Точка опоры

Приближался съезд. Подготовка к нему требовала участия всех соредакторов.

К тому же из Лондона их гнали недуги. От зимней сырости и холодов в квартире у Елизаветы Васильевны ныли суставы, и она большую часть времени проводила в постели, обложившись грелками. А потом расхворался и сам Владимир Ильич. Нелады с Плехановым подорвали его нервы. Болела грудь. Болела кожа. Что делать? Обратиться за помощью к английскому врачу? Но доктора в Лондоне дороги, за визит надо платить гинею [49]. А денег и без того не хватает на самое необходимое. И Надежда пригласила Тахтарева, когда-то учившегося на медицинском факультете. Тот поставил диагноз — «священный огонь», тяжелая болезнь, при которой воспаляются кончики грудных и спинных нервов.

Надежда, по совету Тахтарева, вымазала мужа йодом. Ему стало еще тяжелее. Он метался от боли.

Так больным и привезли его в Женеву. Там, в пансионе мадам Рене Морар, где частенько живали российские эмигранты, он окончательно свалился.

Но апрель одарил Женеву солнечными днями, и силы к больному стали возвращаться. Через две недели он уже был на ногах.

Гуляя по берегу озера, спорившего синевою с небом, Ульяновы любовались альпийскими высотами. На юге зеленели мягкие сопки, одетые лесами. За ними голые вершины были прикрыты легкой голубой дымкой. А дальше вздымалась ледяная громадина Монблана, в полдень серебристая, вечером розовая. Пансион — в шестиэтажном доме, на левом берегу Роны, вытекающей из озера. Почти в центре города. И комнаты довольно уютные. Но дорогие. И перед окнами шумная площадь, куда съезжались крестьяне на базар и где останавливались бродячие циркачи. А для работы хотелось тишины. Лучше бы найти квартиру где-нибудь на окраине — там подешевле. И со своей кухней. Ульяновы направились на правый берег Роны и прошли дальше ее истока, в рабочее предместье Сешерон. Там на тихой улочке удалось найти двухэтажный домик с деревцами перед окнами. Район — приятнее не сыскать: по одну сторону обширный ботанический сад, по другую — старый парк до самого озера.

В нижнем этаже просторная кухня с каменным полом, за ней комната, которую сразу же облюбовала себе Елизавета Васильевна. Наверх деревянная лестница. Там три комнатки, похожие на рабочие каморки, хорошо знакомые по Питеру.

— Отлично! — сказал Владимир, осмотрев их. — Третья у нас будет для приезжих россиян. — Посмотрел на жену. — Ты согласна? Тебе нравится?

— Очень хорошо, Володя! Как раз то, что нужно нам.

Первым делом купили столы, матрацы и подушки. Пледы, заменявшие одеяла, были все те же, подаренные Марией Александровной. Пока не обзавелись кроватями, спали, расстелив матрацы на полу.

Стулья временно заменили ящиками из-под книг и принялись за работу на новом месте. Владимир до появления делегатов съезда спешил написать проект устава партии, чтобы с ним могли не спеша ознакомиться все соредакторы «Искры», Надежда, снова наладив связи с агентами и партийными комитетами на родине, начала писать доклад «Искры» съезду об организаторской работе в России.

Как всегда, работали увлеченно. А здесь все располагало к тому: через открытые окна вливался чистый воздух, полный ароматов цветов и молодой листвы деревьев парка.

Владимир Ильич время от времени спускался вниз, где кипел на плите эмалированный чайник.

— Вот хорошо — есть чаек! — С удовольствием потирал руки. — Налейте-ка, Елизавета Васильевна, горяченького.

— Хорошо-то хорошо, только… — теща сдерживала вздох, — не из самовара. Как ни заваривай, все равно не тот чай.

— Погодите, вернемся в Питер — отведете душу.

— Да уж почаевничаю!.. Только скоро ли?

— Скоро.

2

— А у нас гость! — сказала, подзадоривая улыбкой, Елизавета Васильевна, когда Ульяновы вернулись с воскресной прогулки на гору Салэв. — Отдыхает наверху.

— Митя?! — обрадовался Владимир, взбежал по крутой лестнице. — С приездом!

— Володя!

Братья обнялись.

Надежда подымалась медленно, придерживая подол длинного платья. Дмитрий бросился к ней навстречу, дважды поцеловал руку, сказав, что второй раз по поручению жены.

