Председатель (сборник)

— Ото! — с уважением сказал Жан, черный, костистый, похожий на хищную птицу, но по-своему привлекательный. — Стало быть, тут есть где развернуться?

— Что это ты — приехал и сразу о делах? — обиженно сказала Марина. Видать, не больно скучал.

— Скучал вот так! — Жан резанул ребром ладони по горлу. — Я ведь не как. другие ребята: берут первую попавшуюся немку и заявляют: я мстю! Нет, я сильно болезней опасался. Как вы тут себя при немцах вели — другой вопрос, — сказал он, неприятно клацнув зубами.

— У нас немец не озоровал, — серьезно сказала Марина — Окромя Настехи, никто с ихнем братом делов не имел.

— Какой Настехи?

— Петриченко, Надежды Петровны крестницы. И то я скажу — она девку собой прикрыла.

— Как амбразуру! — усмехнулся Жан.

— Будя зубы-то скалить! Настеха все ж таки дамка, а та — девчонка, дитя.

— Ладно защищать-то!

— Смотри, Жан, при других не ляпни, бабы за Настеху зараз поувечат.

— Больно вы тут большую власть забрали!..

— А то как же — бабье царство!

— Сроду я бабьим подгузником не был, — проворчал Жан…

* * *

…Изба Анны Сергеевны. В галифе, на босу ногу, в трикотажной рубахе в горнице сидит, отдыхает пожилой — тип старого шофера — муж Анны Сергеевны. Он уже и в газету заглянул и сейчас, отложив в сторону очки, наблюдает мечущуюся по горнице супругу. Его взгляд словно приклеен к Анне Сергеевне, глаза, как шарнирные, поворачиваются в ее сторону, ловя каждое движение ее плотно сбитого тела, коротких, круглых, с ямочками над локтями, загорелых рук.

— Хватит суетиться, — говорит он. — Отдохнула бы.

— На то ночь есть, — отвечает Анна Сергеевна, продолжая судорожно хозяйствовать. Это у нее от волнения встречи, от смущенной отвычки, что в доме мужчина, от радости, в которую еще трудно поверить.

Снова округло заходили в глазных орбитах голубые шары Матвея Игнатьевича. Анна Сергеевна, как и всякая женщина, даже спиной чувствовала настойчивый взгляд, и все валилось у нее из рук: рогач, спички, конфорка. Разбив фаянсовую чашку, она не выдержала:

— Чего ты мне под руку глядишь?!

— Ты о чем, Аня?

— Уставился тоже…

— Да ведь соскучился! — Матвей Игнатьевич поднялся.

— Шш!.. — Анна Сергеевна кивнула на черную горницу.

— А долго она еще тут торчать будет? — шепотом спросил Матвей Игнатьевич.

Он недооценил чуткого слуха председательницы.

— Да ушла я, ушла, молодожены, чтоб вам ни дна ни покрышки! — раздался голос Надежды Петровны.

— Не слушай ты его… дуролома! — крикнула в сердцах Анна Сергеевна.

В ответ лишь хлопнула входная дверь.

— Холерик тебя побери! — накинулась на мужа Анна Сергеевна — Ты зачем Надьку обидел?

— Да ведь хочется вдвоем побыть…

— А Надьке не хочется?.. Но вдвоем ей не с кем, а одной, чтобы горе свое выплакать, негде. Нету у нее своего угла. Мы все отстроились, а она по чужим хатам мается.

— Ань, ну скажи на милость, почем я мог знать, что у председательши своей хаты нема?

— Вот и нема! Ей район добрую хату поставил, а Надька ее под школу отдала. И вообще, хочешь со мной ладом жить, Надьку пальцем не задевай!

— Ишь ты! — ревниво сказал Матвей Игнатьевич. — Какое сокровище!

— Да, сокровище! — твердо сказала Анна Сергеевна. — Знаешь, как окрест люди бедствуют! Лебеду в муку подмешивают, крапивными щами пробавляются, запушенкой — по большим праздникам. У нас в Конопельках одно бабье, а мы такой жизни и до войны не видели. И все — от Надькиного таланта, от ее великой ограбленной души! — Неожиданно для себя самой Анна Сергеевна всхлипнула.

Матвей Иванович тихо обнял жену за плечи.

— Не серчай… не знал я, право, не знал…

* * *

…Выйдя от своей подруги, Надежда Петровна наткнулась на тоскующую, неприкаянную Настеху.

