Тайна дразнит разум

— Во!.. На два года вперед!

Она дрожащими руками разложила драгоценности, выбрала обручальное кольцо и опять вспыхнула:

— Задумал обвенчаться с Грунькой?

— В глаза не видел ее!

— Перекрестись!

— Дура! Я же анархист!

— И ничего святого?

— Есть святое! Искусство! Ради него и сюда причалил, и водку бросил, и с прошлым амба. — Он глазами измерил большую светлую комнату с мраморным камином: — Вот моя мастерская!..

— А святые образа для магазина?

— К черту халтуру! Твой портрет напишу…

— А потом Орлихин?

— Как она на ряшку?

— Да ты что, люба, в самом деле не видел ее?

На теткином широком лице расплылась улыбочка. А он, лежа в постели, покосился на дверь:

— Где твоя компаньонша?

— На базар ушла.

— Добро!..

Массивные двери собора открыл сам дядя Савелий. На каменных плитах, возле иконы Старорусской богоматери, стояли круглые банки с краской. Старик подал племяннику кисти и указал на фанерные листы, прислоненные к стене:

— Это тебе, чадо мое, для эскиза…

Ерш потребовал стул со спинкой, установил на сидении фанерный лист и приступил к работе. Давненько он не держал в руке кисть. Краски ложились густыми мазками. Его глаза впились в образ богоматери с младенцем на руках.

Божья матерь смотрела на художника, казалось, с укором: «Эх ты, попович, клялся — конец блуду, а сам что? Хотел работать в клубе, а сам что?!»

— Черт-те что! — обозлился Ерш и намалевал страхиду с грозными глазами.

Дядя Савелий молился за колонной. На втором листе фанеры Ерш придал чудотворной облик Груни: резкий поворот головы, мохнатые брови, черные глаза и смуглость.

Второй эскиз он набросал быстро, вдохновенно. И только теперь захотелось курить…

— Дядя Савелий, дай спичку!..

Старик увидел в руке племянника кисет, открыл дверь храма и властным жестом пригласил курильщика на двор. Возле паперти, залитой солнцем, бродил лохматый рыжий пес. Староста ключами замахнулся на собаку:

— Пш-шел, поганый!

Матрос вынул из кармана шоколадную конфету, развернул ее и, причмокивая, направился к дворняжке:

— Не бойся… На-а, братишка…

Когда Ерш наговорился с Рыжиком и выкурил цигарку, он повел дядю смотреть эскизы. Племянник был уверен, что староста откажется от его дальнейших услуг.

— Что за черт?! — заорал матрос, войдя в храм. — Где они?!

Солеваров посмотрел на пустой стул и дрожащей рукой перекрестился. Он что-то забормотал, как тетерев на току.

Надо уметь из всего извлекать пользу. Ерш сказал дяде, что пока тот не найдет эскизы — племянник не возьмет кисть в руку. В сопровождении рыжего пса матрос пошел к монастырскому корпусу, в котором раньше находилось Духовное училище. Из этого заведения Гоша бежал когда-то на берег Черного моря…

«Вот бы с Груней в Крым», — мечтательно подумал он и глазам не поверил.

Под арку монастыря гулко шагнула Груня в темном платье с белым платком на плечах. Шаг крепкий, а голова склоненная, и в глазах печаль. Ее сопровождал Пашка со своими приятелями. Ерш подозвал Соленого:

— Что с Груней?

— Не знаю, — поежился тот, — не говорит…

— Ты обидел ее?

— Обидишь! — Пашка вислой рукой качнул в сторону чернобровой девушки. — Сам спроси…

Ерш загородил дорогу Орловой:

— Судьба моя, что с тобой?

Груня вскинула голову и безразлично сквозь зубы процедила:

— Отойди!

— Не отойду! Что случилось?

Она оглянулась назад…

Соленый, сжимая кулаки, подмигнул приятелям:

— А ну, ангелы, дружно!

Их было с Пашкой четверо, но Ерш не дрогнул. Он вытащил из кармана браунинг и так загорланил, что даже пес попятился…

«Ангелы» сразу притихли. Груня презрительным взглядом окинула своих хранителей. Церковная дружина скрылась в большом храме, где Ерш только что работал кистью.

Проводив глазами Груню, Анархист подумал о ее брате. И как всегда, план действия нашелся быстро.

