Великий тайфун
Великий тайфун читать книгу онлайн
СЫЧЕВ ПАВЕЛ АЛЕКСЕЕВИЧ (1890 - сентябрь 1961)
Родился в г. Владивостоке, здесь прошли детство и юность. С 15 лет Павел Сычев приобщился к революционной деятельности. Неизгладимый след оставили в его душе революционные события 1905–1907 гг. во Владивостоке и определили весь последующий путь как революционера, общественного деятеля и писателя.
В годы гражданской войны и интервенции П.А. Сычев работал на посту секретаря Совета Министров Дальневосточной республики. После восстановления на Дальнем Востоке советской власти он занимал руководящие должности на советской и партийной работе. Первые рассказы П.А. Сычева были опубликованы незадолго да Великой Октябрьской революции, но только через пятнадцать лет он смог более основательно посвятить себя литературной работе. Свое революционное прошлое и опыт товарищей по борьбе натолкнули П.А. Сычева на идею создания книги, посвященной героическому революционному прошлому Приморья. После выхода первой книги “Океан пробуждается” будущей тетралогии, А. Фадеев, мнением которого Сычев очень дорожил, поддержал и вдохновил его на написание следующих. В основе большого эпического полотна – тетралогии “У Тихого океана”, отразившего подготовку революции, деятельность первых социал-демократических организаций на Дальнем Востоке, свержение царизма и борьбу за победу Великой Октябрьской революции в Приморье, лежат воспоминания людей, участников подпольной работы, партизанской войны, подтвержденные документами из архива. Одна за другой выходят книги: “Океан пробуждается” (1952), “Океан шумит” (1956), “Великий тайфун” (1960). В повествование вошло много исторических лиц, которых П. Сычев хорошо знал: В. Курнатовский, М. Губельман, В. Бородавкин, К. Суханов, братья Сибирцевы, С. Лазо и др. А. Фадеев стал прототипом одного из героев – Саши Булыги. Закончить тетралогию писатель не успел, на 72 году жизни он скончался в Москве. В 1966 г. в журнале “Дальний Восток” были опубликованы главы из четвертой книги “Земля, омытая кровью”, а полностью книга, включившая третью и четвертую части романа-эпопеи, вышла в 1973 г., подготовленная к печати дальневосточным писателем Н. Рогалем с помощью жены Сычева – Нины Петровны. “Страстным певцом Приморья” называли Павла Алексеевича его собратья по перу. Тетралогия “У Тихого океана” воздает должное участникам исторических событий на Дальнем Востоке. Охватив большое количество лиц П.А. Сычев создал обобщающий образ поколения – борцов за Советскую власть в Приморье.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Я шел по краю широкой панели, озираясь по сторонам.
— Подвезу, господин, — услышал я голос за спиной.
Извозчик в синем кафтане, в блестящей клеенчатой шляпе с металлической пряжкой спереди, по-видимому, угадал во мне приезжего человека.
— Садитесь, господин товарищ.
— Нет, спасибо, я пройдусь.
— Как угодно. А то подвезу. — Извозчик ударил вожжой по крупу лошади. — По-берегись! — крикнул он шедшему вдоль панели мальчишке в белом переднике, с корзиной на голове.
— Лешай! — огрызнулся мальчишка.
Извозчик замахнулся на него кнутом.
— Я те! — Он дернул вожжой, и экипаж покатил вдоль панели. У лошади екала селезенка, мягко стучали копыта о торцы мостовой.
В пролете домов поперечной улицы, на крохотной площади, словно нарочно спрятанный от взоров людей, показался памятник великому поэту.
«Это, наверное, и есть Пушкинская улица».
Дощечка на угловом доме подтвердила мое предположение. Неподалеку оказался дом с вывеской «Меблированные комнаты «Пале-Рояль».
Довольно просторный, но не очень светлый, с плотными шторами на окне, с деревянной кроватью налево от двери, мраморным умывальником направо и письменным столом в углу, у окна, номер в «Пале-Рояле» после тринадцатидневного путешествия в вагоне третьего класса показался мне даже уютным. Я побрился, с удовольствием умылся, сменил белье, воротничок и отправился в Таврический дворец.
Однако, выйдя на Невский, я решил пройтись пешком до конца проспекта, где блестела золотом знаменитая Адмиралтейская игла.
Фасады трех- и четырехэтажных домов Невского проспекта были густо увешаны вывесками. Вывески были строги, как и сами дома. Они не кричали, не звали, не убеждали. Они просто извещали: «Оптик Урлауб», «Т-во Жорж Борман», «Т-во Броккар и К°», «Павел Буре», «Банкирский дом А. Альванг», «Французский ресторан «Альберт», «Московский купеческий банк», «Генеральное общество страхования жизни».
Судя по обилию вывесок с иностранными фамилиями, можно было подумать, что дело происходит не в русской столице, а где-то в Европе. Может быть, именно поэтому я почувствовал в вывесках чужую и даже чуждую этому городу душу. Они были ненужными в этом прекрасном городе.
