Председатель (сборник)

— Ты, Надежда Петровна, привыкла бабами верховодить, — сказал Барышок, — а с нами номер твой не пройдет. Мы войну сделали, знаем, что почем.

— Войну вы сделали — честь вам и хвала. Но неужто вы на войне работать разучились? Ты мне так клади: где дырка, там глинка, где бугорок, там молоток! — И Надежда Петровна вышла из птичника.

— Чего ты на мово-то кинулась? — обиженно сказала Анна Сергеевна — Он хоть на работу вышел…

— Подумаешь, герой! Может, ему за это еще в ноги кланяться?

— Кланяться нечего, а другие мужики вовсе филонят. Только и знают, что водку дуть да песни играть.

— Мой Василь надысь междурядья перепахивал, — заметила Софья.

— Да, — подхватила Анна Сергеевна, — борозду пройдет и ну дымить! Две цигарки искурит, тогда дальше ползет.

— Он контуженый, — потупилась Софья, — ему табак для головы полезен.

— Хорош контуженый — бугай бугаем, а такой куряка — не приведи господи!

— Ну а Маринин Жан вовсе на поле носа не кажет! — обиделась Софья.

— Да что Жан — один, что ли? — вступилась за мужа Марина.

— А ведь правда, бабы! — вскричала Матрена. — Мы горбину гнем, а мужики наши, словно панычи. Зажрались, аж лоснятся. Капризничают — того им подай да этого!

— Я б в охотку! — от души сказала Софья. — Я все для него рада, лишь бы работал как человек.

— Хотите, бабы, чтобы они фасон свой бросили, за работу, за дело взялись? — сказала Надежда Петровна.

— Ой, помоги, Петровна!

— Пускай каждая сама себе поможет. Посуровей с ним будь, лиши его ласки, не охаживай да не обслуживай. Удивится — поясни: мне, скажи, нужен муж, друг, работник, хозяин, а не всадник-нахлебник.

— Ой, не знаю, бабоньки! — вскричала Софья. — Может, и хорош совет, а только мой Васька глянет — и нет моей воли.

— Смотри, Сонька, уговор общий. Не подведи! — сказала Настеха.

— Ты в бабье дело не лезь! — прикрикнула на нее Марина.

— Это почему же? — растерялась Настеха.

— А кто ты есть? Не девка, не баба, ни богу свечка, ни черту кочерга…

— Молчи ты! — остановила Петровна, — Вот кончим сеноуборочную — и справим Настехину свадьбу. Ну что, бабоньки, принято условие?

— Принято!.. Принято!.. — отозвались бабы, кто с задором, кто в сомнении, кто с явной неохотой.

— Не знаю, как другие, а. за себя я ручаюсь, — твердо сказала Комариха…

* * *

…Со страшным грохотом летит с печи престарелый супруг Комарихи. Он падает на поленницу, разваливает ее и остается бездыханным.

— Говорила тебе: нельзя! — свесила с печи седые космы Комариха — Ты живой там? Эй, дыши, старичок!

— Подсоби! — слышится слабый голос. — Я в дежу угодил…

— Не пущу, — тихим, жалким голосом говорит Софья, — право, не пушу. В длинной ночной рубахе она припала к двери, ведущей из горницы в кухню.

Василий с другой стороны дергает дверь так, что дрожит изба и сыплется пыль с притолоки.

— Детей разбудишь… Не мучай ты меня, — просит Софья, — ступай на сеновал, там постелено.

— С последнего ума спятила? — рычит Василий.

— Замучил ты меня, мочи нет. Не пушу, вот те крест, не пушу! — рыдает Софья…

* * *

…У Настехиной хаты идет тихий ночной разговор. Настеха, в спальной рубахе, облокотилась о подоконник. Снаружи, возле окна, стоит Костя Лубенцов в накинутой на плечи курточке.

— Когда поженимся? — спрашивает Костя.

— Нешто мы не женаты?

— Я по закону хочу.

— Ишь какой законник… Я тебя мало знаю.

— Чего меня знать-то? — простодушно сказал Лубенцов. — Я весь на виду.

Глаза Настехи потемнели.

— А может, я не вся на виду. Много ли ты про меня знаешь?

— Чего б не знал, моего к тебе ни убавить, ни прибавить, — серьезно сказал Лубенцов. — Я с тобой без остаточкоа.

— Ой ли?.. — Какая-то хрипотца в Настином голосе. — Хватит болтать! И вообще, иди отсюдова. Нам запрещено с вашим братом водиться.