— Настя!.. Настеха!.. — позвала она, но девушка сделала вид, что не слышит, и скрылась в бузиннике.

Не так-то легко отделаться от председательницы. Надежда Петровна тоже вломилась в бузинную заросль и возле речки перехватила Настеху.

— Чего убегаешь? — спросила она, заглядывая в измученное лицо девушки с выплаканными, в черных окружьях глазами.

— А я тебя не видела, — соврала Настеха.

— Хочешь, погадаем? — предложила Петровна.

— Пустое! — отмахнулась Настеха.

— Тебе ж раньше нравилось?.. Айда до Комарики, у нее ярый воск есть. Будем его лить, ты своего суженого увидишь.

Настеха передернула плечами.

— Пустое!..

— Ладно, девка, хватит тьму наводить, меня бы хоть постыдилась!.. Ты вон ждешь, тоскуешь, надеешься, а мне кого ждать, мне на что надеяться?

На высоком бугре над рекой красиво стала скамейка, а на скамейке, робко держась за руки, сидели Дуняша и узкоплечий паренек с детски хохлатой макушкой. На лице Петровны — давешняя нежность, радость, затаенная боль.

— Вишь… — Она взяла Настеху за руку. — Кабы не ты, не было б у них счастья.

И что-то отпустило Настеху.

— Пойдем до Комарихи, — сама предложила она…

…Они подошли к невзрачной избе Комарихи.

— Хозяйка, принимай гостей! — крикнула с порога Надежда Петровна.

Появляется Комариха, в белой кофте, в чистой, стиранной юбке, в пучочке сивых волос торчит старинный роговой гребень.

— Заходите… — говорит она без особого восторга — Только тихо.

— Аль боишься — мышей распугаем?

— Нет, мой старичок отдыхать прилег.

— Он с того света пожаловал или ты, мать, последнего ума решилась? осведомилась Петровна.

На ее громкий голос из горницы вышел в домашней затрапезе знакомый нам старик садовник.

— Это что же значит? — потрясенно спрашивает Петровна.

— А мы того, значит… — смущается дед, — решили сочетаться…

— Поздравляю… — все еще в обалдении сказала Надежда Петровна Ладно, старая… тьфу ты, молодуха, дай нам воску.

— Гадать надумали?..

Выйдя от Комарихи, Надежда Петровна и Настеха поглядели друг на дружку и громко, с наслаждением расхохотались…

..А потом, при свечах, они лили воск в большую фаянсовую чашу с водой. Надежда Петровна истапливала светлый, чистый ком в прозрачную воду, воск застывал на дне чаши причудливым узором, а Настеха вглядывалась в этот узор с надеждой и жадностью, веря сердцем, вновь ставшим детским, что она узнает свою судьбу. Но ведь с давних времен Ярилы для всех девушек истаявший воск находит последнее воплощение в облике светлого воина на светлом коне.

Верно, и Настеха не была исключением, и со дна чаши к ее глазам воспарял тот же образ, вечный образ девичьей мечты. И она была счастлива…

* * *

…Гирлянды лампочек горят над деревенской площадью. Длинные столы уставлены снедью и питьем. Шум. Музыка. Смех. Песни, визг. Богатырски гуляют Конопельки, справляя победу своих мужиков над гитлеровской Германией, восславляя добрыми тостами живых и погибших. Уже не первый час идет веселье, лица порядком раскраснелись, и в празднике наметился вполне законный разнобой.

И тут, взобравшись на скамейку, Анна Сергеевна замахала руками, требуя внимания, и закричала зычно:

— Слухай сюда!.. Слухай, бабы, слухай, весь народ!.. — И было что-то в ее голосе, отчего затих шум и развалившийся праздник вновь обрел стержень. — Давайте выпьем полную чарку за Надежду Петровну, за нашу колхозную мать!

— Будь здорова, мати!

— Счастья тебе и долгой жизни!

— Сто лет без печали!..

— За доброту и гнев спасибо!.. — слышатся искренние голоса.

К Петровне тянутся с чарками ее верные соратницы, делившие с ней все тяготы военного лихолетья, сивые колхозные деды, молодняк, с ней чокаются и блистательные кавалеры, еще не испытавшие на себе ни доброты ее, ни гнева. Петровна всем кланяется в пояс, но впервые речистая председательница не может слова вымолвить — ей слезной влагой забило горло. Почтительно сдвигает с ней бокал инструктор райкома Якушев.