Люди на болоте. Дыхание грозы

нам и сегодня еще говорят, что у нас нельзя строить колхозы, потому что

там - болота, там - горы. Там то, там - другое. Я думаю, что можно у нас

на Белоруссии всю землю использовать на сто процентов... Товарищ Голодед

рассказывал про Осинстрой. Где же вы видели, чтоб в старые времена

вздумали на болоте строиться?.. Мы сами недавно туда ездили на экскурсию.

Так видели, что на этом болоте, которое занимает пять тысяч гектаров,

можно уже не только торф добывать, но и трактор пустить. Там так хорошо

землю осушили, что мы ходили чуть ли не целый день и не могли

налюбоваться!.. Нам не страшны болота, не страшны и горы! Мне пришлось

побывать в Климовичском районе. Мы там были на кирпичном заводе. Разве

можно было думать раньше, что там, на этой гористой земле, можно что-либо

сделать? Когда там даже лес не рос. Когда там только ветер гулял и сдувал

песок с горы. А теперь мы видим, что эта земля приносит хорошую прибыль!..

Разумно, озабоченно, с болью заговорила она о крестьянской беде -

бесконечных пожарах, несчастных погорельцах. - Мужики строят хорошие хаты,

- ласково печалилась и сама, - но строят так скученно, что меж ними и

аршин не просунуть. Лепят хаты одна к другой, и что ж получается?

Хату соломой покроют - от одной искры горит вся деревня.

Иногда баба жару принесет себе от другой бабы, а то в амбаре самогонку

начнут гнать - и так бывает. Крестьянин горюет, строится, а за два часа

все добро erg гибнет!.. Я ДУмаю, когда перейдем на колхозы, тогда сделаем

из наших гор черепицу и будем хаты крыть не соломой, а черепицей. Тогда не

будем гореть что ни год. И добро не будет гибнуть, и лес тратить не будем

попусту.

Сдержанный, педантичный Некрашевич, говоривший степенно, ровно, как на

лекции, казалось, разъяснял ту часть доклада, где Голодед говорил о

деятельности некоторых "спецов". Крупный рост социалистического

строительства обостряет классовые противоречия, и это в результате,

объяснял Некрашевич, приводит к укреплению националистических и

правооппортунистических тенденций. Националистические тенденции, говорил

оратор, имеют в Белоруссии разные формы:

белорусский нацдемократизм, еврейский, польский, российский шовинизм. В

наше время, когда враги разных мастей консолидируются на общей платформе

вредительства, - а это у нас, как сказал товарищ Голодед, имеет место, -

должна быть поднята самая жестокая борьба со всякой враждебной

пролетариату идеологией. С особой обстоятельностью объяснял Некрашевич

вред так называемых "лояльных", ибо "под маской лояльности эти лица могут

выковывать самые враждебные пролетариату идеологии". "Лояльных" надо

решительно разоблачать, ибо с разоблаченным врагом легче воевать, чем с

неразоблаченным. Некрашевич заявил, что таких "лояльных" в Белоруссии,

безусловно, много. Но когда начал истолковывать характер "лояльных", то

вышло, что "лояльным" можно объявить любого, кто буркнул, что мало мяса,

мануфактуры или нет табаку. Все же, хоть Некрашевич не привел ни одного

факта, Апейка слушал его напряженно: то, что он узнал из сообщения о

раскрытии "Союза освобождения Украины", будто подкрепляло толкования

Некрашевича, придавало им грозный смысл, тем более что под конец

Некрашевич много говорил о такой "лояльности", как нацдемократизм, при

упоминании о котором к Апейке всегда приходили тревожные мысли, связанные

с судьбой Алеся.

