Великий тайфун

Третий — ординарец казачьего отряда, Гродековский казак.

О первом всаднике надо сказать более подробно.

Это был Гаврило Шевченко — едва ли не самый яркий выразитель настроений той части уссурийского казачества, которая с первых дней революции пошла с восставшим народом. Еще на австрийском фронте, когда Корнилов двинул части Уссурийской казачьей дивизии на Петроград, революционные устремления народа нашли страстный отклик в горячем сердце Шевченко. Будучи председателем полкового комитета, Шевченко по прибытии в Двинск узнал от приехавших туда питерских рабочих о предательстве Корнилова, а в Гатчине, куда он выезжал на автомобиле, увидал и казачьи цепи, двигавшиеся на столицу. Перед его глазами во всей наготе предстала контрреволюционная авантюра генерала Корнилова. Корнилов вскоре был арестован, а его соучастник генерал Крымов застрелился. Гаврило Шевченко понял, что в России поднялись друг против друга две силы, что завязывается смертельная борьба между этими силами. Из Гатчины он направился в Петроград, явился в Смольный. Туда стекались все революционные силы. В казачьем подотделе ему и его красным однополчанам был дан приказ ликвидировать контрреволюционный союз казачьих войск, где верховодили Дутов и Греков.

В родном Уссурийском крае вооруженных с ног до головы фронтовых казаков встретило все управление казачьих войск, а в станице Гродековской старики вышли с хлебом-солью. Старые казаки думали: пришла опора в их борьбе против не полюбившейся им советской власти. Но не тут-то было. На съезде круга, состоявшемся вскоре после прибытия фронтовых казаков, дело чуть не дошло до резни, кое-кто и клинок уже обнажил. Наиболее горячим из красных казаков оказался Гаврило Шевченко. Он повел за собой молодых казаков. Его и назначили начальником Гродековского гарнизона. Тут начались набеги с китайской стороны беглых офицеров под командой «атамана» Калмыкова и полковника Орлова. Гаврило Шевченко со своей красной конницей вышел к границе. За падью, за сопками, в дремучем уссурийско-маньчжурском лесу, бродили озверелые банды непримиримого его врага Ваньки Калмыкова — царе поклон ника, жестокого человека, честолюбца, для которого золотые погоны и желтые лампасы были дороже родины. Шевченко зорко стерег родную землю. Стали прибывать сюда отряд за отрядом…

Мигом всадники доехали до разъезда Сосновая падь. Здесь на путях одиноко стоял вагон третьего класса — штаб командующего фронтом, каковым был левый эсер Абрамов.

— Сидите на конях, — сказал Шевченко, — я живо, возьму только увольнительные записки — и поедем дальше. — Он спрыгнул с коня.

Вскоре он вышел из вагона с бумажками в руках.

— Лопух, а не командующий! — ругался он. — Со вчерашнего дня нет его в штабе. И на фронте не бывает. Где пропадает, черт его раздери? Подписал увольнительные и смылся.

Шевченко вскочил в седло, притронулся каблуками к животу жеребца, и всадники помчались.

Завиднелась Гродековская станица. Всадники въехали в один из переулков. Конь Шевченко заржал, увидев знакомые тесовые ворота, белый мазаный дом.

Подоба спрыгнул с коня и открыл ворота. Во дворе кряжистый старик в полинялой красной рубахе чинил телегу.

— Здорово, батечко! — крикнул Шевченко.

Старик степенно подошел к сыну.

— Спасиби, Гаврюша, що не забуваешь стариков. Я уже почал скучати, збирался до Полтавки.

Они расцеловались.

— Гостя привез, — Гаврило Шевченко указал на командира роты. — Борис зовут. А этого хлопца ты знаешь.

— Ну, уберите лошадей пид навис — и в хату, — сказал старик.

Подоба повел коней.

В это время из дома вышла дородная, чернобровая, сохранившая много от былой своей украинской красы пожилая женщина, видимо живого характера.

— Гаврюша! — воскликнула она.

Это была мать Гаврилы Шевченко. Звали ее Марина. Она кинулась к сыну, обняла своего родимого. Оторвавшись от него, протянула загорелую руку гостю, приветливо посмотрела на него.

