Председатель (сборник)

Ближе к тебе!..

О, кто бы на земле

Крылья дал мне!

Я бы улетел туда,

Где нет скорбей труда,

Ближе, мой Бог, к тебе,

Ближе к тебе!..

Хриплый старушечий дискант вплетается в сильный, глубокий, бочковый бас старика. Все больше коньковцев окружает нищих. Подходит Семен Трубников, подает старикам какую-то мелочь.

* * *

Катит по деревне тарантас Трубникова, набитый до отказа старым железом, звеньями штакетника.

В воротах своего дома покуривает, прислушиваясь к божественному пению, инвалид-замочник. Трубников скидывает железо с тарантаса.

— В МТС подобрали, — говорит он в ответ на удивленный взгляд парня. — С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Трубников подкатывает к коровнику, но все так поглощены слепцами, что приезд председателя остается незамеченным. С помощью Алешки Трубников сгружает штакетник. Тронув Прасковью за локоть, он кивает на привезенный им дефицитный стройматериал. Лицо Прасковьи озаряется радостью. Она тут же вернулась к дому. А Трубников заинтересовался слепцами. Взгромоздившись на сиденье тарантаса, он с интересом наблюдает за рослым и статным слепцом.

Из-под ворот появляется большой индюк: хвост веером, голубая маленькая голова с фиолетовыми обводьями глаз гордо вскинута, с клюва свисает бледно-розовая сопля, алеет борода над перламутровым зобом. Индюк заметил слепцов. Шея его удлинилась, хвост сложился, сопля подобралась в крошечный рог над клювом. Удивление индюка сменяется гневом: он угрожающе раздулся, голова, шея и набухший толстыми узлами зоб затекли кроваво-красным, он встопорщил перо и кинулся на слепую старуху. Не миновать бы ей беды, да старик махнул ненароком посохом и угодил индюку прямо по клюву. Индюк съежился, как лопнувший воздушный шар, и побежал прочь, кидая землю суковатыми ногами.

Трубников приподнялся в тарантасе и поманил слепца рукой. Он поманил еще и еще и досадливо нахмурил брови.

Слепцы продолжали петь, то уносясь в небо, то возвращаясь к земной юдоли, но окружающие их коньковцы заметили странные жесты своего председателя. Они недоуменно переглядываются, решив, что Трубников подзывает кого-то из них.

— Да не вас! — кричит Трубников и снова призывно машет старику.

— Стыда у тебя нет, Егор Иваныч! — укоряет его старуха Самохина.

— Привык над людьми издеваться! — подначивает Семен. — Ему наши слезы заместо лимонада.

Трубников, будто не слыша, продолжает энергично призывать слепца.

Видимо, слепцы ощутили какое-то беспокойство, пение оборвалось.

— Эй, дед, не видишь, что ль, тебя зовут! — орет Трубников.

— Креста на тебе нет! — возмущается Самохина — Нешто слепой может видеть?!

— А ему что слепой, что зрячий — лишь бы нрав свой показать! злобствует Семен.

— Сейчас он у меня прозреет. Иди ко мне, дед, а то хуже будет.

— Что можешь ты сделать убогому, солнечного света не зрящему? — вопрошает слепец, проводя пустым взором по небу и верхушкам деревьев, словно Трубников был скворцом.

— Собак спущу, разорву, как тюльку.

— За решетку сядешь, — спокойно отзывается старик.

— Не сяду. Я контуженный, мне все спишется.

— И правда, дедушка! — затараторили взволнованно, сочувственно женщины. — С ним лучше не связываться!..

— Спускай собак, — твердо говорит слепец.

— Мы все в свидетели пойдем, — подзуживает Семен.

— И спустил бы, — с улыбкой говорит Трубников. — Да старуху твою жалко. Эй, Алешка! — крикнул он племяннику. — Давай сюда…Свезем этих бродяг в район и сдадим в милицию. Ну, живо!

— Стой! — с тем же твердым достоинством говорит старик. — Иду, непотребный ты человек!

