Родина

Все еще глядя на саженцы, он спросил Нечпорука:

— Что вверху, видишь?

— Где вверху? — не понял тот.

— На яблоне что, видишь?

— Ну… листочки вижу…

— Именно, именно… вон, к примеру, эти махонькие, на самой крайней…

Да, это были тонкие листочки на верхушке крайней яблони. Они зеленели еще робко и нежно, но глянец их отливал шелковистым блеском, а острые концы жарко горели и будто властно вонзались в лазурь неба. А небо, густеющее к вечеру, казалось светлее и легче там, где эти тонкие нежнозеленые копьеца яблоневых саженцев тянулись вверх и уже дышали вместе с огромным его простором.

В тот же вечер Нечпоруки перебрались в новое свое жилье. Марийка увлеченно суетилась, расставляя собранную из разных мест мебель, — одно у кого-то в доме не пригодилось, другое дано было «на подержание, пока разживетесь», а третье было отдано «навовсе», как говорили в Лесогорске.

— Мы с тобой будто опять молодожены! — подшучивала Марийка, но мужа она решительно выпроводила из дому. — От тебя помеха одна!

Она с шумом переставляла что-то, мела, скребла и, потная, с кирпичным румянцем на смуглых щеках, пела резким, как бубен, чуть гортанным голосом:

Нечпорук стоял на крылечке, курил, слушал и молча притопывал.

Ночью Нечпорука разбудила Марийка:

— Сашко, вставай! Да ну же, Сашко! Открой очи, дурна дытына! — услышал он сквозь сон встревоженный голос жены.

— Что? Чего тебе? — испугался Нечпорук.

— Да слухай же: ливень льет же страшно! Гроза!..

— Ливень? — фыркнул Нечпорук и повалился было опять на подушку. — Нехай его…

— Вот дурень! — вспылила Марийка и так крепко толкнула мужа, что Нечпоруку пришлось подняться с постели.

— Что ты спать не даешь, бисова баба?

— Да ветер же… вот как поломает наши яблони!.. Чуешь, как они скрыпят, бедные… ну? Иди, побачь, как они там…

Нечпорук, чертыхаясь, оделся и вышел на крылечко.

— Фу ты… полоумная! — проворчал он. — Да разве же это гроза?

Действительно, гроза уже шла стороной. Вода еще журчала в трубе, а ливень уже отшумел, и только крупный редкий дождь, разбрасываемый ветром, шальными горстями хлестал Нечпоруку в лицо. Где-то далеко лениво грохотнул гром, и сейчас же вслед в ночном мраке, пропитанном сыростью и прохладой, все умиротворенно затихло, словно ночь только и ждала этого звука из-за дальних гор и лесов. Нечпорук немного постоял на крылечке, потом, как слепой, ступил в глубокую лужу и, держась за стену, направился к своим яблонькам.

— Придумала докуку, упрямая баба! — ворчал Нечпорук, нащупывая в темноте тонкие стволы саженцев.

И деревца и шесты около них стояли прочно, лишь кое-где ослабли перевязи. Нечпорук тугими пальцами поправил их, сердясь и на свою неловкость и на Марийку, поднявшую его среди ночи.

Ветер вдруг широкой волной дохнул на него, и в грудь Нечпорука ворвался пронзительный и нежный запах: ночь пахла распустившимся листом. Теплый ночной ливень довершил работу медлительной северной весны. В эту ночь везде и всюду — над рекой, по дорогам, в палисадничках и садах всей лесогорской округи — раскрылось великое множество почек, и запоздавшие листья наконец вышли в мир. Ночь пахла легкой кислотцой смородинной листвы и горьковатой клейкостью тополей и тонким ароматом березовой коры. Ночь дышала такой свежестью, что и тьма, казалось, уступив ей, начала рассеиваться. Где-то близко, за рекой, она все приметнее дрожала и распадалась, — белый луч света рассек ее надвое. Словно светящаяся палица, обливая небо голубоватым сиянием, эта серебристая полоса света прощупывала высоту, то вонзаясь в небо, то качаясь, то совсем припадая к земле, то поднимаясь вновь. Это прожекторы освещали пробное поле, куда, словно разъяренные стальные кони, выбежали с конвейера ночной смены танки серии «ЛС» конструкции Юрия Костромина. Нечпоруку вдруг вспомнилось, что ведь эта серия родилась на Лесогорском заводе — «в невиданно короткие в истории техники сроки», как писали в центральных газетах. Вот она вынеслась в первый свой пробег, грозная, быстроходная боевая машина, которую создает и он, Александр Нечпорук.