Матрос, широко расставляя ноги, осанисто зашагал по каменным плитам в сторону Полисти. Он разыскал продовольственный склад, вызвал Орлова и по тому, как тот мгновенно побелел, смекнул, что беда приключилась не с Груней, а с ним.

Местный трибунал возглавлял балтийский матрос. Увидев Ерша, Орлов решил, что к нему на склад с ревизией явился сам председатель трибунала, и прямо заявил:

— Недостает… шестнадцать фунтов ржаной… — Кладовщик чуть было не перекрестился. — Я не брал… Меня сюда выдвинули за честность…

В то время с провизией было туго: за хищение муки — крепко судили. Но брат Груни не походил на вора. Ерш сказал ему:

— Пока, браток, замри. А мука будет — жди меня…

Он пошел на базар, выменял пистолет на муку и отдал его Орлову. Только теперь Вадим сообразил, что его благодетель — не председатель трибунала. Ерш, прощаясь, пояснил:

— Я вольный художник. Хочу твою сестру нарисовать на полотне. Поможешь, браток?

— Помогу. Только сегодня, после всенощной, она собиралась к ясновидящей погадать…

Ерш уточнил адрес ясновидящей. А вечером отправился в Чертов переулок. У дома гадалки его встретил… Пашка Соленый. И как будто между ними не было стычки: внимательный такой, радушный, в гости приглашает. У матроса мелькнуло: «Может, Груню увижу?»

На Соборной стороне, поближе к тюремному замку, пристроился Чертов переулок. В нем проживала знаменитая гадалка. Ее деревянный домик с высоким забором прикрывал глухой сад, заросший крапивой. Полуживые, бесплодные яблони давно перестали привлекать внимание мальчишек. Единственная тропка в саду вела мимо домика гадалки к берегу Полисти, где под купой старых дубов замер полукаменный дом с разбитыми стеклами.

Было время, когда этот дом шумно и весело отмечал церковные праздники. Его хозяин, богатый солепромышленник, принимал у себя архиереев, митрополитов и петербургскую знать, отдыхавшую на Старорусском курорте. Говорят, что однажды среди гостей видели и Федора Михайловича Достоевского.

А теперь дом Солеварова стоял без дверей и перегородок. Только под лестницей сохранилась каморка с оконцем, смотревшим на тихую речку.

В этой каморке жил одинокий рыбак, прозванный за внешнее сходство с Христом-Боженькой. Правда, Боженька носил крест на груди лишь по привычке. Главная его страсть — карты. В родном селе он проиграл избу, скотину, сети. Жена с горя повесилась, а он, босой, пришлепал в Руссу и пал в ноги Солеварову. Тот нашел ему работу.

В нижнем этаже заброшенного дома стояли мережи, а на втором этаже висел невод: жалкие остатки прежнего хозяйства. До революции Спасо-Преображенскому монастырю принадлежали многочисленные озера и пожни, богатые рыбой и осокой. А после закрытия монастыря все рыболовные снасти достались церковному совету во главе с Солеваровым.

Команда баркаса состояла из четырех ловцов. На рыбалке в роли «ватамана» выступал Боженька. Но когда «черные ангелы» ночью грабили огороды, сады, склады, скотные дворы — командовал Пашка Соленый. На толкучке награбленное добро сбывал Мишка Цыган, не без помощи Капитоновны — прислужницы гадалки. А общую казну хранил Серега Баптист, он же ведал продуктами и самогонкой.

Обычно они резались в карты в свободное время. Но за последний месяц чаще играли ночью: днем охраняли чудотворную икону. Сегодня тоже собрались при лунном освещении. Гостя привел Пашка, решив обыграть матроса до ниточки.

Соленый посадил волкодава на цепь и провел Ерша на второй этаж к широкому окну, от которого к берегу спускался деревянный каток…

— По этому настилу сети поднимаем, — пояснил Пашка и шепотком добавил: — Если что… по нему к реке… и в лодку…

Матрос, занятый своей думой, спросил:

— Кто у вас кок?

«О Груне думает», — смекнул Пашка и пригласил гостя на «кухню», где Боженька чистил картошку.

Под лестницей в каморке пахло рыбой и смолой. Три скамейки образовали треугольник, в центре которого возвышалась пузатая бочка. В днище бочки вместо пробки торчала лампадка. Дрожащий фитилек бросал свет на импровизированный стол.