— Иди, иди, да только без посоха. И нечего бельмы таращить, ты мне глаза покажи. — И Трубников слезает с тарантаса.

Старик опускает свою косо задранную к небу голову, и под седыми нависшими бровями засияли два голубых озерца, два живых, острых, не поблекших с годами глаза. Он подал руку старухе и повел ее за собой, твердо и крепко ступая по земле лаптями.

Обманутые женщины принимаются поносить странников.

— Ловко нас Егор Иваныч поддел! — утирая старческую слезу, со смехом говорит старуха Самохина — А мы-то губы распустили!

— Дядь Сень, ну как, пойдешь в свидетели? — ехидно подзадоривает Егора Трубникова Мотя Постникова.

Семен со злобой глядит на женщин, затем медленно бредет прочь.

Трубников подсаживает стариков в латаный-перелатаный тарантас. В тарантас впряжен тоже старый, костлявый, с глубокими яминами над глазами, некогда каурый, а теперь грязно-желтый мерин Копчик.

— Давай в интендантство, — тихо говорит Трубников Алешке.

Поднатужившись, Копчик захромал по дороге.

«Выезд» подкатывает к длинному полусгнившему сараю. Возле сарая колхозники — среди них Надежда Петровна — складывают в штабеля брикеты назема.

— Сколько привезли? — подъехав, спросил Трубников жену.

— Как обещано, десять тонн, — ответила Надежда Петровна, с любопытством присматриваясь к старикам.

— Ну, как навоз, дед? — спрашивает Трубников. Старик, хмурясь, нагнулся с сиденья, взял из штабеля брикет, покрутил, швырнул назад и вытер руку полой армяка.

— Дерьмо навоз, — сказал он медленно.

— Почему?

— Дерьма мало, одни опилки.

— Можно на подкормку пустить?

— Вреда не будет.

— А польза?

— Кой-какая.

— Ясно! Поехали. Давай, Алеша, на Гостилово.

* * *

…Тарантас шибко катит задами деревни мимо полей, реденьких зеленей, котловин, полных мутноватой воды, мимо березовых перелесков в темных кулях вороньих гнезд.

Рука захватила горсть земли.

— Пора овес сеять? — спрашивает Трубников, разминая землю.

Трубников со стариком стоит на краю поля, возделанного под овес. Что-то небрежное, важное до высокомерия и вместе серьезное, глубокое появляется во взгляде, во всем выражении худого, темного лица старика…

— Да уж дней с десять пора было!

— Ты не путаешь?

— Овес ранний сев любит, кидай меня в грязь, буду князь.

— Как ты сказал?

— Не я — народ говорит.

И тут совсем рядом раздается песня:

На столе стоит

Каша ячневая,

Хороша любовь,

Да внебрачная!..

— выкрикивает женский голос. Трубников с любопытством прислушивается.

На столе стоит

Каша пшенная,

Хороша любовь

Запрещенная!..

— поет молодой чистый голос.

Раздвинув кусты орешника, Трубников выходит к ложбинке, где полдничают женщины-пахари. Перед ними на земле котелок с кашей, толсто нарезанный хлеб, несколько луковиц, крупная соль в тряпочке. Чуть поодаль пасутся коровы.

— Хлеб-соль! — говорит Трубников. — Как поживаете?

— Цветем и пахнем! — вызывающе отвечает Полина Коршикова — Присаживайся председатель! Не каша — разлука!

— Спасибо, я сытый.

— Брезгуете? — поддевает Трубникова Лиза.

— Небось балованный! — замечает третья женщина — К колбасе приучен!

— Слышь, председатель, — говорит, поднимаясь с земли, четвертая женщина, — когда же твои обещания сбудутся? То нам авансом грозился, а то…

— Ихние авансы поют романсы, — перебивает Полина. — Там одна ухватка: сначала пообещают, а потом шиш винтом… Что стоишь моргаешь?

— Хватит воду качать! — поморщился Трубников. — Будет вам и белка, будет и свисток. Лучше скажите, как ваши орлы — едут до дома, до хаты?