Заброшенный полигон

— Я и теперь — за. Только не за всякие. За такие, которые для дела, а не для галочки.

— Стал разбираться, что к чему?

— Если нашего брата не тормошить, не тянуть на аркане, так, знаешь, далеко не каждый будет шевелиться. Как идет, так пусть и идет, а так нынче нельзя. Уже и так дошли до точки.

Николай поднялся, вслед за ним поднялся и отец.

— Послушай, батя, а что если и вправду, как мать говорит, послать их подальше с этими яйцами? — спросил Николай.

Отец вздохнул, плюнул, потихоньку выматерился. Раздумывая, как ответить, взялся было за дрова, но бросил, заговорил:

— Послать, говоришь, подальше? Это в городе вольница: с одним начальни­ком не ужился, плюнул, ушел к другому, а тут, Коля, деревня...— Он помолчал, печально глядя на сполохи вечерней зари, пылавшей над лесом за огородами.— До-олго еще надо встряхивать нас, покуда начнем жить по-людски. То воры одолевают, то чинуши, мать их в три господа!

— Ага! — не без злорадства воскликнул Николай.— А что ж ты меня поливал, когда я тебе то же самое говорил.

— То же, да не про то же! Смотря как говорить! Ты — с подковыркой, злопыхательски, а я варюсь в этом, болею. Есть разница?

— Может, потому мы такие, что вы такие,

— Какие «такие»? — не понял отец.

— А больно уступчивые, услужливые, на все согласные. Мы что, без глаз? Не видим, как вами крутят, какие вы пируэты выделываете?

— Ну и что? Это наши дела.

— Правильно, ваши, поэтому и не лезу, не критикую. И тебя прошу: в мои дела тоже не вмешивайся, тут, на полигоне.

Отец удивленно развел руками.

— Вот те раз! Я? Вмешиваюсь? На полигоне?

— А кто дал команду Пролыгину отключать «самовар»?

— Опять! Да подожди малость, пусть засуха пройдет, включим.

— А если до зимы будет засуха?! Я ж твой сын, батя! Мне что, жаловаться на тебя в райком? Ташкину?

Отец нахмурился, помычал что-то невнятное и вдруг рассмеялся:

— Да, забавно будет, Александров против Александрова! И кому жаловать­ся? Ташкину! Ох-хо-хо! Во какие страсти в Камышинке. Ну ладно, сын, как- нибудь решим твой вопрос — мирным путем, без Ташкина. Кстати,— отец потер лоб, вспоминая,— чегой-то такое Ташкин просил насчет тебя. Ах, да, хочет взглянуть на твой «самовар», чтоб в работе, а то все говорят, хвалят, диво, дескать, на болоте, а хозяин района не видел. Как же так? Не порядок! Так что давай-ка устрой кино.

— Когда?

— А на этой неделе. Я скажу. Лады?

— Хорошо, договорились.

— Ну давай, катись. Да не держи на отца зла. У меня и впрямь накипело. И ты прости, если что не так, я, знаешь, могу сгоряча. Так что прости, Коля.

— Да брось, батя! Мы же мужики, понимаю.

Отец раскинул руки, словно распахнул ворота крепости, до этого наглухо, прочно стоявшие закрытыми, и Николай покорно шагнул в отцовские объятия. Отец крепко обнял, прижался щекой, но вдруг разжал руки, оттолкнул Николая, отошел к поленнице, принялся набирать дрова в беремя. Николай быстро пошел к машине, у него тоже першило в горле...

3

Катя поджидала его на лавочке возле своего дома. Едва села, к машине подошли трое парней. Первый был Николаю знаком: лошадиные зубы, бараньи завитушки на голове — тот самый, у которого покупал бензин.

— Катаемся? — спросил он, обращаясь к Кате.

Николай тронул с места, но парень вдруг прыгнул и загородил дорогу.

— Чего надо? — спросил Николай, удерживая машину педалью сцепле­ния.— Отойди с дороги.

— Жду ответа,— с кривой ухмылочкой сказал парень, не спуская глаз с Кати.

— Отойди, тебе говорят,— повторил Николай и, чуть отпуская педаль сцепления, начал сдвигать парня машиной.

Изображая ужас, парень заулюлюкал, повалился животом на капот, вытянул руки. Николай тормознул, взялся было за ручку дверцы, но Катя жестом остано­вила его, высунулась из кабины, сказала спокойно:

— Помнешь машину, родители шкуру с тебя спустят.

— У меня их, этих шкур, знаешь сколь? — Дурачась, парень растопырил пальцы.— Во!

— Все это очень глупо, Ишак. Глупо и неинтересно,— сказала Катя.— Дай дорогу.

— А пропуск есть? — спросил парень, обращаясь только к Кате.

— Есть.

— Покажи.

