Тайна дразнит разум

— Вадим, куда ты?

Жилец вернулся в комнату, закрыл дверь и пояснил:

— Нечисто тут. Не по нам с Груней. Ее пока пригрел регент с женой, а я день-другой поживу на складе…

— Вы что, браток, поссорились из-за меня?

— Было дело. — Вадим потер небритую щеку. — Гадалка нашептала Груне: «Берегись рыжего насильника».

Прозорливость гадалки изумила Георгия, он с трудом скрыл свое смущение. Вадим дружески сказал:

— Павел что-то затевает против вас. Спрашивал меня: «Как приняла Груня матроса и прочее?» Ради бога, не доверяйтесь этому типу. На складе мука исчезла именно после его посещения. Вороватый!..

Георгий одобрительно похлопал Вадима по плечам и проводил его до калитки.

Соленый вернулся вечером с тревожными вестями. Он встал перед большой иконой и степенно перекрестился:

— Отсохни язык, ежели скажу неправду. Плохи твои дела, матрос. — Его голос звучал без фальши. — Ищут тебя по городу. Все чекисты, мильтоны и уголовные агенты подняты на ноги. И у всех твой словесный портрет: одежа, рост и ряшка — тютелька в тютельку…

— После облавы, что ли? Взяли карты с голыми бабами? Велико преступление! Чего свистишь?

— Не лезь на рожон! — Пашка сжал кулак. — Схватят — объяснят: за что и как! Может, за грешки прошлые? Ась?

— Еще гадалка! — ощетинился Ерш и строго спросил: — Записал? На какой час?

— Ровно в полночь… — Соленый услужливо предложил: — Проводить тебя?

— Обойдусь без провожатых. Не впервой в Руссе…

Вдруг Анархист запнулся: вспомнил, как летом восемнадцатого года приезжал домой на побывку, как раз когда вспыхнуло кулацкое восстание. Мятеж возглавили богатей Голубев и его сын, эсер. Но Ерш тогда с ним не сблизился. Нет, тут что-то другое…

Ерш Анархист не из трусливых. И все же он избрал окольный путь: мимо Симоновского кладбища, где похоронен комиссар отряда Миронов, убитый Городецкими кулаками; мимо темных силуэтов градир и варниц — бывшего завода Солеваровых; мимо притихшей каменной тюрьмы, похожей на древний замок.

А вот и Чертов переулок. Две наклоненные ивы образовали ворота, похожие на огромную пасть: войдешь в нее — и не выйдешь. Ерш прислушался. Ему показалось, что позади него в темноте кто-то остановился.

Луны не было. А старорусская земля к этому времени совсем отвернулась от солнца, и вид ночного переулка заметно преобразился: дома, заборы, деревья потемнели, расплылись, затаились.

Матрос нырнул в темный переулок, руками нащупал рябину, которая росла возле домика ясновидящей, и, согнув указательный палец, четырежды с паузами стукнул по дубовой ставне.

В сенях заскрипела дверь, звякнула железяка. Потянуло рыбной поджаркой. Из дверной щели, пересеченной цепью, бабий голос спросил:

— Кого бог послал?

— Свои, Капитоновна…

— Проходи, попович…

На дворе гадалки стояла корова Солеваровых. Капитоновна ежедневно доила ее и приносила хозяевам молоко. Она, конечно, знала о приезде племянника Веры Павловны.

Шустрая бабка с бойкими глазками вытерла краем передника потное, раскрасневшееся лицо и мелко перекрестилась:

— Слава богу, на свободе!

На кухне русская печь дышала жаром. На высоком столе, рядом со свечкой, лежали на блюдах овальные пироги с румяными боками. Похоже, в доме поджидали ночных гостей.

Капитоновна кивнула на боковую дверь в стене:

— Тебя ждет матушка. — Она мягко приоткрыла дверь: — Милости просим, попович…

— Забудь, Капитоновна, поповича! — заворчал Ерш. — Я не признаю ни отца, ни бога, ни духа святого!

— Успокойся, кормилец мой, успокойся, — залепетала бабка, уступая дорогу матросу. — Не шуми, мил-человек, ныне ясновидящая шибко недомогает. Уж только тебя, племянника Солеваровых, согласилась принять. Будь уж почтительней… желанный…

В глухой узкой комнатке на двух низких скамьях возвышался массивный, но короткий гроб. В нем лежала, на высокой мягкой подушке, гадалка. На волосы и лицо наброшена темная вуаль. В скрещенных руках дрожала тонкая свеча — единственный источник света. Погаси — и темень задушит.

