Орлиное гнездо

— Я, Егорий, пожалуй, на курсы тоже запишусь. Может, и впрямь пригодится, — сказал Федос.

На рейде кипела напряженная, не знающая устали и роздыха работа. Горячий ветерок, насыщенный запахами леса, моря и дальних лугов на той стороне Амурского залива, тревожил и радовал. В промытой недавними дождями, чистейшей синеве неба летели редкие белые облака и таяли в солнечном свете.

— Хорошо-то как! — неожиданно вырвалось у Федоса. — Хорошо, Егорий. Ей-богу, хорошо!..

20

Окрашенный шаровой краской первый цельносварной катер покачивался на легкой прибойной волне. На корпусе его не было привычного многоточия заклёпок. Катер казался сделанным из одного куска стали, даже прожилки швов исчезли под толстым слоем краски.

На пристани толпились рабочие. Сегодня предстоял первый пробный рейс сварного сейнера.

— А если вибрация? — услышал Андрей чей-то голос. — Лопнет по швам — костей не соберешь…

Андрей разозлился, но в спор вступать не стал. Вот сейчас отплывем — все станет на свои места.

Строители катера во главе с Вологдиным поднялись по сходням на палубу. Вместе с Андреем прошла и Машенька. Она тоже переучивалась, готовилась сваривать такие же катера, какой собирался сейчас в первую морскую дорогу.

Охотников отправиться в первый рейс на новом катере было много. Но для всех не хватило места. И тогда директор завода распорядился разместить желающих на двух сейнерах. Ступив на палубу одного из них, Федос взволнованно огляделся. Он сразу узнал свой катер. Федос узнал бы его среди тысячи совершенно одинаковых судов: только мастеру, создавшему своими руками вещь, известны ее, невидимые постороннему глазу, приметы.

Федос легонько подтолкнул Семена в бок:

— Смотри-ка, мой-то ведь катер…

Федос сказал эти слова с гордостью. И Семен откровенно порадовался в эту минуту за отца. Впрочем, и он, Сенька, собирает такие же катера, которыми могут пользоваться все — и рыбаки, и пограничники, и просто пассажиры. «Всё, что делают рабочие руки, есть достояние народа» — так учил Семена Кочкин…

Электросварный катер отчалил от пристани и, подымая за кормой белопенный бурун, направился к выходу из Золотого Рога. Федос глядел катеру вслед и думал: «Вот бы сбросить половину годов да начать жизнь сызнова. Сколько полезного сумел бы сделать. А то ведь все годы на Шмякина ухлопал. И на барахло в амбаре».

И, сурово поглядев на Семена, наставительно произнес:

— Запомни!..

Семен так и не понял, о чем предупреждал его отец.

С борта был виден весь Владивосток, взбиравшийся своими домами по склонам сопок.

После давнего путешествия на «Петербурге» из Одессы во Владивосток Федос ни разу не плавал по морю. И вот сейчас, глядя на вершину Орлиного Гнезда, уже совсем не похожую на ту, какая впервые предстала перед детскими глазами Федоса, он вспоминал прожитые годы, и казались они ему непрерывным, безостановочным движением по дороге, которой не видно конца и на которой редко приходилось делать привалы на отдых…

Рядом с Федосом сидел Егор. Он посматривал в сторону стремительного катера, построенного Вологдиным, Андреем и их друзьями, и верил, что наступит день, когда не один, а сотни подобных катеров сойдут на воду из нового электросварочного цеха Дальзавода. И что эти маленькие посудинки будут началом строительства большого Тихоокеанского флота, о котором мечтали простой русский солдат, дед Егора, Прохор и томимый теми же заботами и думами адмирал Макаров…

21

Степкин был огорчен тем, что не мог увидеть своими глазами торжество строителей первого сварного катера. Старый плотник возился с дерябинской шхуной «Мираж». Петру Васильевичу поручили заменить на ней сгнившие шпангоуты. Руководил ремонтом шхуны, ставшей теперь народной собственностью, инженер Изместьев.

Недалеко от шхуны на причаленной к берегу шампунке сидели рядом хозяин лодки, старый китаец, и Алексей Дмитриевич Изместьев. Лодочник курил длинную трубку, а Изместьев следил за ныряющим в волне поплавком своей удочки. Темная вода в бухте была покрыта пенными гребнями, как клочьями белой овчины.

