Повести

Едва он успед сказать это, как в окне мелькнуло бородатое лицо и оттуда грянул выстрел.

 — Вот стерва, — испугался Григорий, прижавшись к дровам, — он так и смазать может. Взво–о-од… пли!

Камень, пыль, клочья соломы взлетели вверх. В салотопне послышался крик, ругань, потом выстрел. Тишина, и снова крик. Скоро настежь распахнулись ворота, и оттуда начали выбрасывать винтовки. В окне показалось лицо молодого солдата.

 — Сдаемся!

 — Выходи по одному.

 — Фельдфебеля примайте.

Из ворот салотопни под руки ведут бородатого. Он еле идет, лицо в крови.

Едва его вывели, как один из солдат ударил его поленом по голове. Бородатый упал.

 — Стойте! — подбежал Григорий. — Убить успеете.

 — Он заставлял стрелять. Своего убил. Он старый прижимщик.

Брат Фили, увидев бородатого, крикнул:

 — Этот самый Филю избивал.

Филя, бледный, без повязки на глазу, стоял тут же, еле держась на ногах. Из салотопни вынесли тело убитого.

 — За что он его? — спросил Гришка.

 — Отговаривал нас, за это пристрелил. И нам грозил.

На выстрелы прибежали солдаты из деревни Бодровки с вилами, кольями. Первый же, подбежав, узнал в убитом солдате батрака Климова.

 — В салотопне работал зимой, а летом шленок пас. Никиткой зовут.

 — Меня не узнаешь: — выступил еще солдат.

 — Афонька?

 — Он самый.

 — Ты как сюда попал?

 — Климов оставил при себе. Обещал на войну не посылать. Караулить, слушаться его.

 — ,3а кого воюем, братцы? — вдруг закричал один из солдат. — У меня брат большевик, а меня усмирять гонят.

Обращаясь к Григорию, он попросил:

 — Дай винт, убью офицера.

Но Григорию не до этого.

 — Самого Климова трогать? — спросил кто‑то. — Он дома.

Гришка задумался. Что сейчас делать? Вот–вот нагрянет отряд. Вопрошающе смотрит на меня.

 — Климова, — говорю Григорию, — сейчас же в погреб. Нам идти навстречу отряду и залечь в Синявинском овраге.

Ускоренным шагом идем вдоль реки. Солнце уже всходит, туман тает. Надо поспеть залечь в Синявинском овраге. Из нашего села отряду Климова одна дорога, сюда. Тут, в неглубоком овраге, мы и встретим их. Уже подходим к оврагу, когда на пригорке показались наши разведчики. Они неслись во всю прыть. Впереди Ленька. Рябое лицо его пылает. Кричит так, что всем слышно:

 — Климов… с горы!

 — Це–епь влево! За межу, бегом! — скомандовал Григорий.

Высокая, как бруствер, межа. Мы залегли. Прижавшись к земле, явственно слышим далекий топот скачущих лошадей. Климов мчался наметом. Видимо, он был очень раздосадован тем, что никакого оружия в селе не нашел. Все оно с нами. Тишина. Лежим настороженно. Вперемежку с нами солдаты из климовского отряда. Тот, которого первым забрали, от меня по правую руку. Он совсем молодой. Веснушчатое лицо его бледно при восходе солнца. Кто он, как попал в карательный отряд? Слева — Павел. Мы в таком напряжении, что даже друг на друга смотрим злыми глазами. Что ждет нас? Кто уцелеет?

Гришка и два матроса залегли справа на фланге.

Сколько времени прошло, как мы лежим? Кажется, очень много. Что это: сердце так бьется или стук копыт? Все слышнее и слышнее. Чуть поднимаю голову. По сухой дороге клубится пыль. Отряд едет гуськом. Впереди офицер Климов.

По цепи шепотом передается:

 — Приготовьсь!

Щелкнули затворы. Сквозь полусухую траву высунулись штыки, как стебли чернобыла. Ждем команды. Напряглись так, что кашляни кто‑нибудь, и раздастся залп.

 — Выше голов… — передают по цепи.

Мы повернулись к Григорию. Ждем его взмаха.

 — По наступающему врагу, пли! — уже явственно раздалась команда.

Сразу шарахнулись в сторону лошади, некоторые взвились на дыбы. Отряд смешался, рассыпался по полю. Серая лошадь под Климовым едва не сбросила седока. Залп был для них совершенно неожиданным.

Где‑то в соседней деревне залаяли собаки, послышались крики. Недалеко на бахчах тоже выстрелили из дробовика. Вероятно, сторож с испугу.

Климов что‑то кричит, его лошадь идет боком. Он натягивает повода.

