Закон Паскаля (Повести)

— Ну-ка, выйди, — приказала Светлана.

Из кожаного футляра автомобильной аптечки вынула йод, вату.

— Наверное, когда высовывался, камушком из-под колеса царапнуло, — объяснил Сергей, глядя испуганно.

Это была жалобная просьба о мире, и Светлана приняла ее. Вытирая осторожно присохший к коже подтек, изображала важного врача, светило хирургии.

— Тампон, еще тампон, — приказывала коротко, и Сергей покорно протягивал клочья ваты, — спокойно, больной. Надо терпеть. Бог терпел и нам велел, так ведь?

Сергей преувеличенно стонал, закатывал глаза, спрашивал тревожно:

— Доктор, я буду жить?

— Будете, — отвечала Светлана, — конечно, будете, но сниматься в кино уже никогда.

— Я не могу без искусства, — ломался Сергей, — в нем вся моя жизнь.

— На худой конец вы сможете играть пиратов. Билля Бонца.

— Это не мое амплуа. Я ведь герой-любовник, — кокетливо мямлил Сергей и клал ей на плечо руку.

— Не вертитесь, больной, сейчас буду накладывать швы, — заклеила ссадину на виске пластырем.

Желтая «Волга» с синим фонарем на крыше проехала медленно, остановилась чуть впереди. Одновременно с двух сторон распахнулись дверцы.

— Сейчас тебя арестуют, — прошептал Сергей, — неудачное покушение на мужа. Показания пострадавшего во внимание не принимаются.

Ослепительно щеголеватые, в отглаженных голубых рубашках, с надраенными кокардами, удивительно похожие румяными молодыми лицами, неторопливо подошли двое.

— Какие-нибудь проблемы? — с твердым акцентом спросил водитель.

Другой медленно, внимательным взглядом оглядел машину, Сергея, Светлану. Задержался на номере, на кусках окровавленной ваты возле колеса.

— Да вот поцарапал щеку, застрял там, — Сергей махнул вперед, — ремонт, ну вот и застрял.

Говорил торопливо, и как-то чрезмерно искренне, будто и впрямь хотел скрыть что-то дурное.

— Позвольте взглянуть документы, удостоверяющие право вождения.

— Конечно, конечно, — торопливо полез в кабину.

Лейтенант вдумчиво изучал бумаги, пока его напарник, не выпуская из виду Светлану и Сергея, обошел машину. Вернувшись, сказал что-то товарищу по-эстонски.

— Прошу, — тот протянул бумаги, взял под козырек, — приятного путешествия.

— Больница через десять километров. Там вашему спутнику могут сделать противостолбнячный укол, — с важной значительностью добавил тот, что машину осматривал. И долгий испытующий и будто предостерегающий Светлану взгляд.

Не торопясь, чуть вразвалку, пошли к «Волге».

Сели опять одновременно и одновременно хлопнули дверцами. Этот номер был у них хорошо отработан и производил должное впечатление непоколебимой и неотвратимой справедливости. Уезжать медлили, в зеркальце следили за дальнейшими действиями Светланы и Сергея: прямые спины, неподвижные затылки. Когда проезжали мимо, Светлана легкомысленно помахала рукой, — ни кивка в ответ, ни улыбки.

— Забавные какие, — засмеялась она, — ведь, действительно подозревали меня, леди Макбет им померещилась. Ты заметил его взгляд? Мол, не вздумай, ты у нас на заметке.

— Тебе показалось, — буркнул Сергей. И вдруг неожиданное: — Хотя каждый, кто на свете жил, любимых убивал.

— Месье, у вас дурное направление мыслей, — нараспев ответила по-французски Светлана, — что за цитаты? Зачем? Эти отглаженные мальчики насмотрелись заграничных фильмов, вот и подражают. «Какие-нибудь проблемы?» — передразнила твердый акцент, — им ужасно нравится их работа и…

— Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал, — повторил Сергей, — как дальше?

с насмешливой торжественностью продекламировала Светлана, — красивые слова.

— Красивые, — согласился Сергей, — и верные.

— Тебе хочется беседы в духе Достоевского? — поинтересовалась холодно Светлана. — Я не склонна, слишком душно, — открыла ветровик со своей стороны. Сквозняк, зашелестев бумажками на полочке у заднего стекла, холодком подобрался к вспотевшей спине.

