Длинные дни в середине лета

сенях.

— Расселась! — зашипела Алла, загораживая ее. — Давай скорее.

В избе было полутемно. Свет еще не дали, а может, где-нибудь что-то

сломалось — так было часто, потому что энергии не хватало. Девчонки шлепали

босиком по тряпочным половикам, наслаждаясь ощущением пола мод ногами —

отвыкли. И даже скромная обстановка — стол под клеенкой, этажерка, скамья,

три. венских стула— казалась им шикарной.

.

— Молочка, девочки! —угощала тетя Наташа и подталкивала каждую к

столу, где белели разномастные чашки, а в самой середке, около тарелки с толсты-

ми ломтями хлеба, колыхалось от всей этой суеты в широкой- кастрюле молоко с

еще не осевшей пеной.— Не стесняйтесь, гостеньки!

— Галеты! — вспомнила Лидка и кинулась на улицу.

— Может, картошечки отварить? — спросила тетя Наташа, окидывая

взглядом стол,

— А ты как думала! — сказал Толик. — Раньше ты, теща, быстрее понимала.

— Ага,— откликнулась она,— раньше быстрее. А сейчас одна. Много ли мне

надо? Вот и отвыкла совсем. Да вы пейте молочко — свое!

— Давай! — сказала Маргошка и протянула Толику чашку.

— Молочка, доченька?—спросила тетя Наташа.

— Извините, конечно,— сказала Маргошка,— но меня от парного мутит.

Толик, долго я так буду стоять!

— Ты чего? — не поняла Алла.

— Хитрая! — сказал Толик и полез за занавеску.

— Привык с дурочками, перестраивайся. Время-то теперь какое! — ворчала

Маргошка, пока он доставал с подоконника бутылку «Анапы» и отдирал желтый

алюминиевый хвостик.

— «Цинандали», девочки!— закричала с порога мапыхавшаяся Лидка и

встала, как американская свобода с факелом.

И тут вспыхнула под потолком лампочка.

Ну, я пошла картошку варить! — сказала тетя Пптлша.— А вы молочко

пейте.

— Кому молочко бешеной коровки? — спросил Толик. — Подходи!

— Давай! — согласилась .Алла. — Что с этими алкоголичками делать!

— «Цинандали» лучше! Он натуральный! — кричала Лидка и бегала вокруг

стола, но «Анапа» имела больший успех.

— Не кричи! — сказала Лариска Лиде. — Поставь сюда. Нечего на них

добро переводить.

— С легким паром! — возгласил Толик и чокнулся с каждой.

Алла заглянула на подоконник, откуда Толик вытащил бутылку, и сердито

свела брови — там еще две стояли.

— Иди-ка сюда! — позвала она Толика и стала ему выговаривать,

придерживая за рукав, чтобы не убежал.

— Девочки, галеты! Почему не едите? Они питательные! — кричала за

столом Лидка и совала каждой эти сухие деревяшки.

Лариса потихоньку налила себе вторую чашку «Цинандали» и сидела-

потягивала, наплевать ей было на этот галдеж.

— Нет, ты подожди! — сказала Маргошка Алле и полезла из-за стола. — Ты

почему у меня кавалера отбиваешь? Толик, ты чей кавалер?

— Чего делить-то? — спросила Тамара. — Музыки все равно нет.

— То есть как — делить? — возмутилась Маргошка.—Ты себе найди

сначала, а потом дели, если хочешь.

— Тещенька, —крикнул Толик,— ты Нинкин патефон не выкинула?

— Ай забыл? — спросила тетя Наташа, появляясь из сеней. — Вот он, на

этажерке. Только пластинки подружки растащили. Ты, говорят, свое отплясала, а

Нинка в Москве буги-вуги найдет. Одна, кажись, осталась в середке.

— Ноги я им оторву, — пообещал Толик, — там половина моих была.

Пластинка была старая, заезженная, в некоторых местах мелодию не было

слышно совсем, одно шипение, «Брызги шампанского» — та-ра-рам, та-ра-ра-ра-

ра-рам, та-ра-ра-ра-ра-рам, .тра-ра-ра-ра-ра-рам...

— Белый танец! — крикнул Толик.

— Я тебе дам белый танец! — сказала Маргошка. — Пошли!

. — Пойдем! — сказала Тамара Лидке, —Мы тоже не рыжие.

За столом остались Алла и Лариса.

