Слово арата

На следующий день опять был виноват трамвай: или он сходил с рельсов, или сталкивался с другим трамваем, или по всей линии выключали ток… А то извозчик подводил. Не везло Хасанову! И как только бедному Гумеру удавалось выпутываться из бесчисленных аварий, чудом оставаться в живых да еще каким-то образом добираться все-таки до КУТВа!

Всю зиму занимались мы с Хасановым, но математические познания наши не стали шире. Учил он нас, учил, а потом вдруг исчез. Неизвестно куда. Мы смеялись: все-таки задавил его трамвай! И ничуть о нем не жалели, хотя вспоминали не раз.

* * *

…Год 1926-й.

Он был особенным в моей жизни, этот год. Меня приняли в кандидаты партии большевиков. Партии, основанной и созданной великим Лениным. Я понимал, что это — большое доверие.

А нагрузок все прибавлялось. Назначили заведующим агитпропом. Поручили вести культурно-массовую работу среди студентов-тувинцев (к этому времени к нам приехали еще десять парней).

Хотя и говорят, что теленок тоже поплывет, если вода дойдет до носа, на самом деле приходилось трудно.

Время было сложное. Троцкисты пытались расколоть партию, старались перетянуть на свою сторону наших студентов. Случалось, в КУТВе разгорались настоящие схватки с врагами партии.

…Седьмого ноября 1927 года я впервые прошел в студенческой колонне по Красной площади.

Только вернулся домой, скорей к телефону:

— Шура?.. С праздником тебя! Ты свободна вечером? Буду ждать у Пушкина…

— Приду ровно в семь… Смотри сам не опаздывай! — услышал я в трубке ласковый голос.

Времени оставалось немного. Побежал сломя голову. Успел раньше ее. Вскоре подошла и Шура. Я взял ее под руку, и мы зашагали по бульвару.

Сколько же, оказывается, надо ей рассказать! Именно ей. Я только сейчас понял, как она близка мне. Мы садились на скамейки, снова шли, останавливались под деревьями и все говорили, говорили…

А в Туве между тем происходили бурные события, о которых до нас доходили отрывочные, запоздалые сведения. Это не могло не волновать, вызывало раздоры между студентами.

Годы учения не прошли для нас даром. Даже то немногое, что просачивалось к нам с далекой родины, позволяло делать безрадостные выводы: анализировать обстановку мы научились…

Началом всему послужил всетувинский хурал ламского духовенства, состоявшийся в Хем-Белдире. Для проведения этого съезда Центральный Комитет ТНРП назначил особо доверенных людей. Это был хитро задуманный, ловкий ход.

Председатель партии Буян-Бадыргы заранее обо всем сговорился с верховным ламой Чамзы-Камбы. Но об их встрече накануне съезда стало известно много позже.

По договоренности с верховным ламой, «руководители» Тувинской народно-революционной партии и министры Буян-Бадыргы, Далаа-Сюрюн, Идам-Сюрюн, Соднам-Балчир повели наступление на демократические порядки. Они собрали и провели ламский хурал, протащив на нем всю свою программу: взяли под государственную опеку религию, вернули ламам все привилегии, ввели принудительное обучение молодежи в монастырских школах. Установили одинаковый и для бедняков, и для баев налог, разрешили частную торговлю. Вся их политика была направлена на возрождение феодальных порядков в стране.

Было совершенно ясно: пока в Центральном Комитете будут находиться Буян-Бадыргы и другие крупнейшие феодалы, нечего ожидать добрых перемен.

Действовали они и в самом деле очень тонко и хитро. Как раз в то время по неизвестным причинам умер Оюн Кюрседи. Можно было не сомневаться, что и тут не обошлось без их участия.

Узнавая обо всем этом в Москве, мы не могли понять, что же такое происходит в Туве, почему с такой легкостью враги добиваются всего, чего хотят. Мы возмущались, негодовали. Научившись разбираться в политике, зная, как надо отстаивать завоевания революции, мы недоумевали: почему наши старшие товарищи в Туве не понимают самых простых истин, не могут разоблачить политических противников и разгромить их! Мы не сомневались, что у республики хватит сил справиться с внутренними врагами, верили в победу дела революции и жалели лишь о том, что сами не можем сейчас же, немедленно принять участие в борьбе. Уж мы бы не допустили того, что там произошло.

