самого себя, что не смог он так, как Васька, отстоять для себя Алену, отдал ее без боя неве­домо кому.

— У нас есть товар...— так и не дождавшись от Матвея ни раз­решающего жеста, ни первого слова, устав от ожидания, на свой страх и риск повел торг Леник. Он слегка пришепетывал, и получилось у него «наш ешть», но это «ешть» он подкрепил и как бы утвердил ушами, повел, пошевелил ими, выказывая и нетерпение, и пренебре­жение к тому, с кем ему сейчас предстоял словесный поединок. И застолье веселым смехом оценило это его вступление в роль.

— А у наш ешть купец,— тут же откликнулся, подыграл Матвей, ко подыгрыш пришелся, видимо, не по нраву. Леник свирепо потре­бовал:

— Клади свою цену!

Матвей сыпанул на стол горсть медяков и серебра. Леник не гля­нул на них, снова передернул ушами и провозгласил теперь уже по­бедно, чисто:

— Дешево ценишь!

Монеты раскатились по столу, рассыпались по полу. Леник, не от­рываясь, смотрел на Матвея. И Матвей, странное дело, вдруг почув­ствовал себя неуверенно под этим взглядом, достал на этот раз уже бумажку.

— Вот еще рубель, молодым на корабель, а тебе на конфеты.

— Что конфет, то и кораблей на этот рубель... Пошарь еще...

Пора было ставить Леника на место, очень уж он шустрил, мог

и оконфузить. На этот случай у Матвея было припасено, запало еще с детства с десяток слышанных на князьборских свадьбах присказок и прибауток, но все их сейчас как ветром из головы выдуло. Матвей молча вытащил зелененькую пятидесятирублевку. Готовясь к свадьбе, рассчитывал поднести ее эффектно. Но не получилось. Леник тут же накрыл зелененькую ладонью, будто всю жизнь с такими деньгами имел дело.

— И это всего?

«Ах ты паскудник»,— невольно вздрогнул Матвей, он не помнил, есть ли у него еще деньги, те, что брал специально на свадьбу, кончи­лись. Поймал себя на том, что и думается ему так же туго, как гово­рится. Но теперь он уже знал причину этого, выуживая из карманов завалявшиеся там рубль, мятый-перемятый, и новую хрустящую трой­ку, нащупал и бикфордов шнур, в спешке прихваченный. Этот шнур заставил его вздрогнуть, будто все, что было задумано им, уже сдела­но. Неожиданная находка развязала язык, он готов был хаять невесту, готов был заставить гостей приглядеться к невесте, не косит ли она, не кривоглаза, не кривобока ли, проверить, каких там зубов у нее недостает, но не хотел, не мог сделать этого. Алена, а не Надя, каза­лось ему, сидит на месте молодой, а сам он в праздничном свадебном костюме. Вопреки обычаю Матвей, словно он был не «купцом», а «про­давцом», начал восхвалять молодую.

— Торгую не лошадьми, не атласом, не бархатом. Лучшая в Князьборе невеста наша Надя, что спереди, что сзади.

— И жених ничего. Ты, купец, деньги гони, а зубы не заговари­вай.

— На такую невесту не грех и разориться. Как, Васька, сколько стоил «Мавра»?—Васька заерзал на овчине, и старая Махахеиха, чтобы успокоить, положила ему на плечо руку. А Матвей, зажав в руке новенькую тройку, подбирался к уху Леника.

— Мы так не договаривались,— Леник увернулся, выхватил из рук Матвея деньги.— Все? Бери свои гроши назад. Вставайте, хлопцы и девки. Не будет свадьбы. Жадный купец.

И зашевелилось застолье. Еще минуту, и поднялось. Шутя, конеч­но, подыгрывая Ленику. Но и Матвей уже был в этой игре.

— Вот, еще добавляю все гроши с кошельком. И кошелька не жалко.

— Таки мяты рубель и за такую невесту?

Тут же притворно или в самом деле обиделся Матвей, скорее по-настоящему обиделся, стало ему жалко и рубля последнего, с кото­рым так неласково обошелся Леник, не оценил его. А тот рубль с незапамятных времен задержался в кармане. Матвей еще тогда и не знал, что такое мелиорация, работал в совхозе инженером. Не сов­сем простым, главным, но не в этом дело, получил он его не за Князь­бор. Было ему жалко того, что кончилась игра Все кончилось. Он оставался один. Свою роль на свадьбе он уже сыграл. А ему теперь хотелось играть ее и дальше, бесконечно, чтобы бесконечно было все вот так невзаправду, понарошке.

— Вставайте сейчас мои гости, жениха гости,— скомандовал он,— Не быть свадьбе, дорого за невесту берут.

— Грошики кончились,— поднялся один только Леник, смышле­ный, почувствовал, что грошики действительно у Матвея кончились. И так хорошо подоил председателя, может, и лишнее взял, еще и уши надерут. Он оглянулся на отца с матерью, которые сидели на­против него, собрал со стола копейки, взял и рубль, но устоял перед соблазном прихватить хрустящую тройку. Придвинул вместе с осталь­ными деньгами матери, а сам сиганул в распахнутое окно. На улице сообразил все же, буркнул, вставил уши в окно:—Спасибо,— и по­мчался к магазину. Матвею было приятно, что рублевка та честная, он и сам был готов броситься следом за пацаном, вместе с ним набрать у Цуприка на полный рубль конфет. И с теми конфетами убежать из Князьбора, скрыться от взрослых на острове, как скрывался когда-то вместе со своими одногодками, по-братски разделить конфеты — и на деревья, на дубы, осины, осокори. Беда только, что ни дубов тех, ни осокорей, ни осин уже не было. Не было и острова. А Князьбор, как в старые времена, правил свадьбу, бил себя по колену и в грудь буб­ном свадебный Анисим, сыпал кудрями Семка-цыган, успевал водить смычком по кудрям, будто те кудри его тоже были струнами и из них тоже можно было достать музыку.