Горячая верста

Этот мысленный диалог академик вел с самим собой, но в то же время спорил с воображаемым противником. Фомин думал: «Ничего, ничего — погодите немного. Стан выйдет на проектную мощность, и тогда всякий, кто готов изощряться в подобных вопросах, будет посрамлен и пристыжен». Тогда он положит на стол министра чертежи поточной линии: конвертер — установка непрерывной разливки стали — стан «2000». И противники подожмут хвосты. Они не посмеют, как теперь, подвергать сомнению его детище. Тогда академик Фомин может считать свою миссию в жизни оконченной. Поточная линия — венец его желаний, его лебединая песня. Пока он сделает лишь звено в металлургическом цикле — это звено лишь свяжет сталеплавильный агрегат со станом, этим будет положено начало создания металлургического конвейера, будет устранена несправедливость, сложившаяся в техническом мире исторически — несправедливость очевидная, вопиющая. Если в сфере холодной обработки металлов уже в начале тридцатых годов была пущена первая автоматическая линия,— это линия инженера Иночкина на Сталинградском тракторном заводе — и с тех пор линии, управляемые одним человеком, стали внедряться по всему миру, а в наше время уже появились полностью автоматические производства, группы производств... Всюду, где только поспел инженерный ум, всюду, но не в металлургии. Здесь, как и сто лет назад, производство разбито на ячейки, и между ними нет машинной связи. Заготовки для стана можно взять и с соседнего конвертора, но их можно привести и за тысячу километров. А как сложно и громоздко это вековое обособление! На «Молоте» одного только транспорта не меньше, чем на иной железной дороге. Кто только и где только не нянчит остывшую заготовку. А затем, прежде чем запустить на рольганги стана, её отправят в нагревательные колодцы, затем в нагревательную печь, снова разогреют докрасна, да тогда только на стан, под клети проката. Но почему?.. Почему труднейшее из производств должно отставать в развитии?.. Кто сказал, что несправедливость эта у металлургов на роду написана?..»

К счастью Фомина, он рано нащупал магистральную дорогу, ведущую к потоку в металлургии; дорога эта — крупные, высокопроизводительные агрегаты. ещё в молодости он вошел в семью дальновидных ученых, ратовавших за большие домны, могучие мартены, конверторы, прокатные станы. Отечественная металлургия может почитать за счастье, что тогда победили именно эти ученые, а не те скептики, которых страшили большие размеры и которые много положили сил в противодействии «гигантоманам».

Академик Фомин вспоминал свою молодость, — ему было приятно мысленно вернуться в былые годы, стоя рядом с Павлом Лаптевым, наблюдать за работой стана,— за его ещё не очень твердыми, но могучими шагами.

Бродов, встревоженный состоянием автоматики на новом стане, и прежде всего, своим прибором «Видеоруки», вновь ехал на завод —на этот раз с твердым намерением побывать у своего фронтового товарища Павла Лаптева и посетить директора завода Брызгалова. «Я должен произвести глубокую разведку,— думал Бродов по дороге в Железногорск.— Мне нужно знать, что они думают об институте автоматики, что собираются делать».

Директора завода Бродов застал в приемной; Брызгалов собирался уходить по цехам и давал секретарше наставления. Бродов распростер руки и пошел навстречу Брызгалову, словно к доброму, старому другу: — Как хорошо, Николай Иванович, что мы с вами не разминулись! Здравствуйте! Как живы?.. Да вы по-прежнему молодец!..

— Очень рад вас видеть, Вадим Михайлович! Очень рад! — Директор завода повернулся к секретарше:— Позвоните в доменный, приду к ним попозже.— И опять к Бродову:— Вы у нас вечность не появлялись и — вдруг!.. Какие это ветры занесли вас? Уж ни готовится ли для завода новая эпопея?

«На линию Фомина намекает,— подумал Бродов, видно, линию ждет».

Брызгалов раскрыл дверь кабинета, приглашая Бродова; и сам, не стесняясь секретарши и двух посетителей, ожидавших в приемной, склонялся перед гостем в почтительной позе и говорил всякие учтивые слова, но в голосе и во всех жестах было что-то ироническое.

— Вы редко приезжаете на «Молот»,— продолжал директор,— но если появляетесь, так со значением. В прошлом году, я помню, как посетили нас, так начались хлопоты с конвертором, и ещё разные новшества внедрялись. Вы как ласточка, несущая на крыльях весну, приносите новинки, планы и всякие реформации.

И в этих словах слышалась ирония, тонкая, глубоко спрятанная, но ирония; директор не говорил, а пел и слова подбирал круглые, приятные.

В кабинете Брызгалов помог Бродову снять плащ и чуть задержался у шкафа, давая возможность гостю пройти на облюбованное место, а когда увидел, что Бродов не собирается садиться, а в раздумье ходит по ковру, предложил:

— Чайку не хотите?

— Пожалуй, Николай Иванович. Не откажусь. 