 — Взвод… выше голов, пли!

Снова раздается залп и гулко плывет по оврагу, реке, полям.

Климов, оправившись, торопливо подает какую‑то команду. Солдаты спешились, пустили лошадей. Пригнувшись, перебегают и располагаются за соседней межой. Стало быть, сейчас начнется перестрелка.

Я ползу к Григорию, говорю ему:

 — Не послать ли для переговоров? Пошлем одного из тех, которые были в его отряде.

Григорий смотрит на меня мрачно. Он готов сейчас же ринуться в бой. Выслушав меня, сквозь зубы говорит:

 — Пошли! — И вслед мне: — Климова в расход.

Цепь уже залегла. Быстро пишу записку, даю соседу слева и посылаю туда.

 — Это офицеру. Скажи ему, что у нас, кроме патронов, еще гранаты. Ползи. Вздумаешь бежать, смерть!

Он насадил бумажку на штык и пополз.

Мы все настороженно следим за ним. Следим и за Климовым, чтобы он не открыл стрельбу.

Солдат подползает все ближе. Пригибается к земле,, грудью ложится на нее. Вот подполз к гребню межи. Вот встал.

К нему направился Климов. Вырвал бумажку, быстро ее прочел, взглянул в нашу сторону, и даже не размахнувшись, коротко ударил солдата по лицу.

Но солдат лишь качнулся — крепок был. Качнувшись же, совершенно неожиданно, так же коротко бьет кулаком Климова. Климов выхватывает револьвер.

Григорий командует:

 — По корниловцу… — но не успел скомандовать, как два солдата подбежали. к Климову, схватили его и подняли.

Крики радости. Они бегут к нам, наши к ним. Встретились на середине межи, обнимаются.

От радости забыли про Климова. А его уже треплют свои отрядники. С него сорвали одежду. Он бледен, как холст.

Чей‑то голос певуче завел:

 — По корниловскому офи–ицер–ру–у…

 — Граби–ители!

 — …взво–о-д…

 — Ха–а-а–мы!

 — …пли!

33

Соня закрывает учебник и смотрит в окно. На улице темно, холодно. Идет мокрый снег. Временами ветер бросает снег на стекла, он тает, и со стекол льет.

И с меня льет пот. Не так‑то легко одолеть чужой язык, но Соня говорит, будто дело идет у нас быстро.

Дроби мы уже повторили, принимаемся за алгебру. Зима велика, атакуем и эту загадочную науку. С русским языком тоже у меня не все в порядке. Пишу почти правильно, а объяснить, на какие части делится предложение, не могу. Вот еиге эти глаголы. Одолей‑ка их!

 — Скажи, сколько глаголов и какие? — спрашивает Соня.

 — Черт их знает, сколько! Что‑то много.

 — Кто же так отвечает! Глагол — самая важная часть речи. Ну, ладно, на сегодня хватит.

 — А вам за науку вот, — и я подаю ей пакет.

Она вынимает из пакета лист бумаги, быстро пробегает и удивленно смотрит на меня.

 — Кто еще об этом знает?

 — Пока я да Григорий. Читайте вслух.

 — «Его высокому благородию, господину губернскому комиссару Временного правительства. Мы, трудовое крестьянство…»

 — Николай Гагарин, Денис Дерин и прочие.

 — «Мы, трудовое крестьянство, подаем вам жалобу на наш сельский комитет, в который засели большевики–нехристи Они подстрекнули крестьян, а те беззаконно отобрали наши земли — как отрубные участки, так и душевого надела с благоприобретенными у отдельных крестьян навечно, а также купленную в поземельном банке. Землю нашу поделили, засеяли, нам дали в общем дележе на едоков и посчитали нас землевладельцами, по ихнему, кулаки–мироеды. А какие мы мироеды? Еще отобрали от нас мельницы, просодранки, чесалки, увезли сельский инвентарь и часть рабочего скота. Землю же и инвентарь отняли даже у нашего духовного отца. Господин комиссар, у нас братья и сыны на фронте, землю и волю защищают, а тут прибежали которые с оружием да увечные и вот мутят народ, говоря так: «Скоро, как и царю, — конец правительству. Разницы нет, свергнем». И якобы власть в городах перейдет к фабричным, а в деревнях — к бедноте. Вот что говорят. Угомоните смуту и раздор среди крестьянства. Житья нам не стало. Боишься на улицу выйти И отрядов разумных солдат нет. Офицера убили, а никакого наказания. Что только делается на божьем свете? Имения разграбили, все разворовали, теперь за нас, бедных, принялись. Богом коленопреклоненно молим — заступитесь, разгоните, а мы поможем!»