Рассвет над морем

— На данном этапе исторического процесса армия Антанты несет нам покой и мирную жизнь. И что собственно стоит за ее спиной? Может быть, сапог немецкого солдата? Нет. Может быть, виселицы изуверской сатрапии? Нет. Всем известно: Соединенные Штаты — республика, страна свободы и демократии, Франция — республика, страна свободы, равенства и братства. И даже в Англии королевская власть — это только условный символ, дань древним традициям, а на самом деле она строго ограничена конституционной формой правления. Это — цивилизованные страны свободных народов, граждане пролетарии! Демократию и цивилизацию — вот что несет нам армия Антанты на данном этапе исторического процесса!

— Простите! — сказал Ласточкин. Он стоял уже на платформе рядом с Петрункевичем. Фигурка в серой шинели, вдруг появившаяся рядом с оратором, привлекла к себе любопытные взгляды. — Простите, что вас перебью.

Петрункевич повернул голову к Ласточкину и снял пенсне; он был близорук и в пенсне смотрел только на далекое расстояние.

Ласточкин произнес в наступившей тишине:

— Вот вы сказали — демократия и цивилизация. Это действительно очень хорошая и необходимая для нас вещь — демократия и цивилизация.

— Да, да! — воскликнул Петрункевич, радуясь, что неожиданно обрел единомышленника среди масс.

— Демократии и цивилизации, — с кротким видом продолжал Ласточкин, — мы, пролетариат, и хотим добиться для себя. Я разумею: пролетарской демократии, пролетарской цивилизации. Во имя этого и идет пролетариат на социальную революцию и борется за установление диктатуры пролетариата.

Петрункевич тихо охнул и даже взмахнул рукою с пенсне, но Ласточкин уже говорил полным голосом, обращаясь не к нему, а в галерею, к многочисленной толпе рабочих:

— Так вот: почему бы вам самим не поехать в эту «демократию» парижских фабрикантов и буржуев, в эту самую «цивилизацию» американских банкиров и капиталистов? Поехали б и помогали бы им — так, как помогаете здесь русским и украинским помещикам, кровососам и живоглотам сосать кровь трудового народа. И кланялись бы себе английскому королю…

По галерее прокатились смешки, толпа зашевелилась.

— А мы, — крикнул Ласточкин, иронически поглядывая на растерявшегося меньшевика и хитро подмигивая аудитории, — мы люди маленькие. Нам хотя бы советскую власть — и то уж ладно…

Выкрики, шум и гогот взлетали над толпой. Раздались аплодисменты, прокатился смех. Чей-то пронзительный юношеский голос вдруг запел: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный, цыпленок тоже хочет жить…» — песенку, как известно, адресованную белогвардейской офицерне. А из групп, взобравшихся на большие станки, дружно загремела песня: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи…»

Позднее в утреннем выпуске газеты «Одесские новости», в сообщении репортера о митинге в Главных железнодорожных мастерских, было сказано, что «вот когда наступило настоящее вавилонское столпотворение».

Шум не утихал так долго, что митинг собственно на том и закончился: он рассыпался и разбился. В просторном помещении галереи образовалось по сути дела два митинга вместо одного.

«Куренные» сбились вокруг платформы, на которой окруженный учкпрофсожевцами Вариводенко писал самопишущей ручкой «монблан» на бланках Учкпрофсожа резолюцию под диктовку Петрункевича. Резолюция в длинных, кудрявых и витиеватых фразах, со ссылками на «демократию» и «цивилизацию», заявляла о том, что отделение профсоюза железнодорожников Одесского узла не будет поддерживать противозаконной и антигосударственной забастовки рабочих и служащих предприятий города.

Масса же рабочих огромной толпой сгрудилась вокруг одного из станков, на станине которого примостился тот рабочий в матросском бушлате, который первым взял слово. Он склонился над листочком, вырванным из блокнота Куропатенко. Старый Кондратьич подсунул ему огрызок обкусанного карандаша, — и десятки голосов подсказывали ему варианты короткого текста резолюции митинга о том, что пролетарии железнодорожного узла постановили поддержать городской пролетариат и призывают всех железнодорожников немедленно прекратить работу…

Ласточкина там в это время уже не было. Воспользовавшись теснотой и суматохой, он исчез. Десяток «куренных» напрасно «прочесывали» толпу и осматривали группу рабочих. Найти человека в серой шинельке и фуражке с топориком и якорем им так и не удалось.

