...Где отчий дом

— Вот у вашего отца отобрали виноградник? — говорит Гурам.— Отобрали. И что? Через пять лет в том винограднике и пяти пудов не наскребли. А сейчас, где лоза росла, даже не споткнешься, хоть в футбол играй. Раз в три года колхоз там кукурузу сеет, но она даже початка не дает.

— А ты чего хочешь? Куда гнешь? — горячится Нодар.— Чтоб опять всем землю в частное владение раздали, да? Правильно я тебя понимаю? Нет, ты не темни, прямо говори, так?!

— Лоза, мой дорогой, это не кукуруза и не лобио. Сам знаешь, сколько в нее труда вкладываем. Ей настоящий хозяин нужен. В на­ших горах технику не приспособишь, даже купоросом опрыскивать и то вручную приходится. Аппарат на спину и ходишь с утра до ночи. Так что, чьи руки работают, тот и хозяин.

— Ай, какой умный! Не голова, а Дом правительства! Дорогуша, ты министра из себя не строй, мельником был, мельником и останешь­ся. Не для того мы кулаков раскулачивали, чтобы опять разводить.

— Какие кулаки, Нодар! — возмущенно сверкнув глазом, вмеши­вается Григол и даже ладонью по столу пристукивает.— Не мели глу­постей! Будь сейчас у Доментия тот виноградник, он бы лишних два­дцать тонн государству сдал. По государственной цене, между про­чим. Верно, Доментий?

Наскучил мне этот разговор. Я голову Доментию на плечо поло­жила, шепчу:

— Все в порядке, батюшка; корову подоила, теленка привязала, свинью покормила... — И вдруг спохватилась: куры-то не заперты!

Вскочила, побежала. Курятник далеко от дома^под тутовым дере­вом, и в нем темным-темно и сухо, пахнет пометом и пухом. На жер­дочках куры расселись, поквохтывают сонно, устраиваются. Глаза привыкли к темноте, пересчитала — пятерых не досчиталась.

— Петька, лезь на дерево! Опять эти дуры там!

В сумерках над головой тяжкое хлопанье крыльев, перепуганное кудахтанье, паника, беготня. Наконец затихли, стали к курятнику подбираться. Перескочили через порог, и Петька дверь захлопнул.

— Все! — обернулся к ребятам.— Спокойной ночи.

За дощатой дверью возня, куриная перебранка; видать, тесно на жердочке. Но вот все смолкло, лишь тихое попискивание, будто не куры там, а махонькие цыплята.

Звук, как пухом, окутан теплыми душистыми сумерками, дрожит и копошится в них. Как я люблю этот дремотный уют и покой! Видно, по природе я не гулена, а домашняя баба, квочка. Наседка с цыпля­тами.

Вечер. Тишина. Благодать. Теперь бы отдохнуть немножко, да и в постельку. Но сегодня не удастся лечь пораньше. Когда гости разой­дутся! С ихним вином можно просидеть хоть до рассвета...

Вернулась во двор. Додо все также белеет платьем в сумерках. Гамака почти не видать, и кажется, что она тихо покачивается в воз­духе.

Подхожу к веранде и слышу, как Джано недовольно спрашивает:

— Что-то я не разберусь, кто из вас эту мельницу восстанавлива­ет, ты или он?

Ах, вот отчего сыр-бор разгорелся. Мельницу Доментия вспомни­ли. Я и сама сколько раз из-за нее ругалась. Кому она нужна в наши дни, старая водяная мельница!

А Гурам простодушно растолковывает.

— Идея,— говорит,— Доментия. И исполнение его. Он работает, а я ему помогаю в свободное время: ну, там бункера установить или стену слегой подпереть. Одному с таким делом не управиться.

— Понятно. А ради чего вы хлопочете? — Джано выжидающе смотрит на Доментия, брови на лоб поползли.— Другого развлечения не нашли? Или доход с нее получить надеетесь?

— Да какой доход! —Гурам с улыбкой оглядывает всех.— Просто буду три раза в неделю запускать по утрам для своего удовольствия. Из некоторых деревень туда ведь ближе, чем ко мне, на электриче­скую. Не всякому охота лишних два километра чапать, особенно зи­мой. Да и мельница хороша. Неужели забыл? Мы плотину и желоба подновили, стены подперли и...

— Вам кто-нибудь оплатит работу? — прервал его Джано.

— Кто оплатит? — недовольно буркнул Григол.— Самодеятель­ность в чистом виде. Сельсовет о ней даже не знает.