В калитку вбежала девочка лет двенадцати, в длинном расшитом сарафане, босая, с черными, как вороново крыло, косами и сама вся чернявенькая. Сверкнув радостно смоляными быстрыми глазами, девочка бросилась к Шевченко.

— Ганна! — воскликнул Гаврило Матвеевич, взял ее под мышки и поднял. — Сестричка моя! — Он крепко прижал ее к себе.

Из-под навеса показался Подоба.

— От, дивиться! — воскликнула Марина Шевченко. — Микола Подоба!

— Ну, стара, — заговорил старик Шевченко, — буде восклицать! Иди. Приготовляй кушанье.

— Ганна! Швиденько накрывай стил, — заторопилась Марина. — Будьте ласкави, проходьте в хату, — щебетала она. — Микола, приходь с матинкой!

Командир роты, а за ним Гаврило Шевченко вошли в дом.

Это был добротно построенный и опрятно содержавшийся дом, со светлой прихожей, из которой дверь вела в большую, тщательно прибранную и устланную домоткаными половиками комнату, — с пятью окнами — три на улицу и два во двор, налево. На всех подоконниках цветы в горшках. Посреди комнаты стол, покрытый белой скатертью с кистями. В углу — образа под стеклом. Справа, у русской печки, дверь в другую комнату.

Ганна живо сняла белую скатерть, покрыла стол менее нарядной скатертью и стала расставлять тарелки.

Старик Шевченко приоделся. Он был очень крепкий человек, с сединой в голове, в бороде и в усах.

Путники умылись, причесались. Гаврило Матвеевич снял френч и надел белую рубаху без пояса.

Ганна и сама хозяйка — она тоже успела приодеться — уставили стол всякой снедью: тут были и белорозовое сало толщиной в четыре пальца, и жареные куски свинины, и жареная колбаса, начиненная гречневой кашей, и яичница, и соленые грузди. Казаки в станицах Дальнего Востока жили неплохо. Старик поставил на стол графин с разведенным спиртом и банчок, в каких контрабандисты проносили через границу спирт.

— Будьте ласкави, — обратилась хозяйка к гостю, — Сидайте, мабуть, проголодалися в дорози.

Старик взял графин.

На путях в Гродеково стоял санитарный поезд. В одном из купе, где помещался медицинский персонал, сидели Виктор Заречный и Женя Уварова. На Жене было черное платье, белый передник с красным крестом на груди и белая косынка.

— Меня беспокоит температура у Петюшки, — говорила Женя. — С чего бы это?

— Ну, тридцать семь и пять — это для ребенка не температура. Пройдет. Мама — человек опытный, ты же знаешь.

Перед своим отъездом в Гродеково Виктор отвез Серафиму Петровну и Петюшку на заимку к Козловым, где Женя жила прошлым летом. Петюшке шел второй год, он ходил, что-то болтал, был здоров. Родителей видел мало, привязался к бабушке и, по-видимому, считал, что главный человек в семье, который больше всего о нем заботится, — это бабушка Серафима. И он любил свою бабушку.

В Гродеково Виктор прибыл для руководства работой информационного бюро при полевом штабе фронта. В задачу бюро входила не только информация о военных операциях, но и агитационная работа среди красногвардейцев, а также и казаков, живших в станицах, расположенных в пограничной полосе. Дело это было знакомо Виктору по Забайкальскому фронту, и он с охотой принял предложение поехать в Гродеково, тем более что и Женя находилась здесь с военно-санитарным отрядом.

Сообщив Жене новости, Виктор отправился к дежурному по станции, чтобы узнать, нет ли в его распоряжении дрезины, чтобы проехать в Сосновую падь.

Рана, полученная Виктором на Забайкальском фронте, зажила, но еще ощущалась боль в ноге, и он ходил с палкой, слегка хромая.

Дежурного по станции не оказалось. В углу комнаты на зеленом сундучке сидел кондуктор и ел сало с белым хлебом; в ногах у него стоял железнодорожный фонарь. Виктор обратился к нему.

— А на який предмет вам треба в Сосновую падь?

Виктор объяснил.

— А тутотко сам советский атаман Шевченко, — сказал кондуктор.

При произнесении этой фамилии Виктор оживился:

— Шевченко?

— Вин самый. Прибыл с часок тому назад с фронту.