Один за другим к трибуне шли представители разных районов и округов, -

они будто приобщали Апейку к полям, краям, которых он не видел, но которые

видеть ему хотелось Апейка внимательно встречал каждого нового оратора;

его внимание было особенно острым оттого, что он не просто наблюдал, что

происходит в незнакомых краях, - он искал, он стремился узнать, что

происходит у других, для того, чтобы лучше понять свое, то, над чем

столько думалось и что еще не во всех отношениях, не до конца было ясно.

Почти с каждым оратором ширилось и ширилось многоголосье большой жизни.

В этом многоголосье были вместе и сообщения о сделанном, о том, что

"бедняк и середняк уже осознали пользу коллективизации", и нагая, с

горечью, с болью, тревога, что в новых артелях в местечке "сидят без хлеба

и картошки", что батраки не получают нормы хлеба; с беспокойством о том,

что слабо идет борьба с безграмотностью, особенно среди женщин; вошла в

зал забота: трудно распространять Третий заем индустриализации. Крестьянин

говорит:

"Мы все даем, а у нас ничего нет", - не видит того, что делается за

пределами деревни. Работница из Мозыря, смуглая, с тонкой, длинной шеей, в

гимнастерке, сначала неловко, сбивчиво, потом смелее, открыто поделилась

бедой: надо много, кропотливо работать, а работницы не могут; нету сил.

"Если б нам дали возможность доставать продукты по дешевой цене!"

Молодой, с красивым, худощавым лицом - все словно выточенное, - с резким,

непримиримым голосом, председатель райисполкома поставил вопрос ребром:

почему до сих пор не прекращается уничтожение скота?! О котором многие

говорили еще два-три года назад! Сам деловито, точно вскрывает причины.

Первая: до сих пор не решен вопрос о кормах - жмыхи, корнеплоды и так

далее. "Было много разговоров - говорили, писали, но конкретно в наших

совхозах и колхозах он все еще не решен!.." Вторая причина - то, что

сейчас при объединении в коллективы некоторые середняки стараются сбыть

скот, хотят ликвидировать свое имущество, получить деньги и этими деньгами

внести пай... Непримиримым, озабоченным голосом не посоветовал -

потребовал: надо поставить дело экономически, политически, технически так,

чтобы скота в нашей стране не уменьшалось ни в коем случае! ..

В речи горячего, боевого Хандоги из Оршанского округа внимание Апейки

привлекла неожиданная весть, что жители одного района "приняли

постановление об организации единой районной коммуны". Думая, как будет

работать такая коммуна, Апейка слышал: Хандоги во весь голос заявлял, что

они в округе не могут "обслужить это быстрое развитие коллективизации

агрономическими силами и не знают, откуда их взять".

- Перед нами стоит другой вопрос, по которому мы пока не имеем ясных

указаний со стороны НКЗ, - ринулся Хандоги дальше, не переводя дыхания. -

Куда девать наше кулачество?! Мы знаем одно - что кулачество нельзя

пускать в колхозы, и мы его не пускаем! Но, с другой стороны, как я уже

сказал, район почти целиком коллективизируется!..

Голодед, повернув голову к трибуне, деловито перебил его, посоветовал:

- На болото выселять.

- У нас и болот свободных нет! - сразу с горячностью ответил Хандоги,

глядя в зал.

Голодед промолчал. Наклонился над столом, стал что-то записывать.

- Значит, нам надо выселять кулаков. Сейчас же; для того чтоб мы могли

своевременно землеустроить эту территорию, где создаются колхозы. Но

запасных земельных фондов у нас нет, и в то же время оставлять кулака на

той территории, где организуется колхоз, нецелесообразно. Выселять кулаков

на отдельные поселки - это значит объективно из неорганизованных кулаков

насаждать организованные контрреволюционные организации. Мы не можем на

это пойти!.. Так что в таком важном вопросе мы должны иметь ясные указания.

Когда Червяков объявил, что слово имеет товарищ Карась, Анисья в первое

мгновение не поверила, что это - она.

Недоверчиво глянула в сторону Апейки, и только когда он глазами показал