— Закрой, — посоветовал Сергей, — именно так и простужаются в жару. — И начал рассказывать длинную историю, приключившуюся в тайге. В истории участвовал милиционер-якут, какие-то странные люди, вызвавшие подозрение милиционера, и он, Сергей. Светлана, слышавшая историю уже раз десять, поддакивала, подтверждая внимание, но, глядя вперед на шоссе, думала о своем. Она думала о том, что то злое, накопившееся за десять лет их жизни, томится в их душах. И каждая ссора, и даже вот такой мимолетный странный разговор увеличивают это злое, словно дозу стронция в организме людей, подвергающихся облучению. Но когда-нибудь доза станет смертельной, и нет еще спасительного лекарства.

«А, может, уже стала», — подумала, глянув осторожно исподтишка на профиль Сергея. Увидела знакомое красивое и слабое лицо, шевелящиеся губы, произносящие неважные и бесцветные слова.

Сомов сидел на крылечке дощатого голубого домика и покуривал, спокойно наблюдая за ее приближением.

— Привет, — небрежно поздоровалась Светлана, проходя мимо.

— Привет, — выждав паузу и оттого уже в спину ей откликнулся он.

Птиц за сеткой не было, и глухая безжизненная тишина поразила сильнее привычного резкого гама.

— Отпустили всех, а новых еще не наловили, — сказал Сомов, — так что не остается другого развлечения, кроме как идти в кафе.

— Жаль, что я не видела, как их отпускали.

— Но вы же боролись с собой.

Светлана резко обернулась. Глядя в водянистые, очень большие под идеально прозрачными выпуклыми стеклами глаза, спросила:

— Откуда такая самоуверенность, Сомов? Неужели вы всерьез решили, что оттого, что когда-то влезли на какой-то там бугорок, весь мир принадлежит вам?

— Это не самоуверенность, это поспешность. Я завтра уезжаю, и мне кажется, что я люблю тебя.

Они шли вдоль шоссе молча, и Светлана не думала о том, что в проносящихся мимо машинах могут ехать обитатели поселка, может ехать Сергей, возвращаясь со станции обслуживания.

Она думала о том, что рано или поздно придется повернуть назад: не идти же до самого Пярну, и о том, что скажет ему в ответ на неожиданное признание. Сомов был неприятен всей сутью своей. Свойственная ему обнаженность слов и поступков, грубая прямота их коробила, вызывала протест, желание безопасного, удобно-недосказанного, неопределенного, к чему так привыкла в жизни своей с Сергеем. И облик его, с этими обвисшими тренировочными штанами, с белыми подтеками соли под мышками и на спине выгоревшей ковбойки, раздражал, казался глупым маскарадом. Светлана подглядела случайно, как ел компот: жадно, высасывая шумно из фаянсовой кружки прилипшие к стенкам и дну фрукты. Чайная ложка лежала рядом на столе.

Так отчего же все эти дни, после хамского, вызывающего его поведения в кафе, неотступно думала о нем, и все примеривалась ко всему, что делала, что видела? Примеривалась, как будто он находился рядом. Отчего еще скучнее стало с Сергеем и пижонский заграничный фильм с банальным любовным сюжетом показался полным смысла, печали и тоски о несбыточном?

Она всю жизнь оберегала себя от сердечных страданий, боялась их, считала болезнью, инфекцией, которой надо остерегаться и от которой есть профилактика. Когда подруги пускались в подробные повествования, где каждая фраза начиналась «а он, а я», делала непроницаемое лицо, показывая, как скучно и неинтересно это все ей. Холодно и замкнуто держалась с мужчинами, которые, знала, могли бы, только поддайся, превратить спокойную размеренную жизнь, полную радости обыденных дел, в ад ожидания телефонного звонка, ревности к незнакомой, ни в чем не виноватой женщине, ненавидимой исступленно, до самых страшных мыслей. Она узнала этот ад, и воспоминания о нем остались навсегда. Навсегда запомнила и ненависть свою, «коросту души», как определила сама. Запомнила и поняла, что, если есть гигиена тела, есть и гигиена души, ее надо оберегать от дурного, нечистого, а ненависть и есть самое дурное и нечистое.