Человек в степи

Не может он не бежать, хоть и знает, что ждет его буря, которую устроит ему Анечка дома или даже прямо тут, среди базара. Все, как партизан на допросе, вынесет охотник!..

Человек с характером

Иные думают, что охотиться — это все равно, что стрелять в тире, в новом костюме, желтых полуботинках, при галстуке стоять среди публики и, победно оглянувшись, прицелиться в нарисованное яблочко.

Нет, среди поля не так. Прежде чем вскинуть ружье, многое должен стрелок.

И на велосипеде он должен ездить по кочкам, рытвинам, канавам, везя за спиной фузею, мешок с забродскими сапогами, продуктами, плащом да еще и усадив на раму безвелосипедного товарища, примостив на багажнике фанерный ящик с подсадными кряковыми утками, непрерывно крякающими всю дорогу.

И грести он должен уметь, и «пихаться» о дно шестом, стоя на корме верткой каечки, такой маленькой, хлюпкой, насквозь прогнившей, что это даже уже и не каечка. И плавать нужно, и ходить…

Не каждый умеет ходить. Ходить — огромное дело. Это не по улице пройти и даже не целый день прошагать на работе, а дня три подряд, скажем, на Октябрьские праздники или в отпуску. Дорога неровная — терновые балки, яры, за плечами на лямках рюкзак, в руках наперевес ружье — каждую секунду наизготовке, так как там, где яры, бывает куропатка, а идти-то, чтоб куропатку не распугать, надо по всем правилам: легко, не цепляя коленом кустов, не ломая подошвой веток, особенно сухоньких, которые хрустят, как стреляют. При этом не кряхтеть, не волочить ногами, но все дни, каждый день в две смены, держаться орлом! А после всего домой еще — непроглядной бесконечной ночью, километров за тридцать. Счастье, если не в гололед…

Не просто оно дается. Здесь основное — выработать характер. Без него пропадешь. Плавать-то приходится и прямо в одежде в ледяной воде рядом с просмоленным, скользким днищем перевернутой лодки, из-под которой повсплывали и снова, пустив пузыри, на собственных глазах погружаются твои шмутки. Летом, бывает, так напечет комарье — живого места не сыщешь. И через гимнастерку жжет, и под фуражкой; забивает глаза, уши, даже умудряется жечь через подошву. Сидишь в камыше: комара миллионы, а утки ни одной; хоть бы посмотреть на нее — может, легче б терпелось… Осенью так измокнешь под меленькими дождями, что уже и не пытаешься укрыться. Зимой едва ототрешь перчаткой и снегом белые уши напарника и свои собственные.

Может, кого и отпугнешь этими подробностями… Но о тех, кого отпугнешь, жалеть не стоит. Пусть сидят дома.

Может, кого и отпугнешь, а в поле надо быть своим человеком: и не ужасайся ничему, и огонь разожги на ветру из мокрых бурьянин, и среди ночи в незнакомом месте сориентируйся — хоть по звездам, хоть иначе, а дорогу найди.

Недаром в армии особенно уважают этот охотничий народ. Помню: строй новобранцев, мы в строю, перед нами улыбчивый человек — командир взвода:

— Есть, — спрашивает, — охотники? Оч-чень хорошо! — И, довольный, поворачивается к комбату: — Вот они — наши «глаза и уши», готовые разведчики.

В самый раз охотнику быть разведчиком. Хорош в снайперы. Очень хорошо, даже отлично в снайперы. Везде ко двору эти ухватистые хлопцы.

Безусловно, трудная задача — выработаться в ухватистого.

Экзамены

Зима, равнина, на горизонте столбы высоковольтной линии. В поле группа охотников за много километров от дома. С ними паренек, которому повезло. Матерый заяц-русак, весом с приличную собаку, висит второй уж день привязанный через плечо тонкой жгущей веревкой. Смотришь и знаешь, как изгрызено у паренька плечо, знаешь, что от непривычной двухдневной ходьбы у него перед глазами круги оранжевого и зеленого цвета. Представляешь и мысли охотничка: «Ух, проклятый русак, и тяжелый! Еще б раз убил его, к черту! Сел бы тут в снег, вытянул бы задубевшие ноги…»

Но и думать нельзя, чтоб сплоховать перед старшими, и хлопец, изображая на красном пухлом лице равнодушное мужество, шагает вперед и даже пытается посвистывать — вытягивает в дудочку непослушные на морозе губы…

