Закон Паскаля (Повести)

Он сидел, склонив голову, медленно пересыпая из ладони в ладонь песок, и с каждым разом горстка убывала, хотя пересыпал осторожно.

Светлана заметила, что сквозь чуть вьющиеся, короткой челкой начесанные на лоб волосы просвечивает бледная незагорелая кожа. Но отчего-то так несвойственная ему тайная попытка борьбы с неизбежным, с приближающейся немолодостью, не рассмешила, не вызвала обидного сострадания, а чувство близости, понятности человека, сидящего напротив.

— Что же значила для вас эта фраза? — спросила она тихо.

— Все. Все, о чем я говорил. То есть мне хочется, чтоб это все исполнилось.

— А если не получится?

— О господи! — он вдруг резко за руку притянул ее к себе. — Чего мы торгуемся!

Он так нежно и осторожно держал ее голову на согнутом своем локте, ладонью защищая затылок от непрестанно, с тихим шипением осыпающегося песка, так медленны и редки были прикосновения плотно сжатых губ, что Светлана, ощутив свою власть над ним и свою слабость, спасаясь от неотрывного, вопрошающе-восхищенного его взгляда, закрыла глаза, и ей казалось, что они вдвоем медленно погружаются в теплый песок, как погружаются на дно моря, но это погружение было не страшно, только кружилась легко голова, и если б он сейчас спросил ее, в какой стороне море, она не смогла бы ответить.

Чуть дрогнула его рука на затылке. Поняв неудобство его позы, которую он, наверное, уже очень давно боялся изменить, Светлана подняла голову, чтоб освободить его руку, и тут за его плечом, над краем дюны, увидела страшное лицо.

Сверху на них смотрел человек. Она сразу поняла, что это безумец. Не по обритой наголо серой голове, не по неподвижному оскалу улыбки, а по глазам. Бешено веселым, остановившимся.

Когда они встретились взглядом, безумец, не изменив выражения лица, подмигнул ей.

— Что такое? — тревожно спросил Сомов. — Что случилось, моя радость?

— Там, — Светлана не могла оторвать взгляда от светлых глаз человека. Очень медленно, как заходящее солнце в последние мгновенья заката, лицо скрылось за краем дюны, и когда Сомов, наконец, обернулся — не увидел никого.

— Там был сумасшедший, — Светлану трясло, — он смотрел на нас.

— Ну полно… показалось, — Сомов гладил ее волосы, крепко прижимал лицо к плечу, — полно. Почему обязательно сумасшедший? Откуда ему здесь быть.

— Я боюсь. Я боюсь отсюда вылезать. Он ждет нас наверху.

— Пошли, — вдруг резко сказал он, приподнял, поставил на ноги, заботливо отряхнул платье от песчинок, — иди за мной. Или нет… Нет иди. Дай руку.

И повел наверх.

У самого края дюны спросил негромко:

— Тебе не померещилось?

— Нет, нет. Честное слово, — Светлану бил озноб, она все оглядывалась назад, боясь нападения.

— Тогда погоди секунду, — внимательно огляделся вокруг и вдруг одним гибким и сильным движением перемахнул через край.

— Дай руку. Никого нет.

— Но был. Вот ямка, он здесь лежал. Вон следы. Он был, был. И убежал.

— Ну и бог с ним. Ты лучше скажи, что же нам делать теперь. Ведь завтра я действительно уезжаю. Вечером проводы. Придешь?

— Одна?

— А разве это возможно?

— Нет.

— Тогда хотя бы вдвоем.

— Тебе нравятся щекотливые ситуации.

— Нет. А как быть? Ты знаешь, скажи…

— Вот они, — Светлана остановилась, — какая мерзость, расползлись, словно вши.

По пляжу разбрелись серые фигуры в байковых пижамах. Другие, сбившись в кучу, ютились в тени кустов прибрежного леса. Огромный алюминиевый бидон поблескивал матово, словно хирургический инструмент странного и непонятного предназначения. Две дюжие тетки, неловко переваливаясь на толстых ногах, пустились вдогонку маленькой фигурке, сосредоточенно устремившейся куда-то вдоль моря. Догнали, схватили под мышки и поволокли назад, в тень. Человек не сопротивлялся, обвис безвольно в их руках. Ноги волочились по песку. Задралась куртка, заголилось белое, тщедушное. Когда волокли мимо, совсем близко, Светлана увидела, что покорный беглец очень стар. Высохшая голова покрыта серебристой щетиной, впалый живот… Тетки положили старца возле бидона и тотчас принялись за оставленное занятие: дулись с двумя бритыми партнерами в карты.