Брызгалов раскрыл дверь, спрятанную за тяжелыми портьерами, и они очутились в небольшой комнате, обитой дорогими светло-зелеными обоями. Посредине стоял овальный столик, и к нему придвинуты четыре стула со старомодной, богатой вязью на спинках. В дальнем углу сиял белизной большой с острыми углами холодильник, а у стены под ярким натюрмортом манили к себе два кресла и журнальный столик с блестящим изумрудным верхом.

Столичный гость опустился в одно из кресел и придвинул к себе столик. На нем тут же появились коньяк, бутылка марочного вина и закуски.

Бродов, намазав тонкий ломоть булочки черной икрой, продолжал разговор в тоне дружеской беседы:

— Новый стан у вас полуночник,— он больше по ночам работает: я и сегодня прикатил ночью, да только и счастье имел несколько минут наблюдать его в деле. Прекрасное, я вам скажу, зрелище! Я на что жизнь посвятил машинам, и все время среди механизмов, в мире всякой техники, а при виде махины такой  теряюсь и все думаю: не задавят ли нас, людишек маленьких, вот такие железные великаны; не грохнут ли они однажды по земле-матушке своими стальными ручищами и не расколошматят ли её на части?..

Бродов забросил одну ногу на другую, мелкими глотками пил коньяк и ни на минуту не забывал о цели своего визита: узнать, не готовится ли на заводе акт дефектов автоматики нового стана и какую позицию занимает директор к проекту Фомина — к строительству на «Молоте» первого звена металлургического конвейера. И вообще: знают ли тут о решении Ученого совета института?.. Что думают о его, бродовской позиции, в этих делах?.. 

В последних числах декабря в министерстве соберется коллегия,— там должны принять решение: строить поточную линию на «Молоте» уже в будущем году или отложить строительство до неопределенного времени. Вопрос для Бродова важный. Он должен костьми лечь, но отложить строительство линии. И не потому, что его принципиальный взгляд противоречит идеям Фомина. Бродову одно нужно: оставаться на посту директора института, не сдавать завоеванных в жизни позиций. Бродов не бог, не академик Фомин... Одно неверное решение, и он вылетит из седла. Противники Фомина в институте сильны — поддержи он фоминское звено — и он лишится расположения важных люден. Чего доброго: они станут теснить его. Нет, нет. Бродов достаточно умный человек, он не считает себя Дон-Кихотом. Да и нет теперь почвы для рыцарства. Повсеместное вторжение автоматики, электроники подвинуло ум в сторону расчета, утверждает в жизни культ рационализма. Недаром в Америке из новейших социальных теорий на первое место выдвигается управленческая теория — наука об искусстве управлять обществом. Технокарты, менеджеры выдвигаются на первый план. Капиталисты знают, что ныне силен тот, кто умеет в себе усмирять буйство человеческой натуры. Только разум, и никаких эмоций!.. У нас, конечно, другая система, другие условия, но умение подавлять свои собственные эмоции и подчинять себя трезвому расчету нужно и нашему руководителю. Десять — пятнадцать лет назад человеку, вздумавшему исповедовать подобную философию, он бросил бы в глаза: «Программа эгоиста! Кредо дельца!..» Но теперь нет, не осудит ни себя, ни себе подобных. Наоборот, при виде человека, умеющего рассчитывать каждый свой ход, скажет: «Умный человек, понял дух времени». Как жизнь принудила гусеницу принять зеленую окраску и тем охранить себя, так ныне, по мнению Бродова, умный человек, заняв пост руководителя, вынужден смирить гордыню, подавить собственную волю, поглубже упрятать личные симпатии и антипатии— он должен быть бесстрастным, как робот, и только одно условие выполнять с точностью: зорко глядеть по сторонам и вовремя видеть надвигающуюся опасность. И в зависимости от надвигающейся угрозы принимать белый цвет или черный. Секрет руководства ныне как раз и заключается, по мнению Бродова, в умении видеть окружающие тебя силы, вовремя вспрыгивать на ту чашу весов, которая в данный момент перевешивает. Нелегко было воспринять эту истину, противилась душа такой философии, но как необъезженный конь, почувствовав на спине седока, бросается то в одну сторону, то в другую, вскидывает задом, встает на дыбы, но, в конце концов, смиряется, так смирился Бродов под силой жизненных обстоятельств. Он ещё когда работал в Министерстве черной металлургии и чувствовал в своей руке сильную руку именитого тестя,— ещё в то время и сам был поклонником сверхмощных агрегатов и с трибуны, и в частных беседах нетерпеливо и горячо судил людей, сдерживающих внедрение потока в металлургии. «Поток, конвейер,— говорил обыкновенно Бродов,— завтрашний день металлургии. Горняки и те вырвались вперед, у них струги-автоматы, лава без людей, а у нас, как и сотню лет назад — все разбито на ячейки: домна, мартен, стан...» Да, так он говорил. Однако законы жизни суровы. Когда он, молодой кандидат наук, получил назначение в институт директором, то тесть его, выходивший в те же дни на пенсию, сказал ему: «Поток это хорошо, это уже нынешний день металлургии и особенно день завтрашний. И ныне все разумные люди за поточное производство, за конвейеры. Но домна не станок, её не так-то просто заключить в поточную линию. Металлургия это огонь, давление, высокие температуры. С потоком нельзя торопиться».