Уже смеркалось, наступал вечер, и Ласточкин спешил к центру города; ему еще нужно было поспеть на завод Гена, да и старый ревматизм давал себя знать, хорошо было бы побывать у доктора.

Доктор Скоропостижный принимал на Базарной, дом № 36-А, вход с улицы.

По Базарной, 36-А, вход с улицы, доктор Скоропостижный не проживал. Вообще в этой квартире не жил никто, хотя на дверях висел по меньшей мере десяток табличек с именами специалистов по разным болезням. Квартиру снимал у домовладельца какой-то оборотистый делец, который обставил ее в соответствии с элементарными требованиями врачебного приема. В первой комнате, где должны были ожидать пациенты, стояло полдюжины венских стульев и два круглых столика, на которых валялись комплекты журнала «Нива» за тысячу девятьсот третий год. Во второй, предназначенной для врачебного приема, — кушетка, стол, два кресла и шкафчик с необходимыми медикаментами и справочником по фармакопее; кроме того, в этом же шкафчике было несколько особых отделений, запертых каждое особым ключиком. Была еще в квартире ванная комната — без ванны, но с умывальником, кусочком мыла и полотенцем. Рядом с ванной — кухонька. В кухоньке ютился — в роли охранителя квартиры и среднего медицинского персонала — инвалид из демобилизованных ротных фельдшеров Влас Власович Тимощук.

Оборудованное таким образом помещение ловкий комбинатор-комиссионер сдавал от себя по часам из недели в неделю и из месяца в месяц врачам, которые, проживая в стесненных квартирных условиях, не имели возможности проводить прием больных у себя на дому. Таблички с фамилиями врачей, обозначением их специальности и часов приема украшали дверь квартиры сверху донизу. Тут были хирурги, терапевты, ларингологи, педиатры и венерологи. Таким образом, квартира с выходом на улицу корпуса «А», тридцать шестого номера по Базарной, могла сойти за солидную амбулаторию.

А Влас Власович Тимощук, кроме того, что присматривал за помещением, открывал двери пациентам и подметал после них комнаты, выполнял еще и срочные врачебные назначения: прикладывал компрессы, ставил банки и делал клизмы.

Новый поднаниматель, заплатив «квартирные» за месяц вперед, повесил на дверях такую табличку: «Доктор Скоропостижный из Петербурга — физиатрия, фтизиатрия, физиотерапия, консультации только два раза в неделю: среда и пятница, от пяти до девяти».

Слово «только» на табличке было подчеркнуто. Это, очевидно, должно было обозначать, что доктор слишком перегружен консультациями в других, более солидных лечебных заведениях и имеет возможность уделить своим пациентам на Базарной улице лишь очень ограниченное время.

Влас Власович Тимощук, впрочем, расшифровывал это иначе: доктор Скоропостижный небогат деньгами, и ему нечем заплатить квартиросъемщику за большее количество часов — это одно, а второе — хочет набить себе цену подчеркиванием своей якобы знаменитости.

Так или иначе, но в среду и пятницу от пяти до девяти на прием к доктору Скоропостижному являлось совсем мало пациентов. Возможно, их отчасти пугало таинственное обозначение специальности доктора — физиатрия, фтизиатрия и физиотерапия. Влас Власович из сочувствия, так как был по натуре человеком добросердечным, — да и доктор Скоропостижный внушал ему симпатию, потому что имел привычку угощать спиртом из запертого на ключик своего особого отделения в шкафу общего пользования, — советовал даже доктору заменить эту слишком «ученую» терминологию на «божескую». Однако доктор только загадочно улыбался в ответ, а Власу Власовичу подносил сверх рациона спирту в одной из двенадцати баночек, которые употреблялись для отсасывания у пациентов крови.