За спиной Ерша Капитоновна защеколдила дверь. От лежащей в гробу исходил лежалый душок. Склеп да и только!

— Вот и свиделись, Георгий Победоносец, — прошамкала умирашка, шевеля губами кисею. — Спасибо тебе, гордый человек, за доверие к старухе. Знаю, не веришь ты в бога, а мне веришь. Премудрость человека непостижима: не сразу я научилась читать души людские и не сразу познала секрет, как заглянуть вперед…

— Ближе к делу, старая! — не утерпел Ерш. — Зачем я пришел?

— Ранила твое сердце чернявая, но чую, что тебя тревожит еще вопрос — мерещится казенный дом с решеткой.

«Не в бровь, а в глаз», — подумал он и шагнул к гробу:

— Чего привязались? Чего им нужно от меня?!

— Вижу бумагу с гербом, а на ней печатные буквы со страшными обвинениями. Вижу фанерные листы с ликом богоматери. Вижу твой пистолет с якорем на рукоятке…

— Не спеши! Где мои эскизы? Кто спер?

— Один лист в казенном доме, а другой на квартире красного дракона, который сегодня испустил дух.

— Врешь, старая!

— Не веришь — уйди. Но знай, что пистолет твой в руке красного дракона…

— Как так?!

— Молчу. В твою душу вкралось сомнение…

— Говори! Верю! — Он смягчил голос: — Посадят меня?

— Тебя спасет человек под кличкой Рысь.

— Кто он такой?

— Давний друг твоего батюшки…

— К черту! Обойдусь без Рыси! — Георгий положил рядом со свечкой золотой портсигар: — Будет Груня моей?

— Будет, добрый человек, если ты не отвернешься от Рыси…

— Где Рысь?

— Пройди на кухню, там тебя ждет вожатый.

— Смотри, старая, за обман…

— Счастье и ласку в твои руки…

В дверях Ерш оглянулся: свечка горела, а золотой портсигар исчез. Матрос подумал: «Интересно, куда прячет добро?»

— Ба-а! — воскликнул он, входя в кухню. — Ты откуда взялся, Пашка?

Они выпили самогонки и закусили пирогами с рыбой. Ерш догадался, что Пашка Соленый не редкий гость в этом доме. Он развязал узел и, встряхивая брюки с пиджаком, окинул коренастую фигуру матроса:

— Как раз по твоим костям…

— Прятать собрался?

— Угадал! — осклабился вожатый. — Так схороним, ни один легавый не найдет!

Пашка передал костюм Анархисту и обратился к бабке, возившейся возле самовара:

— Капитоновна, ты служила няней в госпитале?

— Служила, кормилец мой, служила.

— Стригла больных да раненых?

— Приходилось, соколик.

— Принимай! — Соленый вручил бабке блестящую машинку для стрижки и взглянул на рыжую копну волос Анархиста: — Придется снять гриву…

Ерш хотел плюнуть в насмешливую рожу Пашки, но вспомнил про неведомую Рысь и смирился. Он понял, что Соленый все делает по чужой указке…

— Где Рысь?

Пашка приложил кривой палец к бледным губам:

— Цыть! Переодевайся…

— Где Рысь?

— Спать будешь тут — на сеновале…

— А Рысь?

— Придет к тебе…

«Неужто тетка Вера?» — с усмешкой подумал Ерш и швырнул костюм:

— Сначала волосы долой!

На дворе ночная темень спрятала деревья, забор и хлев. Было тихо. Где-то вдали лаяли собаки. Тянуло навозным теплом. Под ногами путалась солома…

Ерш взялся за лестницу, прислоненную к коровнику, и стриженой головой почувствовал холодок. Он ладошкой потер затылок. И ледок спустился пониже, в самую душу. Не о такой жизни он мечтал, возвращаясь на родину.

«Забрили», — с грустью подумал свободный художник, поднимаясь по лестнице.

Открылась дверца сеновала, и незнакомый голос (не то мужчины, не то женщины) прошептал из темноты:

— Ложись и слушай…

— А ты кто?

— Не узнал, Жёра? — спросил незнакомец с одесским акцентом. — Мы с тобой, кореш, вместе ходили в бардачок на Молдаванке, вместе насильничали на Полтавщине, вместе удрали с фронта, вместе разбирали рельсы под Болотом, когда кулаки бузили, вместе очистили кассу иконописцев, вместе жарили в очко в шайке Леньки Пантелеева и вместе повиснем на одной перекладине, если попадем в лапы дзержинцев…