Он подумал, что эта простая мысль еще никогда не волновала его так сильно, как сейчас, — и понял, почему. Он всегда как бы отделял себя от всех лесогорских, как пришелец из лучших мест, как человек «временный» на здешней земле. А оказалось, что родная земля раскинулась куда богаче и шире, чем он привык это воображать. Вот она дышит ему навстречу своей влажной прелью и запахом листвы, который так же сладок, как и под Ростовом.

Вдруг раскатистый рык мотора прокатился совсем близко, и Нечпорук услышал, как по мосту над Тапынью заскрежетали гусеницы танка. Скоро его рычанье послышалось где-то в стороне заречных, еще не тронутых человеком лесов. Дождь совсем прекратился, и ни одна капля не нарушала влажной, пахучей тишины. Короткая майская ночь уплывала. Голубоватая тропа на небе, которую Нечпорук принял было тоже за луч прожектора, все ширилась, раздвигая темносизые тучи, и сталевар увидел первую дрожь рассвета. На востоке небо уже поднималось, тучи все заметнее таяли, обращаясь в скопления облаков. Они рассеивались, меняли очертания и цвет. Еще немного — и они уже курились розово-серой дымкой и покорно плыли куда-то, а небо, очищаясь и светлея, будто освобождение дышало и распахивалось навстречу свету. Откуда-то из гущи леса опять послышалось басовитое урчанье мотора, и будто в ответ ему перекликнулись невидимые птицы. Леса уже ясно синели за далеким изгибом реки. Ближние перелески и луговинки зеленели и поблескивали умытой своей чистотой. Тонкие, с редкими веточками яблоньки стояли, поджимаясь под легким ветром, и длинные натеки после ночного дождя еще темнели на их гибких стволах, но изумрудные листочки уже опять глядели вверх и словно нетерпеливо трепетали, готовясь встретить день.

— Ну что ты там, хлопче? — крикнула Марийка и, не услышав ответа, вышла на крылечко.

— Ведь спать же надо… — начала было она, но, увидев лицо мужа, умолкла.

— Постоим немножко… — тихо сказал он и кивнул на тонконогую шеренгу юных яблонь. — Видишь… целы?

— Вот и хорошо… — проронила Марийка и прижалась плечом к груди мужа.

Так стояли они еще несколько минут, озирая светлеющие дали и огромное, распахнутое в ожидании солнца небо.

Как ни крепко спал Игорь Чувилев под шум грозы, чей-то стон разбудил его.

— Что? Кто это? — пробормотал он спросонья и увидел против себя Игоря Семенова.

Белый свет молний осветил на миг его сведенное судорогой лицо, вздрагивающие плечи и полосатую тельняшку.

— Что с тобой? — испугался Чувилев.

— Н-ничего, — еле разжимая губы, прохрипел севастополец. — Все еще не могу привыкнуть ночью спать. На меня и в госпитале за это сердились.

— А стонал зачем? Что болит?

— Н… нет… Максима вспомнил, наш бастион. Как они там бьются? Вдруг Максима убили… а? У меня теперь на свете один он остался.

— Жив твой Максим. Да и еще есть люди на земле… Вот какой ты, право… — неловко проворчал Игорь Чувилев.

— Такого, как Максим, я не встречу никогда! — горячо вздохнул Игорь.