В тропики годен

В эту ночь поздно ложились спать. Но даже суровые главный, первый и старший помощники смотрели на это сквозь пальцы. Всем хотелось собраться с друзьями, посидеть вместе, поговорить о чем-то хорошем и грустном, как всегда бывает на душе в новогоднюю ночь.

Новый год для Шевцова как доктора всегда был "везучим". Дежурит он в больнице – что-нибудь привезут: или перелом бедра, или прободную язву; сидит дома – жди звонка со срочным вызовом на отделение.

Только он подумал об этом – звонок! 3вонила Вера, было ее дежурство. Она сказала виновато:

– Виктор Андреевич, у боцмана болит живот. Он просил не вызывать вас, но боли не проходят. Он с грелкой лежит. А вы говорили, что грелку при болях – нельзя…

– Вера, вы молодец, что позвонили. Обязательно надо посмотреть его! Я сейчас же иду!

Боцман Коля Лебедев, спортсмен-гиревик, лежал на правом боку, согнув колени, и прижимал к животу резиновую грелку. На щеках у Коли горел румянец, он облизывал пересохшие губы и виновато смотрел на врача. Соломенные пряди мокрых от пота волос спускались на лоб.

– Вот, приболел немного. К утру пройдет…

Шевцов присел на край койки, снял грелку. Пульс у больного был частый, язык – сухой и обложенный. Доктор посмотрел на термометр, лежавший на тумбочке, и покачал головой:

– Да-а, температура!…

Загорелый мускулистый живот напрягся под рукой Шевцова, Колино лицо сморщилось.

– Так больно, когда нажимаю?

– Терпимо, доктор.

– А так? – Он резко отнял ладонь. Коля Лебедев схватился за живот:

– Больно. Не надо так.

– Аппендицит у тебя, Коля. Надо делать операцию.

– Может, еще обойдется?…

Шевцов понимал его. Дать разрезать себе живот в, океане, посреди ночи, в качку доктору, который совсем недавно на судне, – это не просто. Но ждать нельзя. Каждый час усложняет операцию.

– Нет, Коля. Не обойдется.

– Но ведь первый приступ… '

– А второго может и не быть.

– Не зарежете, доктор? – высказал боцман откровенно то, что было у него на душе.

– Нет, не зарежу, – ответил Шевцов спокойно и сжал зубы. Кто из хирургов легко и свободно произносит эти слова?

Каждая операция, даже самая безобидная, имеет свой процент смертности. Одна десятая, одна сотая процента… Но у кого-то и эта сотая отнимает жизнь – на все сто процентов.

А аппендицит, согретый грелкой, в ночном океане, где операционный стол вместе с судном плывет по волнам и повторяет все его взлеты и падения… Бывает, резекцию желудка легче сделать, чем аппендэктомию.

Все готово. Вера деловито и спокойно накрывает операционный стол. На ней стерильный халат, лицо до самых очков закрыто маской. Инструменты, горячие после автоклава, лежат под стерильными простынями. Биксы с операционным бельем стоят наготове. Тоня сняла с наркозного аппарата чехол, подключила баллоны с закисью азота, кислородом.

Бок у наркозного аппарата помят. Во время последнего шторма он сорвался с креплений, пролетел через всю операционную и врезался в стальную переборку.

Боцман уже лежит на узком столе. Его живот побрит, смазан иодом и укрыт стерильными простынями. В небольшой просвет выглядывает смуглая полоска кожи. Вера стоит у стола с поднятыми руками в стерильных перчатках.

Шевцов расставляет ноги пошире и прижимается к операционному столу, чтобы качаться вместе с ним.

– Укол, – предупреждает он и делает тонкой иглой первый укол новокаина.

Коля вскрикивает, Шевцов чувствует, как все тело больного напрягается.

– Приготовьте закись азота, – говорит он Тоне. Разрез, крючки, зажимы – все идет автоматически.

Как-никак, доктор Шевцов сделал сотни этих аппендицитов.

Красный, напряженный аппендикс выведен из брюшной полости. Боцман застонал, но уже не так громко, как вначале.

Все. Швы наложены, перевязаны сосуды. Теперь слой за слоем нужно зашивать живот. Коля уже ерзает на столе, старается высунуть свой нос из-за простыни и посмотреть, что делают Шевцов и Вера.

