Орлиное гнездо

— Не для людей, для себя стараться надо, — не унимался солдат, с недоумением глядя, как Прохор тщательно и любовно вытесывает какую-нибудь стойку, для которой двух-трех ударов топором было бы достаточно.

Понял ли Дерябин что-нибудь из разговора с Прохором — гадать трудно. А только дерябинская лодка потекла, едва ее спустили на воду.

Прохор сурово и осуждающе смотрел, как Дерябин фуражкой вычерпывает воду из щелистого суденышка. Солдат стыдливо прятал от Прохора глаза, а тот, сдвинув брови, молча глядел на его позор и нерадение.

Наконец караван был готов к дальнему походу. Лодки, баржи, паромы, плоты, баркасы потянулись друг за другом, и казалось, не будет им конца-края: на две версты по реке змеилась вереница судов. Впереди всех на лодке, сработанной Прохором, плыл генерал-губернатор Муравьев. А в самом хвосте каравана, перед носом неповоротливого, тяжелого на ходу парохода «Аргунь», впервые построенного на Шилкинском заводе, шли рядом лодки Прохора и солдата. Калитаев расположился на собственноручно сделанной добротной лодке, а солдат — на своей, из которой всю дорогу вычерпывал — теперь уже берестяным туеском — просачивавшуюся во многие щели воду. Прохор на своем суденышке не ведал забот: оно не протекало, не боялось крутой волны и, наверное, выдержало бы самые трудные испытания. Кроме нескольких сделанных им лодок Прохор успел еще помочь товарищам возвести дощатый домик на одном из плотов. Плот шел в середине каравана, оконца на хатке были домовито завешены ситцем, и Калитаев оглядывал творение рук своих как человек, который сумел утвердить среди людей славу необходимого и умелого мастера.

Но с особой силой почувствовал Прохор эту свою необходимость и полезность людям за станицей Усть-Стрелка, где Шилка и Аргунь соединяют свои воды, чтобы дать жизнь новой реке — Амуру. Когда флотилия вышла на амурский плёс, была дана команда, и все встали в лодках, баркасах, на плотах и баржах, сняли шапки, троекратно перекрестились. А Николай Николаевич Муравьев, наклонясь с борта, зачерпнул в стакан амурской водицы и, волнуясь, громко поздравил всех участников первого сплава по Амуру с открытием плавания по великой реке.

Прохор стоял в лодке, держа в руках солдатскую бескозырку. Майский прохладный ветерок дул в лицо, обожженное весенним солнцем, и незнакомое дотоле чувство медленно наполняло душу. Прохор прислушивался к той торжественной и строгой тишине, какая воцарилась сейчас на реке, смотрел как бы впервые на сработанные его руками небольшие речные кораблики и всем сердцем понимал, что он, простой неграмотный русский мужик, замордованный трудной и голодной жизнью, гнутый и ломанный непосильной крепостной рекрутской работой на рудниках, сделал с товарищами своими большое и важное дело на пользу своему народу. И хотя сердце не прощало прошлых обид и не потухал в нем ни на час неспокойный огонь, горевший со времен дедовских бунтарских походов с пугачевским войском, однако же в тот миг все постылое и горькое словно туманом заволокло. И вместе со всеми Прохор Калитаев крикнул боевитое, задорное русское «ура!».

И еще раз подобное же волнующее чувство посетило душу Прохора, когда флотилия сделала остановку на том месте, где более полутора веков назад стоял Албазинский острог — русская крепость на Амуре, поставленная неутомимым землепроходцем Ерофеем Хабаровым. Здесь жили некогда русские люди, пришедшие на Амур, они в поте лица трудились на этой земле, храбро защищали ее, и многие сложили на ней свои непокорные, буйные головы.

Веселый кустарник курчавился на остатках крепостного вала, росли высокие травы в осыпавшихся рвах. Печальные звуки оркестра и пение молитвы скорбно и торжественно плыли над полем былой русской воинской доблести, и Прохору все время чудилось, что бок о бок с ним стоят удалые люди, неудержимо стремившиеся когда-то в восточные пределы большой и привольной русской земли. И вслед за Муравьевым, вместе с другими участниками похода Прохор в суровом и строгом молчании преклонил колена на священном Албазинском валу перед прахом отважных защитников крепости. Что ждало его, Прохора Калитаева, на этой земле? Может, и он сложит свою голову, как те безвестные русские мужики, чьи косточки лежат под этими крепостными холмами, поросшими лиловым багульником и сердитой игластой бояркой? А может, иная судьба уготована ему в этом просторном раздольном краю?..

