Год - тринадцать месяцев

— Да просто: «Про дразнилки».

— «Смерть дразнилкам!»

— Лучше: «Мы не обезьяны!»

Я поднимаю руку. Все ясно.

— Пиши. «Закон № 1». Написала? Теперь в кавычках: «О дразнилках». Далее. «Все ребята пятого «В» класса, желая жить в дружбе и взаимном уважении, осуждают дразнилки и добровольно отказываются от них». По-моему, все. Закон должен быть кратким. Голосуй, Саша.

— Кто «за»? Поднимите руки!

Торжественная тишина так глубока, что мне кажется, я слышу энергичный взмах трех десятков рук.

— Кто «против»? Ты, Бабушка… Бабушкина? — Сашка даже зарделся оттого, что так не вовремя подвернулся язык.

— Я не против. А только я хочу спросить, что будет тому, кто не выполнит закона?

— Кого побаиваться-то! Все голосовали — значит законно! Пусть кто попробует! Понятно? — Председатель сжимает для пущей важности свой мощный кулак.

— Понятно-то понятно, — не унимается Оля, чувствуя поддержку класса и неубедительность Сашкиной аргументации, — Только завтра все пойдет по-старому.

Ох, уж эти скептики! Впрочем, с сомнения начинается истина. Я прошу слова:

— Ребята, самый лучший закон тот, который выполняется. А выполняется тот, который принимается единогласно. Поэтому за первый закон я лично не боюсь. Но вслед за ним пойдет второй, третий и, может быть, сотый закон. Среди них наверняка попадутся и такие, которые кое-кому могут не понравиться. И тут Оля права. Нам надо подумать о том, как оградить наши законы от возможных нарушителей.

— А чего тут думать?! — снова кипятится Сашка, и ладонь его резко опускается ребром на стол. — Наказывать таких — и все!

— Совершенно верно! В тюрьму посадить! В стенной шкаф! — кричит Ленька Горохов, отворяя стенной шкаф.

— К высшей мере! Чик — и нету! — Вовка Радченко вскидывает воображаемую винтовку и целится.

Моментально взвод мальчишек выкидывает тот же артикул. Чувствую: драгоценные капли уйдут в песок. Повышаю голос:

— Между прочим, Вова, самая высшая мера наказания — вовсе не расстрел. Что расстрел? Чик — и нету. — Класс настораживается, возвращается ко мне. — Самое тяжкое наказание — когда человека лишают родины, прогоняют с земли, на которой он родился и вырос…

Молчание — тоже целая симфония. «Звучат» валторны любопытно приоткрытых губ, скрипки взъерошенных волос, барабаны навостренных ушей…

— Я верю, что мы будем жить дружно. Один за всех, и все за одного. Но для тех, кто не станет выполнять законы класса, наш лозунг короче: «Все на одного!» До тех пор, пока он поймет, что ошибался. Если кто не поймет, пусть убирается на все четыре стороны. Родина или изгнание!

Напрасно я боюсь остаться непонятым. Следует деловое обсуждение «примечания» к закону, которое Зина записывает в окончательной редакции: «Тот, кто нарушит закон № 1, будет стоять после уроков и думать над своим проступком».

Я достаю свою авторучку, подаю Сашке и обращаюсь к классу:

— Прошу встать, товарищи! Подписывается наш первый закон.

Ребята встают без обычных стуков и шумов. Сашка долго прицеливается к месту росписи.

— Просто подписаться или чтоб роспись была? — спрашивает Сашка.

— Роспись, но чтобы разборчиво. Документ!

Сашка коряво выводит свою фамилию и делает в конце завитушку в виде хвоста веселого поросенка. Зина ставит после фамилии свои инициалы. Я пишу размашисто: «Старший советник Горский».

— Садитесь, товарищи!

Все чинно опускаются на скамьи. Остается поднявшая руку Ата Иванова.

— Чего ты? — удивляется председатель.

Ата торопливо выходит к столу. Тут мужество покидает ее. Замявшись, она растерянно смотрит на класс. У тоненькой белокурой Аты огромные карие глаза. Они кажутся еще больше от привычки смотреть исподлобья, вечно чему-то удивляясь. Теперь она удивлена своей смелостью и затаенной тишиной класса.

— Ну говори, кого побаиваться-то, — ободряет Сашка.

Ата подозрительно часто хлопает мохнатыми ресницами и, к полной нашей неожиданности, начинает реветь:

— Не хочу… не хочу, чтобы меня звали Травиата. Все меня дразнят Трава, Трава… или Вата… И вообще у всех имена, а у меня? Опера-а!..