– Ну, Верочка, бог троицу любит, – улыбается Шевцов, освобождаясь от стерильного халата и перчаток.

– Да, теперь у нас в госпитале уже трое, – откликается операционная сестра.

Румяная Тоня смотрит на них и с трудом сдерживает смех.

– Вы ничего не забыли? – спрашивает она. Шевцов озадаченно поворачивается к ней. Вера поправляет очки и заново пересчитывает инструменты.

– Нет, все на месте… а что?

– Так Новый год же! – хохочет Тоня. – С Новым годом, Виктор Андреевич! С Новым годом, Верочка!

– Ах, да! – хлопает себя по лбу Шевцов. – С Новым годом, девочки! С Новым счастьем! Да уж, какая новогодняя ночь, такой и год, видно, у нас будет.

"А что? – задумывается главный врач. – Надо бы это дело как-нибудь… отметить, а?"

Словно услышав его слова, в операционной появляется торжественный Василий Федотович Сомов с бутылкой шампанского, завернутой в стерильное полотенце.

Коля Лебедев, прикрытый до подбородка простыней, уже окончательно приходит в себя и заинтересованно смотрит на бутылку.

Все ждут санитаров – отнести Лебедева на койку. А где их сейчас найдешь? Сомов выходит из операционной и через минуту появляется с Вадимом и Игорем в неумело надетых белых халатах и колпаках. Глаза у них уже подозрительно веселые.

– Слушаем-с! Что прикажете? – кланяются они от дверей и ломают шапки.

Сестры, довольные представлением, заливаются смехом. Доктор Сомов солидно откашливается, прикрывая ладонью смеющееся лицо.

Дюжие "санитары" берут на руки увесистого боцмана и без носилок, на руках несут его в палату.

– Вы мне смотрите!… Не уроните его! – кричит им вслед Шевцов.

– Не извольте беспокоиться! – поворачивает голову улыбающийся до ушей Игорь.

Все помещения лазарета сообщаются между собой. До главного врача доносится подозрительный шум в его епархии: веселые голоса, звон посуды, женский смех. Он хмурится и открывает дверь в ближайшую палату. В просторном помещении женского изолятора ярко горят все лампы.

Две койки заняты. На одной, удобно откинувшись на подложенные за спину подушки, полулежит недавно прооперированная англичанка. Шевцов уже знает, ее зовут Мэри – Маша, а усача мужа – Джон – Иван, Иван да Марья…

Мэри, оживленная, разрумянившаяся, в кружевном пеньюаре поверх больничной рубашки, увидев Шевцова, радостно машет ему рукой:

– Хэппи нью йеар, доктор!

Ее. многочисленное семейство: муж, дети мал-мала меньше – хором повторяют:

– Хэппи нью йеар!

Доктор Шевцов растерянно смотрит по сторонам. На соседней койке сидит балерина Аня Андреева. Вместо больничного халата на ней длинное вечернее платье. Только рука в гипсе еще напоминает о болезни. А вокруг!… У главного врача изумленно поднимаются брови.

На креслах, стульях, банкетках – целая орава гостей: Дим Димыч, счастливо улыбающийся Евгений Васильевич, Лариса в бальном платье, девушки и ребята из ресторана. Опершись на спинку кровати, стоят довольные Вадим и Игорь. Между ними сияющее радостью лицо Оли Коньковой. На краешке койки примостился Саша Лесков. На коленях у него устроилась трехлетняя Кэт- младшая дочь Мэри.

Из соседнего лазарета, куда поместили Колю Лебедева, через открытую дверь уже доносятся мужские голоса, басовитый смех.

– Ну, товарищи!… – только и смог вымолвить Шевцов.

В это время дверь в изолятор открылась и, пригибая голову, вошел капитан Буров в сверкающей нашивками парадной форме. Вслед за Романом Ивановичем вошел скромно улыбающийся Грудинко и белобрысый, носатый главный механик – "дед" с благообразным лицом архангельского помора. В руке у главпома была игрушечная елка- маленькая, но наряженная, как настоящая. Он сдвинул фужеры и поставил ее на стол.

– Здравствуйте, товарищи! – произнес капитан, смягчая металл в своем голосе до возможного предела. – Здравствуйте, леди и джентльмены! – с улыбкой повернулся он к англичанам и их многочисленному потомству. – Здравствуй, болящий! – заглянул капитан через дверь к боцману Лебедеву.