— Какой ужас! Какой кошмар! — Светлана хотела и не могла оторвать взгляд от отталкивающе противоестественных на этом оранжевом песке, у синих бесшумных волн безрадостных фигур, — теперь я буду бояться гулять по пляжу, они же безнадзорные.

— Ничего не безнадзорные. Вон бабы при них какие мощные. Пошли.

— Я не пойду. Я боюсь. Мне противно.

Сомов как-то странно внимательно и долго посмотрел на нее.

— Пошли. Другого пути нет. Все равно мимо.

У игроков наступил час расплаты, и огромный синюшно-бледный парень, стоя на коленях, неторопливо, с оттяжкой, щелкал картой тетку по коротенькому розовому носу. Тетка смеялась, другие партнеры хором считали удары. Те, что стояли в тени, не проявляли к веселому событию ни малейшего интереса. Не обратили внимания и на Светлану с Сомовым. Курили. Как-то одинаково, с необычной сосредоточенной важностью, держа локоть на отлете, глазами провожая дым. Старичок так и остался лежать у бидона; видно, задремал. Голова заломлена неловко, словно у мертвого цыпленка, и тело такое же синее, цыплячье, пупырчатое, обнажившееся задравшейся курткой. Жалкая седая растительность у провала сморщенного живота. Светлана отвела глаза. Увидела: устремив взгляд на море, в оцепенелой задумчивости, мочится долго и пенисто, как лошадь, пухлый мужик в белесой от дезинфекции пижаме.

Спотыкаясь и увязая в песке, рванулась по крутому обрыву наверх, в лес.

Когда вышли на дорогу, Сомов приказал:

— Подожди, я мигом.

Вернулся скоро, сообщил, отдуваясь шумно после спешки:

— Это из соседнего города. Их только раз в неделю вывозят, и они абсолютно безопасны. Так что не бойся. Просто не ходи в эту сторону, а бояться нечего. Санитарки сказали…

— Ничего себе — не бойся, — перебила Светлана, — это черт знает что — вывозить психов на общий пляж.

— Но они же тихие.

— Да кто это знает? Сейчас тихие, а через минуту… Ты не видел рожу его, когда подсматривал. А тот, что мочился, — Светлану колотило от злости.

Последние дни отдыха были безнадежно испорчены. Она уже не сможет совершать одинокие долгие прогулки, загорать в пустынных местах, прикрывшись только чуть-чуть полотенцем.

— Завтра же поеду к районному психиатру и скажу, что это неслыханное дело. Он, наверное, не в курсе. Просто этим теткам самим хочется позагорать, вот и придумали эту мерзость. Из какого они города?

Шла по дороге, в такт скорым и решительным шагам выговаривая четко слова.

— Но им же скучно в больнице, а тут какое-то развлечение, — заступился неуверенно Сомов. — Ты же видела — они и внимания на нас не обратили. А в бидоне у них овсянка. Поедят и поедут. Не огорчайся ты так, — попросил жалобно и тронул за плечо.

Светлана остановилась.

— Конечно, тебе все равно. Ты ведь завтра уедешь. Пускай хоть весь поселок с ума сойдет, тебе-то что.

Неожиданно улыбнулся, пояснил спокойно:

— А мы, действительно, от этого не застрахованы. Ты помни об этом. И, может, для нас станет тогда единственной радостью такая поездка к морю, — взял за плечи: — Ты испугалась и оттого говоришь жестокие слова. Завтра все пройдет, ты забудешь. Но меня ты не забывай. Я постараюсь вернуться в Москву быстро, и вдруг ты соскучишься за две недели так сильно, что примешь решение.

— Вы странный, Сомов, — теперь она снова видела и нездоровую одутловатость его лица, и водянистость глаз, и что-то в этом лице показалось ей болезненным, как у тех на пляже, — вы странный, Сомов, — повторила с печальным осуждением, — вы хотите, чтоб все было так, как вам хочется, а это удается только детям и тем, с бидоном.

Руки его на плечах были тяжелы, как камни.

— Неужели вы не понимаете, что мне теперь захочется прийти сюда, одной, когда вас не будет. И потом, в поселке дети, они тоже могут забрести. Нет, я завтра поеду в город, соберу подписи и поеду.