— Выпьем, — сказала Лариса, — это сближает.

Она еще налила себе «Цинандали». Толина бутылка

уже была пустая, и Алла взяла с подоконника другую.

— Так, о чем мы говорили? — спросила Лариска, когда Алла себе налила. —

О близости. Ее высшей формой считается близость двух организмов разного пола.

А это неверно. То есть это верно, но лишь для сегодняшней стадии развития. А не

нужно забывать, что эта стадия есть до известной степени роскошь, которую

могут позволить себе организмы только в благоприятных условиях.

— Это какие еще условия? — насторожилась Алла. — Ты сюда зачем

приехала?

— Я не об этом. Я говорю, что существование двух полов не является

необходимостью, а есть роскошь. Потому что природа для своего воспроизводства

может обходиться и проще — одним организмом, а не двумя. Об этом еще Бельше

писал.

Пластинка кончилась. Толька поставил ее сначала, и опять Маргошка

подкатила к нему, не успел он даже оглянуться.

— ...Вот, и говорю, — рассуждала Лариса, — что это роскошь. Есть же

организмы, которые размножаются делением. Есть организмы, имеющие

атрибуты и того и другого пола, и каждый из них бывает и самцом и самкой—

дождевые черви, например. А есть и еще интереснее— есть такие, что делятся на

самцов и самок и размножаются соответствующим образом, но стоит измениться

условиям — корм исчезает или похолодает, как самцы погибают, остаются только

самки, и они одни, без этих дураков, справляются.

— Подожди! — сказала Алла и позвала Маргошку.

Маргошка подплыла, не выпуская Толика.

— Пригласи Ларису, — сказала Алла Толику, — я Млргошке кое-что скажу.

— Очень он мне нужен, — сказала Лариса, — я тебе что объясняла? Мы

главнее.

— Ну и ладно! — согласился Толик и пошел разбивать Лидку с Тамарой. Он

пригласил Тамарку, а Лиду сразу же захватила Лариса. Алла отвела Маргошку к

двери.

— Ты чего?

— Иди оденься,

— А я неодетая разве?

— Лифчик одень.

— У меня плечи сгорели, — заныла Маргошка, — а сейчас мыла и

растерла.

— Тогда сиди и не выступай.

Тетя Наташа вошла с тарелкой дымящейся картошки, когда Толик

танцевал уже, наверное, раз десятый. Маргошка из игры вышла, Лариса тоже

сидела. Толика приглашали по очереди Тамара, Лидка и Алла.

— Не жалеете зятька моего, — сказала тетя Наташа, — взмок весь.

— Они трутни, — сказала Лариса.— Чего их жалеть?

Алла на нее очень строго глянула.

— Я чего хотела спросить? — сказала тетя Наташа.— Может, вы мою

Нинку в Москве видели? Селиверстова ее фамилия.

— А где она учится?

— Она шить любила. Вот я и думаю, что по этой части пошла. Она в

институт поехала поступать, еще в позапрошлом году.

— Не пишет? — спросила Алка.

— Открытки на праздник шлет. А что в открытке напишешь?

— В Москве Селиверстовых много, — сказала Лидка,— может, тысяча

или две.

— Да я так. Думала, может, видели. Ешьте картошку, пока, горячая. А я

тоже в баньку схожу.

— Нинка — приятельница твоя? — спросила Алла у Толика, когда тетя

Наташа ушла.

— Была. Теперь в Москве живет. Она мне написала недавно. С намеком

— хочешь, мол, приеду. А зачем? И без нее девок хватает — только помани.

— Ах ты, замухрышка! — сказала Тамара. — Ну, меня помани!

— Вот еще, — фыркнула Маргошка, — нужна ты ему!

— А я говорю: тихо! — поднялась уже совсем пьяненькая Лариса. —

Налейте, сейчас все выпьем. Выпьем за плохие условия. Тогда все трутни

подохнут, а мы останемся одни. Выпьем за то, чтобы у нас без них все хорошо

получилось! Ура!

...Тетя Наташа уложила москвичек на полу, застелив комнату какими-то

пальтушками и ватниками. Сразу запахло тавотом, бензином, но

привередничать не приходилось.

Опять пошел дождь, и ветер швырял его горстями в окно.

Раньще чем после обеда завтра не нужно и собираться.

— Девочки, Лена там одна, — затянула в темноте свою волынку Лида, — и