Длинные дни в середине лета

собачкой, и кенарем, полной ее собственностью на полном довольствии, но без

права выйти на улицу без ошейника или вылететь в форточку. Такое удовольствие

Евдокимов мог представить — гипотетически, и оно его не привлекало.

Вероятно, для этой конструкции наилучшим образом подошла бы спокойная,

замужняя женщина лет тридцати с небольшим — не шлюшка, конечно, но почему-

то недовольная мужем — скажем, его меркантильностью, бездуховностью, что ли,

только не совсем уж романтическая дура — такие в любом возрасте встречаются,

и не стяжательница, которой не хватает на мелкие удовольствия выделяемых

мужем сумм—транжирить Евдокимов и здесь не собирался, — но может же быть

такая: спокойная, замужняя, не корыстная, не дура, не страхолюдина и не

шлюшка, конечно. С такой возникли бы прочные, надежные и необременительные

отношения со свиданиями раз-два в неделю без всяких эксцессов, типа «где ты

был раньше», «ненавижу твою жену», «ты бы ушел ко мне, если бы я тебе родила

сына» и так далее. И пусть тогда будет у жены этот ее профессор, доктор наук —

хоть академик.

Евдокимов пытался представить себе существование этой конструкции во всех

деталях или даже другой— четырехугольной и находил, что и та и другая будут

работать. Он думал о том, что его связь с другой женщиной не только не помешала

бы его нормальным и самым интимным отношениям с женой, но и, напротив,

укрепила бы их, устранила бы их монотонность и избавила бы его от мук ревности

— что ревновать, если сам грешен. Он подумал и о том, что если бы, будучи

грешником, узнал бы о романе своей жены с кем-то, то отнесся бы к этому гораздо

спокойнее и, может быть, так бы это и существовало, если ей это очень нужно.

Может быть? Да, может быть. И, может быть, даже очень вероятно, что так бы

оно все и было. Но ведь это разврат? Наверное. Наверное, это гадко, низко, подло.

Но он не был уверен в том, что это действительно так плохо. Если бы это

случилось у кого-то, он ни минуты не сомневался бы в оценке — разврат. А про

себя, про ту же самую ситуацию, если бы сам в ней участвовал, он бы так сказать

не мог. Почему? Из врожденной похотливости, испорченности, аморальности?

Может быть. Что уж тут защищаться.

Но разве лучше жить в этой цельноморальной, высоконравственной

конструкции «я—она» и претерпевать нынешние муки самому, мучить жену,

мать, сына? Или лучше, что ли, развестись, сломать семью — остаться без сына,

нанести удар матери? Кто от этого выиграет? Жена? Но, может, ей эхо тоже

совсем не нужно?

Так что же лучше?

«Тайные мысли о браке и семье, — думал Евдокимов, перекладывая из руки в

руку надоевший портфель. — У кого их нет? Вопрос на засыпку».

14

Стало вдруг свободнее — наверное, потому, что пассажиры (встречающих тут

едва ли было много, а те, что были, наверняка улетучились последним

вертолетом— чего ждать, если аэропорт закрывается на неопределенное время)

оккупировали площадку за стойками. В толпе образовались проходы, как

промоины в снегу, и можно было уже не только повернуться, но и сделать шаг-

другой, можно было даже попытаться протиснуться к буфету или к двери на

улицу.

«Выйти? — подумал Евдокимор.— Посмотреть и тот-час вернуться. Никуда

этот вокзал пока не улетит. Да и рыбу выкинуть нужно. Что я, действительно в

Москву ее повезу? А снова сюда войти обязательно сумею. Народу меньше стало»

15

«Вопрос на засыпку» — из студенческого жаргона. Вот и давайте, думал

Евдокимов, не будем забывать, кто есть кто. Был студентом, стал инженером, в

настоящее время, пожалуй, больше чиновник, чем инженер, но и этой работой кто-

то должен заниматься. Впрочем, последнее к делу отношения не имеет. Вот и

рассчитывай конструкции применительно к разным строительным материалам. А

при чем тут души? Ты строитель, и нечего лезть во все эти человеческие тонкости.