Мы не знаем: смеяться или плакать — так смешна она сама и горьки ее слезы.

Бедный ребенок тихих родителей с громкими запросами! Если бы ты еще знала, что Травиата в переводе с итальянского — падшая женщина!..

Я успокаиваю девочку. Ребята тоже.

— Чего реветь! Мы тебя сейчас перекрестим!

— Запросто!

— Давайте попа выберем!

— Аллилуйя-я, аллилуйя, крестится раба божья Травиа-а-а-а-та-а-а…

Ата не сердится. Непросохшие глаза ее робко блестят и улыбаются.

— Как же ты хочешь, чтобы тебя звали? — спрашиваю я.

— Леночка.

— Леночка? Что ж, хорошее имя. Вполне подходит к тебе. Как вы смотрите, ребята?

Восторженно, конечно! Гремят аплодисменты в честь новонареченной Леночки. Однако крестница не уходит на место и, когда класс стихает, робко просит:

— Григорий Иванович, пусть все проголосуют.

Делать нечего. Мы принимаем закон № 2: «Так как каждый человек должен уважать свое имя, а Иванова ненавидит, — переименовать ее в Леночку».

Оглашение закона вызывает новую овацию. Влетевший в класс Вертела торопеет от неожиданности, но тут же, приложив руку к сердцу, начинает важно раскланиваться во все стороны, нахально присвоив себе аплодисменты.

— Ну?! — набрасываются на него.

— Я их нашел, честное пионерское!

— Где же они?

— Там, на спортплощадке. Сидят, о чем-то беседуют.

— Извинился?

Юрка трет ногу об ногу и, сморщив свою веснушчатую физиономию в хитрущую гримасу, невинно лопочет:

— Так ведь неудобно… Люди разговаривают, а я буду мешать. Не по этикетке…

— По этикету, а не этикетке! — возмущается Сашка.

Но Юрка лучше знает, что говорит и делает. Вызвав смех, он ободряется:

— Давайте все вместе пойдем на спортплощадку! В волейбол поиграем.

Расчет у Юрки точный. При одном упоминании волейбола все приходят в движение.

Мне не хочется влиять на встречу Вали с ребятами, и я оставляю их.

Кто ваш наследник?

Едва замолкают трели звонка на большую перемену, как обитатели первых двух этажей, форсировав двери, рассыпаются мелким горошком по двору. Люди покрупнее, разумеется, спускаются более степенно. Этим объясняется то, что к приходу Вали и ее друзей наши успевают оккупировать всю спортплощадку. С тех пор как в памятный день встречи с Валей было принято решение провести отрядную спартакиаду, каждое звено использует для тренировок все свободное время, даже большие перемены.

В тренировку Валя втянула и своих одноклассников-спортсменов. Над звеном Ларисы Стрекозовой взяла шефство Таня Черногорова, стройная черноволосая девушка. Короткой стрижкой, походкой вразвалочку, угловатыми манерами Таня, очевидно, стремилась исправить ошибку природы, создавшей ее девчонкой, а не мальчишкой. Классный весельчак и балагур Пашка Наумов льстиво аттестовал ее:

— Хороший ты парень, Татьян.

На это Таня тяжело хлопала его по плечу и, понизив голос до нижнего «до», басила:

— Айда к девчонкам на танцы, Пашка!

От таких слов розовело тонкое белокожее лицо Володи Григорьева, глядевшего на девушку с укоризной. Володя воспитывал Таню с того дня, как они попали в восьмой класс за одну парту. Немного ему удалось добиться по части Таниных манер. Зато Таня, перворазрядница по плаванию, приохотила своего чопорного воспитателя к спорту настолько, что нет ему равных в школе по выправке и развитым плечам. Говорят, на Вовку оборачиваются незнакомые девчонки, и если Таня бывает с ним рядом, то она обязательно показывает любопытным кулак. С этим Вовка бессилен бороться.

Таня собрала своих у стойки для прыжков.

— А ну-ка, птенчики, полетаем через планку. Задача все так же проста: прыгнуть выше головы.

Григорьев тренировал звено своего тезки Володи Радченко. С упорной методичностью он отрабатывал старт. Только и слышалось спокойное: «Отставить!» Мне казалось, что ребята вообще готовы все отставить и разбежаться. Но нет, трудились в поте лица, хотя и поглядывали с завистью на третье звено. Эти вообще вели себя загадочно. Мальчишки играли в чехарду, девочки — в мяч.