Великий тайфун

Так говорил Лазо. За несколько дней он изучил боевые качества отряда, узнал до тонкости все части, запомнил фамилии многих командиров.

— Вот почему, — продолжал Лазо, — я предлагаю против главных сил противника выставить Дальневосточный отряд, усилив его прекрасно организованным Красноярским отрядом. Забайкальцам отведено почетное место в диспозиции. Забайкальцы — испытанные бойцы, они уже воевали с Семеновым, разгромили его, к тому же многие из них знают бурятский язык — это очень важно: ламы и крупные скотоводы ведут агитацию против советской власти и затуманивают головы неграмотной бурятской бедноте, не знающей, за что мы боремся и против чего мы боремся. Отведена роль и другим отрядам, но в некоторых из них дело обстоит плохо. Вот, например, кавалерийский отряд товарища Пережогина. — Лазо взглянул на известного анархиста, не молодого, но очень стройного, красивого человека с матовым цветом лица и большими, задумчиво глядевшими глазами. Пережогин в свою очередь спокойно посмотрел на Лазо, провел длинными пальцами по серебристой голове, поправил портупею. — Ваш отряд, товарищ Пережогин, — сказал Лазо, — службы не знает, дисциплины в нем никакой, бойцы грабят дацаны [42]. Да, товарищи, было несколько случаев, когда бойцы товарища Пережогина забирали у лам в монастырях продовольствие, уводили баранов из бурятских отар. Товарищ Пережогин своей властью, не доводя до штаба, без всякого разбора уничтожал пленных семеновцев… рубил их. Это позор! Все это дискредитирует советскую власть в глазах населения. Такие дела мы будем передавать в трибунал. Или вот, например, отряд товарища Лаврова.

Командир отряда иркутских анархистов Лавров, широкоплечий, рыжеусый человек, полная противоположность интеллигентной внешности Пережогина, нахально смотрел на Лазо.

— Отряд товарища Лаврова отказался выгрузиться из вагонов и пойти на позиции, — сказал Лазо. — «Будем, говорят, жить в вагонах».

Смех командиров прервал речь главнокомандующего.

— В поезде у товарища Лаврова большой запас спиртных напитков.

Сообщение это командиры встретили оживленно.

— В отряде Лаврова пьянство. Спирт он не желает сдать. Жизнь в отряде построена по принципу: «Анархия — мать порядка».

Снова раздался смех.

— Иными словами, — продолжал Лазо, — в отряде никакой дисциплины. От него можно ждать анархических выступлений. Такие отряды нам не нужны, и я дал телеграмму Центросибири, чтобы отозвали от нас отряд товарища Лаврова.

Лавров встал и демонстративно вышел из салона. За ним пошел адъютант командующего.

Помолчав, Лазо произнес:

— На этом я закончу свои предварительные замечания, а теперь разрешите приступить к изложению плана операции.

При полной тишине Лазо начал излагать план наступления против Семенова.

Всю ночь длилось обсуждение генерального плана наступления. План был разработан до мельчайших подробностей.

— Итак, товарищи, — сказал Лазо в заключение, когда в окна салон-вагона уже смотрел бледный рассвет, — от удачного выполнения операций на главном направлении будет зависеть успех всего нашего наступления… Сейчас — спать. А в ночь выступаем.

Командиры шумно поднялись со своих мест, и руки у большинства опустились в карманы за папиросами. Лазо не курил, и за все время обсуждения плана никто не выкурил ни одной папиросы.

Бледно-розовая заря окрасила небо на востоке. Воздух был прозрачен, свеж и душист.