— Ну, какое-нибудь общество по охране старины... Сельсовету такие реставрационные работы не по карману.— Моя бабушка им оплатит,— хохотнул Нодар.— Упокой, гос­поди, ее душу...

— Никто нам ничего не платит,— сказал Гурам,— все только удивляются и посмеиваются вроде тебя. Ну, ничего, мы не обидчи­вые. Верно, Доментий?

— Тебя я еще могу понять,— говорит ему Джано.— Тебе это и выгодно, и удобно: разгрузишься от мешков. А этот-то куда лезет? — он недовольно оглядывается на Доментия.— Ему-то что за прок от твоей мельницы? Слышишь, молчун, тебе говорю! Чего ты там пропа­даешь целыми днями?

Доментий с виноватой улыбкой пожимает плечами. Его улыбка окончательно выводит Джано из себя.

— Он еще улыбается! В прошлый мой приезд в церкви крышу починял: стропила, говорит, прогнили, черепица осыпается... Тебе-то что от той черепипы? Еле стащил его оттуда. Теперь и того лучше! Можно подумать, что у него хозяйство как часы отлажено и делать ничего не надо. Вот Поля,— кивнул он на меня.— Думаешь, ей не хо­чется хоть телевизор в доме иметь, посмотреть иногда, что на белом свете делается? О ней ты подумал, о детях своих подумал? Мальчиш­кой тебе все с рук сходило, а жизнь — она не папа с мамой.

— Я же тебе толковал, Джано,— виноватым тоном пробубнил Доментий.— У нас телевизор не работает.

— Это еще почему?! Зуб, что ли, на тебя имеет?

— Тут мертвая зона,— вмешивается в разговор Гурам.— Впадина между горами. Нужна очень высокая антенна.

— Ну, так установите высокую антенну. Вместо того чтоб нико­му не нужную прогнившую мельницу восстанавливать. Тоже мне, любители старины! Каждому в жизни свое, и нечего в чужую колею лезть.

— Ты неправ, Джано,— твердо вступает в разговор Григол.— Посмотри на меня, я похож на верующего?

Джано усмехается и качает головой.

— Пожалуй, что нет.

— То-то! А когда Доментий нашу церковь подремонтировал, я его на людях расцеловал. Ты скажешь, что церковь исторической ценно­сти не представляет, иконостас нашими отцами из Кутаиси привезен. В масштабе всей Грузии, может, и не представляет, а для нас святое место: там наших родителей крестили-отйевали. Правильно я гово­рю? Если б не Доментий, лежать ей сейчас в развалинах. Какую снеж­ную зиму выстояла L

— Я не против, Григол, пусть делает что хочет, он человек само­стоятельный, отец семейства. Только сначала надо свой дом устроить, в хозяйстве порядок навести. Я так понимаю.

Тут я не выдержала, вмешалась.

— А что у нас не в порядке? — говорю.— Чем не угодили?

Джано на меня удивленно оглянулся. А со двора Додо голос по­дала, даже из гамака вылезла.

— Он же твои интересы защищает, Поля!..

— Никто его не просил мои интересы защищать.

Подошла к веранде, на крыльцо поднялась.

— Почему ты горячишься, не понимаю? По-моему, Джано ничего обидного не сказал. Теперь люди и в деревнях по-человечески жить хотят, на городской лад устраиваются. Вот спроси у Джано, мои ста­рики в поселке живут, а удобств побольше, чем у нас в Тбилиси.

Ишь, удобств им мало! Можно подумать, что мы их посулами за­манивали и недодали чего-то...

— Нам,— говорю,— наших удобств вполне хватает.

— А я, к примеру, освежиться хотела с дороги,— говорит Додо и на меня в упор вызывающе пялится.— Залезла в вашу, извините за выражение, душевную, а там бак растрескался, пауки по стенам пол­зают.

— Сама знаешь, тот бак в дождь наполняется, а сейчас засуха. Могла и на речку пойти.

— Спасибо, дорогая! Про это самое Джано и говорит. И нечего вам обижаться. Лучше слушайте да на ус мотайте. Между прочим, мы в этом доме не посторонние. Нам не все равно, что с домом будет. Права я или нет, Доментий?

— Права,— Доментий кивнул и потупился.

— Ну что ты все глаза опускаешь, мой хороший!—Додо пробра­лась вдоль стенки к Доментию, обняла сзади за шею, навалилась гру­дью.— Чего тебе всю жизнь не хватает, так это нахальства. Ей-богу, будь нахальство чем-то материальным, отрезала бы у Джано кусок побольше и тебе бы подарила.