Конечно, легко было нам сокрушать врагов в словесных перепалках…

Там, на месте, все было в тысячу раз сложнее. И одного нашего молодого задора вряд ли хватило бы на то, чтобы сразу сокрушить противников — сильных, изворотливых, хитрых, наделенных неограниченной властью.

А в Туве, между прочим, неплохо справились и без нас. На четвертом съезде ревсомольцев прогрессивные деятели партии Шагдыржап, Шойжелов-Нацов, опираясь на передовых делегатов съезда, беспощадно раскритиковали политику Центрального Комитета партии. Буян-Бадыргы и его сторонники были отстранены от руководства ЦК.

Это еще не было, конечно, победой. Враги и в этой обстановке нашли тысячи лазеек, чтобы сохранить за собой важные позиции. Много лет еще понадобилось, чтобы полностью обезвредить их. Однако наиболее злобным и явным врагам на время прищемили хвосты.

Мы и об этом толком ничего не знали. До нас доходили только слухи. Противоречивые, запоздалые. Запутались мы окончательно. Чтобы разузнать подробнее, каково же положение в нашей стране, отправились к полпреду Тувы в Москве министру Мунзуку.

Пришли. Никто нас не встретил. Отыскали рабочий кабинет Мунзука — пусто. Стали ждать. Через некоторое время в кабинет быстрыми шагами вошел высокий человек с бледным лицом, широконосый, с огромными ушами, в черном неглаженом костюме. Он был довольно молод.

Мы вскочили.

Мунзук, даже не взглянув на нас, уселся за стол. Он походил на ястреба, поймавшего мышь.

— Здравствуйте, ребята!

Мунзук набил в ноздри нюхательного табаку, прочихался, высморкался и раздраженно спросил:

— Зачем пришли? Разве можно таскаться во время занятий?

Такой прием ошарашил нас.

— Ну, слушаю. Зачем пожаловали? У меня много дел. Так что выкладывайте. Некогда мне с вами переглядываться.

Ребята как в рот воды набрали.

Я подумал: не воры же мы, чего бояться?

— Тувинские студенты, обучающиеся в Москве, ничего не знают о положении в республике. Мы слышали, что ревсомольский съезд раскритиковал неправильную политику некоторых саитов. Говорят, проходил чрезвычайный пленум ЦК. Собственно говоря, мы ни о чем не имеем ясного представления. Не знаем, что к чему. Вот и пришли у вас спросить…

Мунзук поднял брови, коротко рассмеялся и довольно мягко сказал:

— Чего там не знать? Никаких таких событий в Туве не происходило. Кто-то вас здорово напугал. Да, на съезде ревсомола и на пленуме выявились один-два левацких загибщика, болтающих всякую чушь… Вот и все. Да, Буян-Бадыргы, Далаа-Сюрюн и еще несколько человек временно освобождены от своих постов. Они уже долго работали. Решили, что надо поработать более молодым. А больше ничего такого и не было… — И снова сердито: — Чего вы собираете всякие сплетни? Что за провокационные вопросы пришли сюда задавать? Зачем затеваете ненужные разговоры?

— Мы просто хотим знать, что делается у нас дома. Скоро мы кончаем учиться, должны возвращаться в Туву работать. Надо же нам знать…

— Если говорить откровенно, — Мунзук начал готовить новую порцию табаку, — вам лучше всего думать сейчас только о занятиях, зубрить то, чему вас учат. Ясно? И нечего гадать, что будет потом и что происходит в Туве.

Да-а, такое разъяснение, как говорится, ни взять ни бросить! Единственное, что мы прекрасно поняли, это то, что наш министр не так-то прост, и еще неизвестно, как бы он себя вел, находясь в Туве.

Встреча с полпредом еще больше растревожила нас. Мы стали считать дни до окончания университета. Все чаще стали делиться друг с другом планами: с чего начнем, когда вернемся домой.

* * *