Правильно начинает человек! Понимает, что коль уж взялся — тренируй в себе неунывающий, хоть умри, веселый характер. Чтоб, даже возвращаясь с охоты пустым (это обычнее всего бывает — ведь не на рынок ходишь), не вздыхать, раздражая товарищей, не допускать даже в малых мыслях такое кощунство, что, мол, последний раз ввязался…

Так не годится. Надо и в пути быть как сталь, и дома, на пороге, ждать, что будет издеваться семья. Чтоб обезоружить остряков, надо и самому держаться сияюще. На вопрос: «Сколько убил?» — надо ответить: «Убил двое суток и шестьдесят километров». И, отвечая, во что бы то ни стало улыбнуться, хоть улыбаться не хочется. А когда спросят: «Опять пойдешь?» — ответить: «Нет, теперь уже до выходного, должно, не пойду».

Хлопцы в степи

Завидная особенность у этих ребят: знают они землю! С детских ногтей выработались у них эти короткие отношения.

Какой-нибудь остроглазый Коля — по должности, на летних каникулах, подпасок чабана, по таланту снайпер, хозяин дедовской берданы, — он в любое время ночи и дня «чует» степь… Ветер, который начнется через сутки, будущий мороз или, напротив, оттепель — все это Коля предскажет без промашки. Лишь только приостановится среди поля, неторопливо, как бы по-стариковски, потянет носом запахи листа, потом неба — и дает прогноз, опять же обязательно с размеренностью. Не в переносном, а в доподлинном смысле глядит сияющий голубоглазый Коля ястребиными глазами. Появится в небе ястреб над лесной полоской, и по тому — широкие ли круги у ястреба или на месте трепещет ястреб крыльями — видит Николай, где в лесной полосе ходят куропатки, шныряют ли они между стволами деревьев или сидят затаясь.

А уж если надо на безграничном снегу определить заячью лежку, с Николаем и вовсе не потягаешься. Чуть кинет глазом — точно решит: поворачивать отсюда или именно здесь, среди ровных, ничем не отличимых один от другого увалов, будет поднят заяц. Иначе Николаю нельзя: доставляет «Заготпушнине» то заячью, то лисью шкуру, получает за это «копейку», еще и продукты — перловку, подсолнечное или сурепное масло… Компаньоны Николая, такие же, как он сам, добытчики, рассыпаются подковой перед этим возможным среди белизны зайцем. И хоть завтра им нужно стемна кому в школу, кому на работу, а сегодня прошагали они столько, что и мотоциклетка б на их месте застопорилась бы, но снова легко перепрыгивают через буераки, не спотыкаются на запорошенных, окоченелых на морозе комьях. Губы от сосредоточенности оттопырены, глаза не моргая смотрят перед собой.

Вот оно! Вздрогнула впереди бурьянина, посыпалась с нее изморозь. Русак… Вечно ожидаемый и вечно неожиданный, он вскакивает и, положив на спину уши, вытянувшись струной, мчится по равнине.

Грохот. Дробь взметывает снежную струю позади русака. Далеко он поднялся с лежки, горожане наверняка упустили б его, но эти, полузагнутые с флангов, выносят стволы вперед. Меткий прицел — разогнавшийся русак взбрасывает собой снег.

— Выкунился, добрый воротник! — говорит парнишка, поднимая трофей. Он прикидывает вес трофея. Задние ноги вытянутого матерого зайца на высоте пояса парнишки, передние касаются снега. Ребята перезаряжают ружья, по-хозяйски прячут стреляные гильзы — и снова в готовности.

Хорош вид и у самого Кольки, и у любого его компаньона. Физиономия розовая, безудержно сияющая, а шаг нарочито спокойный. Особая в нем степная умелость к земле, к бесконечным — чисто конским! — расстояниям.

Зарисовки

Если ты не в отпуске, а в обычное воскресенье пойдешь с ягдташем, подгоняя накануне работу, ни на миг не вздремнув ночью, то к полудню выморишься, вконец изнудишься на нещадном зное.

Скинув сумку, ляжешь с товарищем среди жнивья, под сброшенной комбайном копицей — пыльноватой, горячей, как раскаленный кирпич. Заснешь в коротенькой тени, а через час повернувшееся солнце так припечет голову, что пересилишь измученное тело, сядешь…