По мере того как все больше и больше оживлялся Невский, все громче звучала нарождавшаяся, новая душа города. Новой душой его были все эти солдаты, появившиеся на Невском, точно они только что вышли из окопов, — в измятых шинелях, в серых шапках, в которых спали, в желтых обмотках, в тяжелых американских ботинках с железными подковами; у иных за спиной торчали винтовки, и владельцы их озабоченно шли мимо витрин магазинов, не обращая внимания на сутолоку пробудившегося города; новой душой его были бродившие по Невскому матросы в коротеньких куртках, с красными бантами на груди, в залихватски сдвинутых на затылок бескозырках с черными ленточками; новой душой города были вооруженные отряды рабочих, проходившие по улице в шаг, по-военному.
У расклеенных по всему Невскому объявлений толпился народ. Временное правительство заявляло:
«Русский народ не допустит, чтобы родина его вышла из великой борьбы униженной и подорванной в жизненных своих силах…»
— Это как понимать надо? — раздался голос в толпе, мимо которой я проходил.
— А ты читай дальше — поймешь.
Я замешался в толпу и тоже стал читать объявление:
«Эти начала будут положены в основу внешней политики Временного правительства, неуклонно проводящей волю народную и ограждающей права нашей родины, при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников».
— Ну, понял?
— Значит, куда союзники, туда и мы?
— Понятное дело.
— Значит, война до победы?
— Выходит, так.
— Так на кой же… прости господи… революцию делали?
— То-то оно и есть.
Толпа перед объявлением увеличивалась.
— Товарищи! — На ступеньки каменной лесенки, ведущей в галантерейный магазин, вскочил человек в кепочке, с черными усами, похожими на две огромные, обращенные друг к другу запятые. — Для чего мы свергали царизм, я вас спрашиваю? — он говорил со злобой в глазах. — Для чего? Проклятый царизм мы, товарищи, свергали для того, чтобы покончить с войной…
— Правильно! — дружно раздались голоса.
— …Для того, чтобы работать восемь часов, а не десять и двенадцать…
— Правильно!
— …чтобы отнять у помещиков землю и поделить ее между крестьянами-хлебопашцами…
— Правильно! — еще громче закричали мужики в серых шинелях.
— …чтобы объявить всемирное братство народов…
— Правильно! — гудел народ.
Толпа заполнила всю панель. Прохожие сворачивали на мостовую.
— А что говорит Временное правительство? — Человек обвел подозрительным взглядом толпу, достал из кармана измятую газету. — Вот что говорит министр иностранных дел господин Милюков:
«Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то этим мы ничуть не посягаем на национальные права Турции, и никто нам не вправе бросить упрек в захватных тенденциях. Обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России».
— Слыхали? — Оратор зло усмехнулся. — Мы, говорит, против захватных тенденций. Мы, говорит, хотим только завладеть Дарданеллами и отнять у Турции Константинополь. Вот куда гнет Временное правительство!
В стеклянной двери магазина показался почтенный господин с бородой на обе стороны. Он повернул ключ в дверном замке и опустил железную ставню.
— Мир и братство народов нам нужны, а не Константинополь, — потрясая кулаком, закончил оратор свою речь.
Человека с усами-запятыми сменил другой оратор, но я отошел от толпы и снова зашагал по Невскому. Я приходил все в большее и большее возбуждение. Шел как зачарованный.
«Революция!.. Революция!..»
Передо мною одна за другой вставали картины революционного прошлого, куда корнями своими уходило то, что свершается сейчас. Здесь, в этом городе, у берегов Невы, в муках рождалась русская революция. Здесь жили и действовали первые республиканцы — члены «Северного общества»; революционные демократы — Белинский, Добролюбов, Чернышевский; создатель русской «Марсельезы» Петр Лавров; организатор первой русской марксистской группы «Освобождение труда» Плеханов; первый большевик Ленин, о котором жандармский полковник Зубатов еще в 1900 году писал по начальству: «крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого». В 1905 году в этом городе впервые поднялся на борьбу с самодержавием весь рабочий народ. Отсюда Россию потрясали рабочие стачки. Невский проспект был свидетелем многих политических демонстраций. В февральские дни 1917 года к Невскому проспекту, как к сердцу столицы, от фабрик и заводов шли с красными знаменами тысячные толпы рабочих. С крыш домов Полицейские расстреливали из пулеметов восставший народ. Казалось, еще звучал похоронный гимн из уст десятков тысяч людей, всего пять дней назад провожавших на Марсово поле убитых в дни революции.
Вот знаменитый Казанский собор на высоком гранитном цоколе, с полукруглыми серыми колоннадами, протянувшимися по обе стороны портика. Здесь сорок лет назад, 6 декабря 1876 года, впервые в России взвился красный флаг, произошла первая студенческая демонстрация.
Невский проспект уперся в Александровский сад, серевший за железной оградой голыми ветвями лип. За липами вытянулось вдоль сада необыкновенной красоты здание Адмиралтейства с взвившейся высоко в небо золотой иглой. Справа открылся вид на Дворцовую площадь с гранитной колонной посредине площади.
Так вот он, царский дворец, творение великого Растрелли, ставший одним из самых мрачных убежищ коронованных убийц! Он стоял как призрак прошлого. Вся история царствования дома Романовых — придворные интриги, казни, междоусобная борьба за трон, дворцовые перевороты, убийство женой мужа, сыном отца и, как конец царствования, мистицизм, внушенный мужиком-проходимцем, — все пронеслось у меня в голове.
