Сибиряки

Лунев виновато опустил глаза и вернулся к столу. Ольга, высоко держа перед сестрой затянутые в перчатки руки, распоряжалась:

— Сообщайте давление каждые пять минут!.. Следите за пульсом!.. — А в голове стучало одно и то же: «Спокойствие! Спокойствие! Главное — не волноваться!»… Ольга шагнула к столу… и вдруг почувствовала, как предательски дрожат пальцы…

— Маша, позовите профессора!

— Ольга Владимировна… но как же?..

— Позовите профессора! Скорее!..

Сквозь набежавший туман Червинская видела, как люди в масках, стоявшие у стола, повернулись, готовые кинуться к ней, но она уже сдергивала перчатки…

День был не пасмурный, но и не ясный: в медленно и высоко плывущих над городом перистых облаках лишь изредка пробивались лучи зимнего солнца, а внизу воздух был так чист и спокоен, что легкий двадцатиградусный мороз только освежал щеки. Еще не подернутая шугой, но уже пополневшая Ангара все так же беспечно несла свои резвые, вечно холодные воды: то светлые и прозрачные, то вдруг потемневшие и непроницаемые, подобно ртути, то вновь посветлевшие, но уже иных — зеленоватых, матово-сизых или стальных расцветок.

Ольга брела вдоль Ангары, медленно ступая по ее снежной, еще не высокой береговой дамбе, низко опустив голову и машинально следя за обгонявшей ее широкой водяной лавой, поблескивающими на дне стекляшками и голышами, далекая от всего: от реки, от того, что только что произошло в операционной. Она думала о предстоящей встрече с Алексеем, возможно еще не скорой, но неизбежной, как ночь или утро. Какова будет эта их встреча? Как много он изменился? И изменился ли? Но ведь девять лет — это большие годы. Годы! А ведь кажется, все было минувшим летом, дождливой, слякотной уральской осенью, долгими, полными отчаянной тоски зимними вечерами… Помнил ли он о ней все эти годы? Как сложилась его судьба и обрел ли он свое новое счастье? Новое… Да, это она, Ольга, предложила ему поискать нового счастья, в одну из ссор, когда и сама-то не думала еще о побеге… Как все необдуманно, глупо… Все бросила, удрала, как обиженная девчонка, бежала от самой себя, вопреки рассудку. И не хватило мужества признаться в этом, сломить дикую ложную гордость… А может быть, она и не была счастлива? Все это — алые паруса, плод ее фантазии, милой девичьей грусти? И никакой любви не было, как не было счастливых московских вечеров, нежных разлук и свиданий?..

Громкий протяжный гудок пронесся над Ангарой, на минуту отвлек Червинскую от мыслей. По другой стороне реки, быстро приближаясь к вокзалу, весело бежал крошечный, вдали, пассажирский поезд. Белые дымки паровоза еще висели над его длинными зелеными вагончиками, таяли, сливались со снежным покровом. Вот так и Ольга спешила когда-то в маленький Горск, взволнованная близкой радостью встречи…

…Горск. Какой маленькой, жалкой показалась Ольге эта захолустная уральская станция против больших, людных и шумных столичных вокзалов. Почти пустой деревянный настил вместо перрона. В красной фуражке дежурный железнодорожник да несколько человек встречающих. Неужели Алексей не получил ее телеграммы? Оскорбительные сочувствующие взгляды попутчиков, предложения подвезти… И вдруг… Алеша! Сюда, сюда!.. Подбежал, подхватил на руки, зацеловал при всех…

Услужливый шофер отнял, погрузил вещи, осторожно вывел машину из кучки повозок, телег, тарантасов — и вот они уже едут в открытом «козлике» по улицам Горска. Где-то позади остались экзамены, напрасно уготованное ей, Ольге, место в аспирантуре, родительские увещевания, уговоры, слезы матери и громы отца, спешные сборы, проводы, снова слезы…

Алексей попросил остановить машину возле строящегося здания Уралсеверотранса и предложил Ольге осмотреть стройку. Смешной Алешка! Будто заместителя своего привез, не утерпел похвалиться, будто в другой раз наглядеться бы не успела…

Привез, оставил зацелованную в новой пустой квартире и умчался на свою стройку. Вот так встретил! Потом вернулся, каялся… На первый раз простила. Медведь-медведь, а понял, что дороже: молодая любящая жена или будущая контора…