Твое дело проект, план, ход выполнения, причины срыва, расстановка кадров.

А в моральных вопросах, даже если они касаются лично тебя, выворачивают

тебя наизнанку — как быть? Своих суждений не иметь? Руководствоваться имею-

щимися нормами, устоявшимися воззрениями? А если эти воззрения не

устраивают?

И потом, с другой стороны, для нынешнего технаря все более важной

становится работа с людьми. Потому что людь эта — будь то рабочий, техник или

подчиненный тебе инженер — становится все сложнее. Таков закон эпохи —

личность растим. И эту личность ты за рубль не купишь и криком не двинешь и не

остановишь. Она, заразившись духовной жизнью — самой, может быть, липучей

из всех зараз, хочет видеть и в тебе, в каждом руководителе, личность. И ваши

отношения — самые что ни на есть производственные — личностными, как теперь

говорят, оказываются. Поэтому и ты — инженер человеческих душ, если у тебя

хоть звено, хоть бригада, хоть один подчиненный- имеется.

Вот и приди в свой отдел и шепни на ушко кудрявенькому инженеру Лидочке

Чукаевой, пока Листоедов в коридоре курит, что не прочь обзавестись любовни-

цей— средних лет и не стервой —и готов закрыть глаза на то, что в ответ жена

себе тоже кого-нибудь заведет. Воспитывай юное существо, доверенное тебе по

службе. Чему ты ее еще научить можешь?

Ну, конечно, ты этого не скажешь. И никто такой откровенности от тебя не

требует. Есть мысли дневные и мысли ночные. Есть существо сознательное и

существо биологическое. Есть лицо должностное и лицо, глядящее на тебя

нелепым отражением с тусклого ночного стекла. Но ведь все это — один человек.

Как ему все это примирить, разложить, расставить в себе?

Может быть, это и удается, если человек велик — этакая анфилада залов, как

в Эрмитаже или Версальском дворце (был по туристической путевке). А если все

его нутро — скромная двухкомнатная, ну, предел возможного — его,

евдокимовская трехкомнатная квартира — пятьдесят метров на четверых, все

комнаты отдельные, но ведь комнат-то всего три? Много ли в ней расставишь?

Вывод (опять-таки из студенческого опыта): нет жилья — не женись. Нет

душевной жилплощади — не отягощай свою жизнь дополнительными

съемщиками и загулявшими гостями, не тот возраст уже, чтобы спать вповалку,

утром противно будет.

Значит, этот вариант — с многоугольными конструкциями— не проходит.

Ну, а другой — с разводом? Ведь придется квартиру разменивать — й не только

ту, духовную, но и реальную, кооперативную. И что он получит—однокомнатную

квартиру пополам с Верой Яковлевной, - потому что жене с Яшкой нужно отдать

большую, двухкомнатную, если такой вариант, конечно, найдется. А скорее всего

он получит только комнату в коммунальной квартире (чтобы они получили

двухкомнатную). Вера Яковлевна, наверное, с ним жить не станет, уйдет к внуку

и любимой невестке. И снова — заря человеческого существования со всей ее

материальной и душевной неустроенностью. И свободные поиски путей

дальнейшего развития, которые под старость, вероятно, приведут его к той же,

нынешней ситуации. Так в чем же она тогда — свобода?

16

На улице словно прояснилось, стали виднее и низкое серое небо, и

монотонная белая окрестность с редкими полузасыпанными бараками. У самой

двери ветер не чувствовался, но, как только Евдокимов вышел из-за прикрытия

постройки, он ударил ему в бок, словно кто-то большой и мягкий толкнул.

Метрах в пятидесяти на мачте полосатая колбаса летела, повиливая не-

закрепленным концом. Еще дальше виднелась полоса, по обеим сторонам

которой стояли небольшие самолеты. Между ними моталось несколько фигурок,