Длинные дни в середине лета

смотреть на которые было совершенно немыслимо — как на горящих в аду

грешников.

«Да что же это такое? — подумал Евдокимов.— Даже рыбу оставить негде.

Бросить на землю — собаки подберут. А повесить сверток негде — голо. Хоть

на крышу его забрасывай. Но ведь не закинешь. Хоть бы машина какая была.

Можно было бы в кабину пихнуть. Но все уехали».

Он так и вернулся с этим свертком в аэровокзал, почувствовав, как больно

стекленеют пальцы рук в легкомысленных чешских вязаных перчаточках. И,

стопив под те же тесные своды, бросив к ногам поклажу— сверток и портфель

— и отогревая дыханием зашедшиеся пальцы, вдруг почувствовал, как что-то

сдвинулось, тронулось в нем и пошло какое-то непонятное ощущение не то

узнавания, не то признания не только этих бледненьких, голубоватых стен,

густо заляпанных плакатами, пропагандирующими могущество Аэрофлота и

правила пользования им, но и самой ситуации пребывания, ожидания в этих

стенах, словно это — его нормальное, естественное состояние, в котором он н

должен находиться до тех пор, пока неведомая злая сила снова не вытряхнет

его на беспощадный ветер, а он, преодолев его, опять будет стремиться в эти

голубенькие стены, меж которыми разлит полудомашний аромат кофейной

бурды.

— Вы покараулите? — спросил он у стоящего рядом человека и кивнул на

сверток и портфель. — Я покурить.

— Идите, — сказал он, — тут не тронут.

В крохотном тамбуре, притиснувшись к трем мужикам, и без того

заполнившим все это пространство, Евдокимов во второй раз за сегодняшнее

утро оценил обстановку: в помещении тепло — не замерзнет, есть буфет— не

умрет с голоду, найдется, наверное, и какое-нибудь местечко присесть, есть и

где покурить. Вот за нуждой только придется выходить на улицу — наверное,

это и будет тот случай, когда злая сила вытряхнет его под безжалостный ветер.

Но как-нибудь он это все же выдержит. Все не так уж плохо, черт подери!

Что бы вы там ни говорили о прогрессе, о его крайней форме — научно-

технической революции, но движется это явление с помощью такого

старомодного средства, как железная дорога. Имеется в виду движение не

вглубь — тут уж всякая физика-химия-биология, а вдаль — на новые

территории, их освоение. И не случайно в этот блистательный электро-атомный

и еще какой-то век крупнейшая стройка — БАМ. Но ведь и эта стройка —

небольшое звено из той цепи, которая должна лечь на территории Севера

Восточной Сибири и Дальнего Востока, чтобы соединить их с прогрессом. Ведь

уже сегодня есть прикидки продолжения северной нитки БАМа далеко на

Северо-Восток. Без железной дороги здесь экономически целесообразного

хозяйства не наладишь. Вот такая она — железнодорожная— поступь

прогресса.

А на долю авиации помимо экстренно-спасательных и отпускниково-

перевозочных функций приходится еще одна—с точки зрения этого высшего

движения, может быть, найглавнейшая — разведочная функция. Только не

путайте это, пожалуйста, с военной авиацией или полетами американских

спутников-шпионов. Тут Евдокимов не специалист, он этого не знает и не об этом

сейчас говорит.

Он говорит о том, что и он сам и половина из застрявших в этих стенах людей,

ждущих вылета в Москву, равно как и те, что прилетали сюда десятки лет и будут

летать еще, все они, по сути дела, разведчики, посылаемые из центра, чтобы

послушать здесь биение пульса этого самого прогресса, при необходимости —

навести небольшой шорох (см. вчерашнее совещание) или взять языка (имеется в

виду перевод местного руководителя на среднюю должность в аппарат — Туркин

для такой роли, конечно, не годится) и потом достойно отступить в расположение

части. Вот для этого и нужна авиация.

Конечно, одна ласточка весны не делает, без железной дороги все равно не

обойдешься. Но раз появились ласточки, значит, будет и новая железная дорога.

