Бурелом

Но в гостиных рядах уже были враги. Началась отчаянная борьба. Обласов свалил с ног какого-то долговязого офицера и с помощью небольшой группы партизан стал отбиваться от наседавших на него дутовцев.

— Не взять меня, гады!

Слева от Василия дрался его ординарец, справа — огромного роста бородатый косотурец. Он яростно молотил прикладом винтовки по казакам. Но вот он упал. Не видно и веселого ординарца, первого гармониста села Никольского. Да и сам Василий чувствовал, как слабеет в неравной схватке. Последнее, что он запомнил, — жгучая боль от удара чем-то тяжелым по голове.

Очнулся в темном амбаре. Через дверную щель слабо просачивался дневной свет. Слышались стоны раненых, кто-то исступленно кричал:

— Огонь! Огонь!

Василий с трудом приподнял руку и ощупал повязку на голове. Она была влажной от крови. Василий вновь впал в полузабытье.

— Василь, Василь, — услышал он как бы в полусне чей-то полушепот, — я твой тамыр — друг Калтай. Слушай маленько. Видел, как тебя казак каталажка ташшил, — Калтай опустился возле Обласова. — Я в Троицк лошадей гнал — Красной Армии. Потом чужой солдат улицам ходил, меня хватал, каталажка бросал. Когда маленько глядел, кто каталажка сидит, — Василь, друк. Кровь головы бежит. Маленько свой рубаха рвал, твой голова вязал. Ай-яй-яй, шибко кровь бежал, — покачал он сокрушенно головой.

— Спасибо, Калтай. — Василий припал пылающей головой к коленям Калтая. — Пить хочу.

— Латна. — Калтай исчез и через некоторое время вернулся с солдатской баклажкой, обтянутой серым сукном. — Там в углу солдат лежит, баклажку у него брал, тебя поил, еще человек поил. Я тоже воевал вместе с Амангельды, потом свой аул ходил.

— Плохи наши дела, Калтай, — промолвил Василий.

— Пошто плох? Бишкиль есть, — Калтай постучал себя по лбу, — маленько думам. Хитрим. Курбангалееву, большой начальник, идем. Тапирь он здесь. Говорим Курбангалееву: «Зачем чужой солдат мусульман хватал, каталажка садил? Моя хороший мусульман». Алла бисс-милля, — закачался в молитве Калтай, — Пиши свой отряд, — и, наклонившись к уху Василия, зашептал: — Потом тебя из каталажка ташшим, лошадь даем, потом оба бежим. Латна?

— Решай, как лучше, — ответил устало Обласов. — Похоже, расстреляют меня беляки.

— Зачем стрелять?! Не нада хороший человек стрелять. — Вскочив на ноги, Калтай подошел к двери и забарабанил кулаками.

В дверях показалась голова дутовца.

— Чево стучишь?

— Мне шибко большой капитан Курбангалеев нада.

Дутовец молча закрыл дверь.

Калтай застучал еще сильнее.

— Ты что хочешь, чтоб я тебе по башке прикладом съездил? — насупив брови, спросил сурово казак.

— Мне капитан Курбангалеев нада. Из Бухара шибко хороший слов сказать нада.

Дутовец поскреб затылок.

«Может, правда что-нибудь дельное хочет сказать Курбангалееву», — подумал дутовец и закрыл дверь.

— Какой-то киргиз капитана Курбангалеева спрашивает, — доложил он дежурному офицеру.

— Хорошо. Сейчас выйду.

— Кто тут капитана Курбангалеева спрашивает? — открыв дверь, крикнул он пленникам.

— Моя нада, — поднялся с пола Калтай.

— Следуй за мной, — распорядился офицер.

— Маленько лежи, потом выручам, — вернувшись к Василию, скороговоркой произнес Калтай и вышел вслед за дежурным.

ГЛАВА 10

В полдень Василия вызвали в контрразведку на допрос. Следствие вел капитан Дегтярев, родом из станицы Звериноголовской. После ряда обычных вопросов Дегтярев усмехнулся:

— Знаю Косотурье. Это недалеко от нашей станицы. Выходит, мы земляки, — сказал он с иронией. — А сейчас переходим к существу. Коммунист?

— Да, — твердо ответил Василий.

— Красный командир?

— Да. — Обласов вскинул голову.

— Что же, вопрос ясен, — закрывая папку, сказал равнодушно Дегтярев. — Ждите решения военно-полевого суда. Отвести, — приказал он дежурному казаку, стоявшему навытяжку у порога.

Василия втолкнули в общую камеру, которая находилась в подвале бывшей гостиницы Башкирова. На пол просачивалась почвенная вода, арестованные жались друг к другу на низеньких нарах. Городская электростанция не работала, и камера освещалась плошкой, которая больше чадила, чем давала света.