Спор Прохора с солдатом, затеянный на шилкинском берегу при строительстве лодок, завершился за устьем Уссури, где на флотилию обрушился разрушительный тайфун. Штормовой волной разбило в щепы лодку, построенную Дерябиным. Вместе с грузом она пошла ко дну. Возле калитаевской лодки барахтался Василий, и рядом с ним плавал берестяной туесок для вычерпывания воды.

Прохор выволок Дерябина из разгулявшейся реки и устроил его в своей лодке. Веслом ухитрился Прохор подцепить и туесок. Мокрый солдат сидел, накрывшись холщовым парусом, и выжимал воду из одежды. Он, как и тогда в Шилке, прятал от Прохора глаза и молчал.

Так они добрались до Николаевского поста, куда обоих назначили на службу.

Вокруг поста стояла непроходимая тайга. Новоприбывшие принялись за порубку леса для строительства флигелей и казарм. Прохор подружился с Дерябиным и работал с ним в паре. И здесь, как и на постройке судов для амурского сплава, Прохор верховодил плотниками. За что бы он ни брался, все у него ладилось споро и крепко. Наблюдавший однажды завидное уменье Прохора начальник Амурской экспедиции Геннадий Иванович Невельской по достоинству оценил плотницкое искусство нового мастерового. Невельской понимал, что плотники особенно необходимы в здешних дебрях, и потому брал на примету каждого умельца из числа служивших под его началом солдат и матросов. Так он присмотрел и Прохора и стал поручать ему самые важные работы.

Но случилось так, что Прохора в скорости у Невельского забрали. На фрегат «Диана», присланный из Кронштадта на смену «Палладе», понадобился плотник первой руки. На «Диане» отправлялся в Японию адмирал Путятин для дипломатических переговоров с японцами, и ее командир капитан второго ранга Лесовский основательно готовил корабль к серьезному плаванию. О судовых плотниках Лесовский проявлял особую заботу: дело шло к осени, а в это время года в Японском море случаются сильнейшие штормы. Мог повстречаться фрегат и с англо-французскими вражескими кораблями. И кто знает, не потребуются ли после этого починочные работы…

Прохор явился к Невельскому вместе с Дерябиным. Оба вытянулись в струнку, хотя вызывали одного Прохора.

Геннадий Иванович изучающе оглядел Калитаева. За плечами у него висело на сыромятном ремне ружье, а за пояс был заткнут бережно завернутый в тряпицу топор. От постоянного пребывания в руках топорище блестело как отполированное.

— Бережешь топор, это хорошо, — похвалил Прохора Невельской. — Плотник ты искусный, и расставаться с тобой, прямо скажу, весьма жаль. Я рассчитывал на тебя в предстоящей постройке шхуны «Лиман». Она будет нужна для перевозки сюда с мыса Лазарева батареи. Ты, говорят, в судостроительстве усвоил многое. Но вот не довелось — забирают тебя. Не припомнишь ли, кто среди вашей партии мог бы сослужить в этом деле пользу?

Прохор колебался с ответом.

— На Шилке были мастера, да только они сюда не попали, многие на Камчатке служат. Так что не могу знать…

— А дружок твой каков мастер? — поинтересовался Невельской, указывая на Дерябина.

— Дружок учится пока. Я как раз за него просить хотел. Нельзя ли нам вместе?

— Нет, — решительно возразил Геннадий Иванович. — В людях большая нужда. Вот его мы тоже поставим на строительство «Лимана».

Уходя от Невельского, Прохор озабоченно сказал:

— Видал, паря, какое дело серьезное — шхуну строить будешь. Это тебе не лодка. Старайся. Может, приеду когда, к тебе в ученье пойду.

Прохор расстался с Дерябиным в конце сентября 1854 года. «Диана» взяла на буксир остов фрегата «Паллада» и отправилась в путь.

С борта «Дианы» Прохор рассматривал фальшивые пушки «Паллады», сработанные им вместе с другими плотниками для обмана противника. Пушки выглядели как настоящие, и Прохор остался доволен своей работой.