Только когда? Это в природе все более или менее закономерно обусловлено. В

человеческом хозяйстве порядка пока меньше.

Тем более что и природа ошибается. Видел Евдокимов на юге года два или

три назад, как внезапное похолодание— снег вдруг пошел — сгубило сразу всех

ласточек. Правда, один из отдыхающих, биолог, говорил, что это еще не смерть, а

летаргический сон, мудро придуманный на этот случай природой, что ласточки,

по крайней мере хотя бы некоторые из них отойдут, как только потеплеет, нужно

только их собрать и где-нибудь сложить, чтобы собакам и кошкам не достались.

Конечно, сердобольные, и праздные отдыхающие, вооружившись расцветшими

было прутиками, полдня обшаривали территорию и окрестности, отыскивая эти

твердые, на удивление невесомые комочки, выявили та кик двадцать семь штук,

сложили их в коробку из-под болгарских помидоров и заперли в сарае.

Но ведь ни одна так и не взлетела! Наврал все Лука-профессор, слукавил для

успокоения отдыхающих. А чего лукавить? Прогресс — штука жестокая.

И мы, наверное, думал Евдокимов, такие же ласточки, нас тоже мороз

прихватил.

18

Щелкнуло в динамике, и русалочий голос:

Уважаемые товарищи пассажиры! Познакомьтесь с правилами поведения в

нашем аэропорту. Вы находитесь в одном из северо-восточных аэропортов Совет-

ского Союза. Новое здание будет построено в ближайшие годы, а пока просим вас

в нашем тесном, но гостеприимном помещении соблюдать, чистоту и порядок. В

здании аэропорта имеется комната матери и ребенка, камера хранения, буфет, где

вам предложат салаты, бутерброды, кофе и прохладительные напитки. Туалеты

находятся на улице, столовая — через дорогу. В помещении аэропорта просим вас

воздержаться от курения и не злоупотреблять спиртными напитками. Об измене-

нии метеоусловий мы вам сообщим. Благодарю за внимание. А теперь слушайте

музыку.

Опять щелк. А понеслась залихватская, веселенькая такая мелодия: «Увезу

тебя я в тундру, увезу к седым снегам!»

«А где же она?» — подумал Евдокимов и удивился тому, как давно он не

вспоминал о ней, и еще больше тому, что вспомнил о ней под звуки этой песенки

— словно ему хотелось, чтобы его увезли в тундру, бросили там к его ногам бог

знает что и доказали, что Север бескрайний.

Он замотал головой из стороны в сторону, пытаясь углядеть ее в нечастые

просветы, но Спина опять куда-то исчезла.

«Спиноза какая-то!» — мысленно обругал ее Евдокимов неизвестно за что.

19

Но ведь надо, в конце концов, и определяться — это была его следующая

мысль. Ясно, что сидеть здесь придется долго — вот и нужно раздобыть какое-

нибудь местечко, чтобы присесть — на портфель ведь не сядешь и на сверток

тоже.

И вот ведь что интересно, думал он, осторожно протискиваясь и маневрируя,

чтобы хоть немного приблизиться к двум рядам кресел-стульев, стоявших слева,

напротив стоек регистрации, интересно, что вот сейчас, в этой тесноте и

неустроенности, все эти конструкции — треугольник, четырехугольник, равно как

и отношение к ним, представляет чисто гипотетический, можно сказать даже —

научный интерес. Отсюда на них можно совершенно спокойно смотреть со

стороны и препарировать как трупы — отсюда они кажутся совершенно

неживыми.

Но, с другой стороны, размышлял далее Евдокимов, уперевшись в чью-то

могучую, явно непроходимую спину— приехали, отдохнем пока, с другой

стороны, если искомым результатом должна быть истина моральная, то есть-

четко сформулированное личное отношение к каждому элементу этих

конструкций, как можно его (ее) получить, оперируя мертвым материалом? Да, со

стороны все это — мразь, похоть и разврат. Но неужели со стороны?