— А карточку ее привез? — спросил Владимир.

— Нет. — Дмитрий кашлянул, прикрывая рот рукой. — Я ведь нелегально. Делегатом от Тульского комитета.

— Знаю. А ты где-то среди лета умудрился простудиться.

— На границе речку вброд переходил. Вода была холодная, быстрая, чуть не сбила с ног. Но это ничего, пройдет.

Надежда, извинившись, спустилась на кухню, чтобы поговорить с матерью об ужине. Елизавета Васильевна сказала, что уже успела купить белых булочек, колбасы и сыра.

Братья перешли в третью комнату наверху, и Владимир сказал:

— Я думаю, тебе тут будет удобно. Кровать завтра купим. А пока… Матрац и одеяло есть, простыни у Нади найдутся.

— А подушка у меня своя. — Дмитрий, улыбаясь, указал глазами в угол комнаты, где стояла его корзина из тонких ивовых прутьев, к крышке которой была привязана крученым шнурком подушка в плотной парусиновой наволочке. — Я по-дорожному. По-российски…

Сели на ящики, и Владимир принялся расспрашивать сначала о матери и Маняше, потом об Анюте, тайно вернувшейся в Россию, и под конец о Марке. Как он там, в далеком Порт-Артуре?

— Пишет, что здоров. У него хорошая работа на железной дороге… Ну а вы как тут? Елизавета Васильевна рассказала — ты болел.

— Нервы подвели. Но, как видишь, все прошло.

— Ты же совсем не отдыхаешь.

— Нет, мы каждое воскресенье уходим в горы. Чистый воздух. Прекрасный отдых!

— Но тебе надо по-серьезному. Хотя бы недели на две. Как врач, советую…

— Ишь ты! — Владимир, вскинув голову, расхохотался. — Уже с врачебными прописями!.. — Встал, прошелся по комнате. — Нет, Митя, нынче нам не до отдыха. Такое сложнейшее, архисерьезное дело!

— Ты думаешь, съезд пройдет не гладко? Будут противоречия?

— Очень большие. Предстоит борьба. Серьезная борьба за чистоту марксизма!

— Вон что! А я-то думал…

— Видишь ли, Митя, мы прилагали все усилия к тому, чтобы на съезд приехали сторонники «Искры», но… — Владимир сожалеюще развел руками. — Приедут и недобитые «экономисты», и «рабочедельцы», которых — ты знаешь — я критиковал в «Что делать?». Явятся бундовцы, а это трудная публика.

— Я слышал, не будет Кржижановского…

— Да, к нашему глубокому сожалению, Глеб не может приехать. В Самаре комитет работает меньше года и по положению не правомочен выбирать делегата.

— Странно.

— И еще жаль, что по той же причине не приедет Ленгник. Это крепкий человек!.. Но мы, Митя, не предаемся унынию. У нас будет, — Владимир сжал пальцы в кулаки, — искровское большинство! И победа будет за нами. Правда, искровцы тоже разные. Да, да, не удивляйся. Есть «твердые», последовательные марксисты, есть и такие, которых я бы назвал «мягкими», склонными к вилянию. Кроме искровцев и антиискровцев будут еще колеблющиеся, этакое «болото». Их предстоит убеждать, перетягивать на свою сторону. Хорошо, что ты приехал, — одним голосом больше.

— Я поспешил, чтобы разобраться во всем.

Поднялась наверх Надежда, пригласила к ужину.

— Мы с тобой, Митя, успеем обо всем поговорить, — сказал Владимир, спускаясь по лестнице вслед за братом. — Пойдем в парк, на берег озера. Вечер тихий, теплый…

— А в шахматы сразимся? — спросил Дмитрий, спустившись в кухню, где был накрыт стол для ужина.

— Если удастся выкроить свободный часок… Ты знаешь, отцовские шахматы я вожу с собой, а не играл уже больше года.

Чай разливала Елизавета Васильевна; Дмитрию, наливая покрепче, сказала:

— В Питере я угостила бы вас чайком с малиновым вареньем — весь бы кашель как рукой сняло.

Ленин мчался на велосипеде: спешил в библиотеку. Но ему навстречу шел Мартов с высоким, крепко сложенным молодым человеком. Лицо у незнакомца белесое, лоб широкий, глаза светлые, кончики усов закручены шильцами. Несомненно, делегат. А от какого комитета?