Следом за Степкиным, неотступно, как тень, двигался курносый белочубый парнишка. Он старался запомнить все, что показывал и говорил ему Петр Васильевич, его теперешний учитель и наставник.

— На этом самом месте, — Степкин кивнул головой в сторону «Миража», — один рабочий человек, звали его Прохор Калитаев, построил шхуну, «Эмилией» называлась. Очень хороший корабль. К тому же — первый во Владивостоке. Давно это было. А мы с тобой из этой трухи тоже отличную посудину сработаем, — говорил парню Степкин. — А почему? Потому что рабочий человек все может. Это ты должен уразуметь раз и навсегда.

Степкин остановился, ткнул топорищем сначала в обшивку, потом в обнаженный шпангоут, проглядывающий в том месте, где были удалены наружные доски.

— Шхуна эта, между прочим, от частного капитала осталась. Это ты тоже запомни. Видишь: сверху лак, а внутри — брак, проще сказать — чистая гниль. Он, брат, капитализм, — весь такой.

И Степкин тяпнул по трухлявому шпангоуту топором. Поднялась пыль. Курносый подручный чихнул, засмущался. Степкин снисходительно поглядел на своего помощника и ничего не сказал.

Ветер донес деловитый говорок мотора: из-за стоявших у заводской стенки судов показался узкий серый корпус цельносварного катера. На его палубе было тесно от стоявших плечом к плечу людей.

К «Миражу» подошел инженер Изместьев, покосился на отца, сидевшего невдалеке с удочками. Близоруко всматриваясь в лакированную обшивку, обошел шхуну кругом.

— А ты почему не на катере? — спросил Алексей Дмитриевич сына, отлично зная о его враждебности к проектам Вологдина.

— Меня не приглашали, — попытался мрачно отшутиться младший Изместьев.

Подошел Кандараки. Он всегда ходил домой берегом и удивился, увидев возле обычно пустующей шхуны своих знакомых.

— Мой катер пошел, — с гордостью сказал Кандараки. — Электросварка. Знаешь, что это такое? — посмотрел он на Степкина. — Хотя откуда тебе знать: дерево работаешь. А я сколько на сварке. Знаю…

Степкин добродушно рассмеялся.

— Разве молоком железо варят? — подтрунивал он над молочником.

— Молоком — нет. Без молока — тоже нет. Охрана труда. Понял?

И Кандараки с важным видом прошел к береговому обрыву и, остановившись здесь, наблюдал за приближающимся сейнером.

Катер поравнялся с «Миражем». С борта, видимо, узнали Степкина, Кандараки и обоих Изместьевых. Пересмешница Машенька схватила трос и показала его тем, кто возился с трухлявой дерябинской шхуной:

— Может, взять на букси-ир?

Степкин не обиделся.

— Валяй, бери на прицепку, — охотно согласился он.

— Счастливого плавания! — Алексей Дмитриевич помахал фуражкой.

Между стремительным катером и неподвижным «Миражем» пролегала вспененная ветром полоса воды. Катер шел вслед уходящему в открытое море, нагруженному доверху японскому лесовозу. Расстояние между ними сокращалось.

Алексей Дмитиревич, забыв о своей удочке, прищурясь смотрел на бухту.

— Малый корабль, а плаванье большое, — глубокомысленно заключил Кандараки. — Ты знаешь, Вологдин чертежи на Одесский завод посылал. Там такой катер тоже строить будут. Из Тихого океана — сразу в Черное море. На моя родина…

Катер обогнал японского «мару» и стал поворачивать к выходу из бухты.

— Ну вот, обогнал Японию, — удовлетворенно сказал Степкин.

Катерок скрылся за мысом Голдобина.

— Ну, товарищи дорогие, почин сделан, — продолжал Степкин. — Теперь кораблики пойдут… Это уж будьте уверены!..

А с высоты Орлиного Гнезда смотрел на удалявшийся катер крепкий монгольский дуб — заветное дерево основателя калитаевской династии Прохора.

Смотрел и не мог насмотреться…

Ноябрь 1962 г.

Хабаровск