Катя показала ладошку. Парень удовлетворенно кивнул, сполз с капота и, сделав под козырек, встал чуть сбоку, с Катиной стороны. Николай рванул с места, обдав компанию облаком пыли. Катя дотронулась до его руки.

— Коля, не обращайте внимания.

— Что за идиот?

— Ишак. Прозвище. А вообще-то Клюнин Петька. Недавно вернулся из заключения, работает на самосвале. Ишаком прозвали, потому что кричал, как ишак. Был такой период...

— По-моему, он плохо кончит.

— Да уж наверняка. Ванька, его старший брат, помните?

— Ванька Клюнин? Ну как же, как же. Жлоб, еще здоровее Ишака. Они с того края магазин обокрали. Шпана!

— Верно. Два года дали. Потом вернулся и Москалева — был тут такой пьянчужка, вроде Чиликина,— облил керосином и поджег.

— Ну и... судили его?

— Семь лет дали. Родители его вообще до ручки дошли из-за них, идиотов. Один сидит, другой куролесит.

— Скоро сядет.

— Ой, не надо!

— Почему?

— Ну как же, сядет, значит, натворит что-нибудь, искалечит кого-нибудь. Нет уж, пусть гуляет...

Быстро смеркалось. На открытых местах было еще светло, хорошо различимы были сама дорога, и гравий на бровке, и придорожные канавы, заросшие бурь­яном, но когда въехали в лес, пришлось включить фары. Даль дороги, изгибы и низины затягивало туманом, из болот поднимался пар, пахло прелью, торфяным духом, влагой. Где-то прокричал филин, даже шум машины не заглушил его скорбного воя. Между густыми сошедшимися кронами пятнисто светилось еще яркое небо, а внизу таились мрак, плесень, комарье и лягушки — завели свои ночные трели и трещали без умолку, как цикады.

Проехав между двух корявых, словно отпрянувших друг от друга рябин, Николай вырулил на поляну к часовенке, заглушил двигатель, прислушался. Катя поглядывала то на него, то на освещенный подвесными лампочками «само­вар».

Гудел трансформатор, мигали фиолетовыми огоньками неонки на выносном пульте, брезентовый полог был сдвинут в сторону, над жерлом «самовара» струи­лось оранжевое свечение. Озадаченный Николай вылез из машины, заглянул в часовенку. Там никого не было — басовито гудел главный пульт, светились лампочки подсветки приборов, бегали, перемигиваясь, неоновые глазки счетчи­ков импульсов. Не видно было людей и в палатке. Они заглянули в сарай — никого, лишь многоэтажные полки с банками конденсаторов.

«Самовар» набирал мощность — воздух над ним светился размытой струей. Мерцая, вздрагивая, пульсируя, она то сжималась и тускнела, то вытягивалась ввысь и разгоралась, освещая палатку и баллоны с газом бледным прозрачным светом. Свист постепенно утончался, звук становился свиристящим, в нем проскальзывали басовитые нотки. Уже не слышно было гудения и перещелкивания приборов. Струя тянулась все выше и выше, красные тона отогнало к краям — в центре возник ярко-белый стержень, который, все утончаясь, рвался ввысь, пропарывал острием ночную мглу. Шум перешел в рев, свист — в треск, будто разрывали стеклоткань.

Николай вставил в уши заглушки и хотел было пойти к баллонам, чтобы отрегулировать подачу газа, но тут из темноты на поляну выбежали Вадим и Олег. Оба несли трехлитровые банки, в которых что-то прыгало, шевелилось, дергалось. Вадим пробежал мимо Николая со своей кривой ухмылочкой. Олег, виновато потупясь, пробормотал что-то и припустил за Вадимом к «самовару».

Николай осмотрелся. Они стояли с Катей между сараем и установкой. Все пространство вокруг «самовара» было хорошо освещено. Трава выкошена, вы­топтана, от часовенки к навесу проложены дощатые настилы, чтобы не мочить ноги во время дождя,— ионизаторы питались высоким напряжением, поэтому влажность тут имела большое значение: могло крепко тряхануть при случайном прикосновении к высоковольтным проводам. И только теперь он заметил, что от нижнего, всасывающего конца трубы до часовенки вдоль по настилу выстроились стеклянные банки с завязанными марлей горловинами. Он поманил за собой Катю, подошел поближе. В банках шевелились какие-то существа — зеленовато­бурые, глазастые, пупырчатые. Присев на корточки, он присвистнул от удивле­ния — лягушки! Вяло ползают друг по дружке, пялятся выпуклыми глазами, гладят лапками стекло в тщетных попытках выбраться наружу. Сначала ему стало смешно: при чем тут лягушки, абракадабра какая-то! Но, оглядывая этот странный ряд из банок, он понял, что все это неспроста, тут затеян какой-то эксперимент. Это его возмутило — вместо того чтобы заниматься темой, градуи­ровкой и самими испытаниями, эти два изобретателя развлекаются опытами над живыми существами! И еще тайком от него, главного тут хозяина!