— Что так?

— Карантин.

— Нет, правда?

— Проучить вас надо, чтоб работали!..

— Это я-то не работаю?

— Ты у меня, Костя, золото. Но только давай от ворот поворот, нечего нам баб дразнить.

— Поцелуй, тогда уйду.

В этом Настя не могла ему отказать…

* * *

…У деревенского колодца толпятся с ведрами мужики. По утренней улице идет злой, непроспавшийся, но обуянный какими-то соображениями Жан. Он видит столпившихся у колодца и судачащих мужиков, и высокомерная улыбка змеится по его тонким губам. Это не остается незамеченным.

— Ишь, задается! — говорит Василий. — Чего-то он надумал!..

— Братцы, сколько энтот Жан барахла привез, и-их!.. — восторженно ужасается подошедший с ведрами Барышок.

— Ты почем знаешь?

— Одних часов — сто пар, а браслетов, бусиков, колец — сосчитать невозможно!..

— Точно! — подхватывает рыжий парень. — Мне намедни Францев с Выселок стренулся. Они с Жаном вместе в Берлине были. Так он говорит… — Рыжий таинственно понизил голос, и все дружно посунулись к нему, чтобы, упаси боже, не пропустить интересную сплетню.

— Други, — говорит Матвей Игнатьевич, — а вам не кажется, что мы хуже баб стали? Чешем языками, как заправские кумушки…

* * *

…Жан приближается к ручью, обтекающему деревню за огородами.

Под сенью ив расчесывает мокрые волосы конопельская Манон — Химка. Короткий сарафанчик плотно обтягивает ее влажное тело.

— Химка, — проникновенно сказал Жан, — пойдешь со мной в рощу?

— Дядя Жан, нечто вы с утра закладываете? — Из-под красноватого полога волос заинтересованно проглянул темный Химкин глаз.

— Хочешь, дыхну?

— Верю! Верю! — поспешно сказала Химка.

— Ну пойдем, я тебя отблагодарю.

Химка чешет волосы, не обращая внимания на Жана.

— Убудет тебя, что ли? — обиделся Жан. — Одним больше, одним меньше какая разница?

— Сроду с женатиками не гуляла, — последовал ответ.

— Я все равно что холостой, жена отставку дала, — с наигранной горечью сообщил Жан. — Слушай, Химка, я подарю тебе чудные швейцарские часики.

— Какие?

— Фирма «Онемаханизмус»…

— Без механизма, значит?

— Почем ты знаешь?.. Да нет, в них все чин чинарем. Шестнадцать камней. Это только название такое, потому облегченный механизм.

— Дядя Жан, катись-ка ты отсюда, не то тетке Марине скажу.

— Тоже мне невинность! — разозлился Жан и, наподдав сапогом Химкины тапочки, пошел восвояси…

* * *

…На колхозном базу конюх проваживает Эмира, чудо-жеребца чистейших орловских статей. Надежда Петровна любуется дивным конем, словно выточенным из цельной черной кости. Эмир дышит из ноздрей сухим жаром, скашивая на председательницу диковатый, настороженный зрак.

— Рацион строго соблюдаешь? — спрашивает конюха Петровна.

— Обижаешь, Петровна! Я, бывает, сам не пожру, но Эмир у меня завсегда обухожен.

Петровна хотела еще что-то спросить, но тут внимание ее было властно отвлечено. К базу подходил глубокий овраг, густо заросший травой и полевыми цветами: ромашкой, резедой, колокольчиками. По отлогой пади оврага ползал Софьин муж Василий и собирал цветы. Петровна устремилась к оврагу.

— Ты что, Василий? — крикнула Петровна. — На подножные корма перешел?

Василий не ответил, только спрятал за спину букет. Надежда Петровна приблизилась к нему.

— Никак сударушку завел? Так Софье и передам.

— Для нее и рву, — буркнул.

Чувствуется, что Надежду Петровну прямо-таки разрывает от смеха, но она сладила с собой и — сочувственно:

— Нешто она к вам охладела? Давайте я вам букетик составлю, а то у вас между цветами лошадиный клевер торчит.

Обалдев от срама, Василий сунул ей букет. Петровна быстро подобрала его по цветам, сорняк повыдернула.

— Может, вам с гитарой у ней под окнами посидеть? Женское сердце на музыку падкое. Да и детишкам вашим будет занятно.