НАСТУПЛЕНИЕ

По небу, иссиня-темному, холодноватыми серебряными точками рассыпались звезды. Покрытый мраком, спал железнодорожный поселок, спросонья перекликались петухи. Слабо освещенный, поблескивал медью висевший у входа в станционное здание колокол, в который давно уже никто не звонил. У вагонов говорили сдержанно. Не только обычного смеха, но и улыбки ни у кого не было на лице. Думали: «Не забыто ли что-нибудь?» Проверяли себя и других. На путях стоял бронированный поезд — американская платформа с глубокими железными краями для перевозки угля, внутри обложенная мешками с песком; в амбразурах — дула пушек и пулеметов. На передней стенке платформы надпись: «За власть Советов». Это было имя бронепоезда. Позади платформы — паровоз с воронкообразной трубой. За бронепоездом вытянулись составы с теплушками, со штабными и санитарными вагонами, кухнями, складами, платформы с орудиями, задравшими дула кверху. На одной из платформ, под стволом орудия, темнел старый «Чендер» — автомобиль командующего.

Боцман Кусакин построил свою роту с обеих сторон полотна железной дороги. Справа от него заняла исходную позицию рота слесаря Гульбиновича. Слева приготовились катить свои пулеметы интернационалисты Красноярского отряда.

Это был передовой отряд армии Лазо, который по диспозиции должен был принять на себя главный удар врага при наступлении на него.

На флангах стояли могучие колонны сотен Аргунского полка под командой Метелицы и кавалерийский отряд анархиста Пережогина.

Из штабного вагона вышел Лазо, за ним — члены полевого штаба. Лазо был в кавалерийской шинели, с биноклем на груди и планшетом сбоку.

— Ну, товарищи, — проговорил он спокойным голосом, — скажу словами поэта Плещеева: «Вперед, без страха и сомненья!»

Командир аргунцев Метелица и Пережогин пошли к своим коням, которых держали за узду их ординарцы неподалеку, у железнодорожного пути.

Шрейбер — подтянутый, гладко выбритый, с небольшими светлыми усами человек лет тридцати, по национальности латыш — отдал приказание командирам батарей.

Среди полной тишины раздался молодой голос командующего:

— Приготовиться к наступлению!

Вслед за голосом командующего послышались голоса командиров частей, рот, полурот, подразделений:

— Слушай мою команду!

И армия Лазо пошла в наступление.

…Виктор Заречный, заложив руку за ремень планшета, прохаживался у броневого поезда, а на броне-поезде у орудий и пулеметов сидели пулеметчики и демобилизованные артиллеристы Четвертого крепостного полка, пошедшие добровольно «громить контру». Между ними шел разговор. Виктор Заречный не видел их, но слышал весь разговор, слово в слово.

Несмотря на свою простоту и доступность, Лазо в то же время был как бы непроницаем для постороннего взора. В отрядах имя его приобрело широкую известность. О нем часто возникали разговоры. Неизвестно, какими путями к бойцам проникали сведения о его происхождении. Вот и сейчас бойцы говорили:

— Дворянин, сказывают.

— Бессарабского помещика сын.

— Удивительно!

— Я слыхал, что прадед у него был воеводой в Буковине.

— Это в Закарпатской Руси, Мы там австрийцев били.

— Дед Лазо, говорят, тоже был военный.

— Значит, в крови у них.

— Удивительно! — опять сказал артиллерист, которого, по-видимому, все удивляло, не только в Лазо, но вообще в жизни. Виктору солдат этот представлялся человеком с голубыми детскими глазами,

— А ведь простой прапор.

— А теперь прапоры — самый образованный народ в армии. Студенты.

— А говорят — не большевик, эсеровской партии будто бы.

— Вот уж этого я никак не пойму: какой же эсер, если с большевиками, с народом идет — и глава всему? Ведь фронт ему доверила советская власть! Вы только подумайте об этом: фронт! Это тебе не ротой командовать!

— Ну, над ним тоже поставлены.

— Кто поставлен?

— А Дмитрий Шилов. Он повыше Лазо.

— Повыше, да не командует.

— Наблюдает… От Читинского военного ревкома.

— И над большевиками наблюдают… старший над младшим… Оно так и идет: сверху донизу.

— Говорят, в Иркутске наш главком больно храбро дрался с офицерами и юнкерами.

— Там три полковника организовали мятеж.

— А прапор бил их.

— Народ побил! — с чувством гордости сказал чей-то басок. — Прапор! — укоризненно произнес он.

— Известно, народ, а что без командира народ сделает?