…Сумасшедший день. До самой ночи объезжали кооперации, базы, склады, подбирали, выбирали, спорили, грузили… к полночи кое-как растолкали по комнатам гарнитуры, развесили картины, ковры — не хотел заводить вещи без женушки! — а утром проснулась одна. И записка: «Не сердись, срочное дело. Тысячу раз целую»…

…Целая неделя счастья! Ездили за город, лазали по горам, купались в речушке, — в Москве не было такого простора, и везде люди, люди, — училась сама управлять «козликом», а дома, уставшие, голодные, сожженные солнцем, уплетали пересоленные щи и обугленные котлеты…

…Алешкины «в счет отпуска» кончились. Опять срочные вызовы, командировки. Одна, одна, одна… За окнами осень: дождливая, холодная… Письма матери: опять тревоги, просьбы, еще не поздно попасть в аспирантуру, Глеб… Как они надоели ей этим Глебом — талантливым, перспективным, не чаящим души!.. Взяли бы да женили на какой-нибудь подающей надежды! Отец — ни строчки. Не может простить, смириться. Что теперь в Москве? Наверное, Арбата уже не узнать, дома начали перекатывать на колесах еще при Ольге. А Садовое кольцо?.. А за окнами дождь, дождь… Почему Алексей не хочет в Москву? Что она здесь будет делать? Отпуск кончается, скоро идти представляться в местное «здравоохранение», еще назначат в какую-нибудь автобазу…

…У них будет ребенок. Ольга высчитала: в мае. Если девочка — назовет в честь матери: Александрой. Александра Алексеевна — хорошо! Вечера, когда Алексей дома, проходят за изучением планов, проектов, схем, и оба, кажется, в них ни бельмеса не смыслят. Уж не хочет ли он сделать ее своим помощником?..

…Предложили участковым врачом. Видите ли, хирурги есть, а вот с терапевтами туго. Будто Ольга виной тому, что у них туго с терапевтами! Ее призвание — хирургия, и ни на какую терапию ее не сменяет!.. Не сдержалась, в ответ наговорила тоже дерзостей. Алексей хохочет. Почему она должна принимать участие в его машинных делах, а ему нет до нее дела? Не ездить же ей практиковаться в Свердловск! Не будет у них ребенка!..

…Ольга услышала за собой чьи-то быстрые неровные шаги, оглянулась: ее догонял Лунев. То мелко семеня и балансируя на краю дамбы, то широко и торопливо вышагивая, он и опешил к Ольге и явно боялся скатиться под крутой скользкий откос. На этот раз на голове его высилась каракулевая папаха, а на узких плечах висела теплая шуба. Ольга досадливо усмехнулась и внезапному появлению и нелепой папахе Лунева, делавшей его еще узкоплечее и тщедушней.

Лунев, подбежав к Ольге, круто остановился. Улыбка на его девичьи нежном лице сузилась, оробела.

— Все хорошо, Ольга Владимировна. Все очень хорошо… Вот хотел проводить вас…

— Ах, вот что! Убедили профессора в необходимости погони за мной, как за сумасшедшей. Что же вы стоите? Спасайте!

— Вы все шутите, Ольга Владимировна. Просто я очень испугался за вас, когда вы приказали позвать профессора. Вы так побледнели…

— Что ж, спасибо за чуткость. Теперь следите, чтобы я не кинулась в воду. — Ольга повернулась и медленно пошла дамбой. — Ведь я сумасшедшая, не правда ли? — Ей хотелось язвить, вызвать его на острую словесную потасовку, как это случалось у них с Алексеем в Горске. Но Лунев, как всегда, не понял ее.

— Ну что вы все наговариваете на себя, Ольга Владимировна! Право же, мне совсем не до шуток. Мало ли что с вами могло быть: переутомление, головная боль, сердце… Впрочем, я не прошу вас сказать, что именно, но не могу же я быть безразличен…

Ольга остановилась. Ее уставшие, полные грусти глаза вскинулись на Лунева.

— Яков Петрович, прошу вас, оставьте меня одну… хотя бы сегодня. — Она взяла его руки и кротко, почти жалобно улыбнулась. — Я не могу объяснить вам, что именно творится со мной, но… Поверьте, так будет лучше для меня… и для вас. Вы не обидитесь на меня? Ну, Яков Петрович?