Василий забился в дальний угол нар, пытаясь уснуть. Но сон не шел. Сверху был слышен топот, раздавались пьяные голоса. Господа офицеры праздновали победу в Троицке.

Каторжный режим, недоедание, чуть ли не ежедневные побои сказались на организме Обласова, и он заболел. Провалялся в тюремной больнице недели две и был вызван вновь в контрразведку. У окна, заложив руки за спину, стоял, повернувшись спиной к Василию, какой-то незнакомый офицер. Допрос вел Дегтярев.

— А-а, если не ошибаюсь, старый знакомый, — увидев Обласова, заговорил он вкрадчиво. — Ты знаешь руководящий состав подпольного комитета и адреса коммунистов.

— Я ничего вам не скажу, никакой конспиративной квартиры не знаю.

— Что ж, тем хуже для тебя, — подчеркнуто спокойно заговорил Дегтярев. — Значит, ты по-прежнему не отказываешься от своих политических убеждений?

— Нет.

— А тебе не приходила в голову мысль, — продолжал бесстрастно Дегтярев, — искупить свою вину и вступить добровольцем в нашу доблестную армию?

Дегтярев поднялся из-за стола, прошелся раза два по комнате и остановился перед Обласовым.

— Допустим, за тебя ходатайствует одна уважаемая дама. Обсудив документы, которые она представила, мы считаем возможным отпустить вас под расписку о невыезде из Косотурья и обязательство не выступать с оружием против существующего строя.

— Передайте этой даме, что ее хлопоты напрасны. Никакой подписки давать не буду.

— Ах так! — развернувшись, Дегтярев что есть силы ударил Василия, пнул упавшего тяжелым кованым сапогом и выкрикнул яростно дежурному: — Убрать в третий карцер!

Поднимаясь на ноги, Василий бросил взгляд на говорившего о чем-то с Дегтяревым офицера и узнал Крапивницкого.

— Опять пришлось встретиться, господин поручик, — вытирая струившуюся из носа кровь, произнес он с трудом. — Забыли митинг в татарском полку? Теперь и сюда драпанули?

Подхватив Обласова, дежурный вывел его из кабинета.

Играя стеком, Крапивницкий, как ни в чем не бывало, обратился к Дегтяреву:

— Нельзя же так, Костя! Ведь ты его убить можешь.

— Туда ему и дорога. А вообще-то мне начинает надоедать эта история, смахивающая на бульварные романы. Прелестная незнакомка, верный слуга Личарда... А ну вас ко всем чертям! — выкрикнул он злобно.

— Я вижу, ты не в духе. Проигрался, что ли?

— Оставь меня в покое. Мутит со вчерашней попойки.

— Это мы поправим. — Подойдя к шкафу, вмонтированному в стену, Крапивницкий достал бутылку, два стакана и поставил перед Дегтяревым.

Приехал он в Троицк для набора добровольцев-мусульман по заданию капитана Курбангалеева и попутно выполнить одно, как он выразился, деликатное поручение. Еще до поездки в Троицк Крапивницкий встретился в Челябинске с Февронией, случайно узнавшей об аресте Обласова.

— Едва ли буду вам полезен, Феврония Лукьяновна. Дело тут сложное. Ваш знакомый — политический преступник и схвачен с оружием в руках, — заявил он, выслушав Февронию, и, помолчав, продолжал: — Мне, как офицеру, ходатайствовать об освобождении Обласова не подобает, — закончил он уже холодно и поднялся на ноги, давая понять, что визит закончен.

— Хорошо. С вашего разрешения я зайду к вам еще раз, — и незаметно для Крапивницкого вынула из сумочки небольшой замшевый мешочек и положила на стул.

В тот же день Крапивницкий послал связного к своему приятелю из троицкой контрразведки капитану Дегтяреву с просьбой приостановить дело заключенного Обласова.

Вторая встреча Крапивницкого с Бессоновой произошла уже в более теплой обстановке.

— Для того чтобы спасти Обласова от расстрела, нужно ходатайство сельской управы, председателем которой, очевидно, все еще является ваш уважаемый батюшка. В ходатайстве нужно указать, что косотурское общество берет Обласова на поруки и ручается за его политическую благонадежность. Это решение нужно адресовать атаману троицкого казачьего отдела для направления полковнику Дутову, от которого и зависит судьба Обласова. — Глаза Крапивницкого забегали по разложенным на столе бумагам. — Дня через три я выезжаю по служебным делам в Троицк и лично поинтересуюсь делом Обласова. Но, вы сами понимаете, Феврония Лукьяновна, что это будет связано с бо́льшими расходами, чем сумма, оставленная вами.