Год - тринадцать месяцев

— Я же не Макаренко…

— Можете в этом не клясться. Но, к счастью, у вас здоровая интуиция. И начинаете вы не так уж плохо. Да, да, не ухмыляйтесь.

Василий Степанович встал, отошел к окну и, переставив с подоконника на стоп вазу с высокими белыми астрами, отворил обе половинки. Легкий ветер скинул полуседую прядь на висок. Он тряхнул головой, поправляя волосы, и продолжал:

— Воспитательный процесс начинается с диктатуры. Именем закона, традиций, наконец, диплома, поставившего вас за учительский стол, вы требуете одно, запрещаете другое, казните и милуете. Но вы историк и знаете, что диктатура одного человека, как бы он ни был мудр и просвещен, обречена. Вот почему вы должны как можно скорее перейти, к следующей ступени — к диктатуре большинства вашего коллектива. И чем значительнее, умнее, красивее вы будете, чем ярче и привлекательнее ваше кредо, предлагаемая вами программа, тем скорее станут под ваше знамя лучшие ребята класса. За ними придут середняки, придет большинство. Коллектив заживет своей жизнью. Он усвоит и обогатит ваши мысли и планы. У него появится своя воля и свои исполнители. Появится цель, манящая перспектива — идеал. Вы пойдете к нему вместе с коллективом, рядом и чуточку впереди — признанный авторитет, товарищ и учитель. Что вам еще нужно в жизни? Отвечайте!

— Одну папироску. Все сигареты вышли.

— Пожалуйста! — засмеялся Василий Степанович и протянул пачку «Беломора». — Курите! Пейте… по праздникам! Любите, даже безответно! Живите на всю мощь сердца! А дело — творите! Как стихи!

— Никогда не подумал бы, что завучи бывают из поэтов.

Василий Степанович привычным жестом откинул снова упавшую прядь волос и грустно улыбнулся.

— Я не поэт, Григорий Иванович, уже хотя бы потому, что расчетлив. Я рассчитываю на вас. В каждой группе классов должен быть один опорный — заводила и запевала. Это мой метод.

— Боюсь, что ваш выбор не совсем удачен.

— Пять лет назад то же самое говорила Виктория Яковлевна. А сегодня ее класс — моя правая рука. Когда меня переводили сюда, я поставил условие: новостройку возглавит десятый «А». Готовьтесь и вы со временем принять школу.

— Не до жиру, быть бы живу.

— От кого вы это слышали? От зайца! Плюнули б этому паникеру в раскосые глаза. Мы будем жить! Давайте начинать вместе. Давайте думать, анализировать, мечтать. Сегодня, например, на вашем месте я поступил бы иначе.

— А именно?

— Во-первых, вызвал бы родителей и рассказал об их любезных чадах.

— Никогда в жизни ни на кого не жаловался, и вообще я не верю в родителей, Василий Степанович. Ни один из родителей не враг своему чаду. Они делают все, что могут. А что не делают, то не могут или не умеют. Школа сама должна все мочь и уметь.

— Все это так, но и заноситься нам не следует. Сбрасывать со счетов таких мощных союзников — по меньшей мере нерасчетливо. В этом вы убедитесь сами. И очень скоро. Второй наш союзник — это общественное мнение. Об этом происшествии в классе я непременно рассказал бы на линейке всей школе.

— Ну и что? Посмеялись бы, и все. Общественное мнение может подействовать на того, у кого есть собственное мнение, самосознание. А какое сознание у Вертелы или Горохова?

— Вот, вот! Это и есть ваша исходная ошибка! Глубочайшее заблуждение!

Василий Степанович возбужденно ходил по комнате. Он машинально тер в ладонях карандаш.

— Глу-бо-чай-шая ошибка! — воскликнул он, остановившись против меня. — Поймите одно, Григорий свет Иванович: никакой особой педагогики для детей нет. Капля морской воды того же вкуса и химического состава, что и все море. Любой коллектив наших людей — будь то огромный завод или группа зимовщиков на дрейфующей льдине, гвардейский полк или пионерский отряд, — он живет и развивается по одним и тем же законам. Видоизменяются формы, но дух законов — один. И если бы вы спросили меня, с чего вам начинать, я, не задумываясь, ответил бы: устанавливайте поскорее советскую власть в крошечной республике «Пятый «В»! Кончайте свою диктатуру! Один в школе не воин!

Затрещали звонки на этажах. Василий Степанович защелкнул замок, ограждая нашу беседу от посторонних, и мы еще долго сидели за закрытой дверью его кабинета. С застенчивостью начинающего автора Василий Степанович поведал мне, что уже давно пишет книжку, которая называется «Сто правил из прикладной педагогики». Он обещал познакомить меня с рукописью.

На прощание, словно не веря, что его прокуренный кабинет покидает единомышленник, Василий Степанович достал из шкафа два томика Макаренко.

— Уж Антон Семенович вас наверняка убедит, — сказал он, передавая мне книжки.

Я крепко пожал сухую, твердую ладонь Василия Степановича.

— Кстати, Григорий Иванович, — остановил он меня у двери. — Клава рассказывала, что это Сомов принес в класс гору пирожков и угощал всех. Откуда у него деньги?

— Я сам замечал у него замашки купца-миллионщика. Выясню.

— Ну, всего доброго!

В самом деле, творя суд и расправу, я даже не поинтересовался, кто был зачинщиком сегодняшней катавасии. Что-то я за лесом совсем не вижу деревьев. А ведь они все разных сортов и пород.

Выйдя из школы, я торопливо перешел на тенистую сторону улицы. Черт бы побрал мою силу воли, которая заставила меня подчиниться ласковому совету Доры Матвеевны и напялить на себя парадный костюм!

— Здравствуйте, Григорий Иванович!

Поднимаю голову: мои любезные — Красюк и Шушин. Оба в майках, запыленные, на лицах грязные следы потных струек. Еще более примечательны их доспехи: у Валерки за спиной, у Коли в руках — огромные луки, а за поясами — стрелы.

— Бегаете? А уроки сделали уже?

Красюк смотрит на меня недоуменно, но не гасит улыбки. Николай терпеливо объясняет:

— Так мы еще гуляем, Григорий Иванович. Уроки с трех часов все делают.

— Ну, ну, играйте, да не заигрывайтесь.

— А я завтра в школу не пойду, — насупившись, говорит Валерка.

— Почему это ты не пойдешь? — испуганно спрашиваю я.

— Воскресенье, — смеется Валерка, довольный розыгрышем.

Мальчишки убегают. Меня приятно поражает, что они совсем не помнят зла, которое я причинил им всего лишь два часа назад. Нет, что ни говори, а ребята у меня ничего, славные ребята. Не солидные, правда. Индейцы! Зато я куда как положителен! Набросился, как настоящий шкраб: «Уроки сделали?» Профессиональный инстинкт, что ли? Обыкновенный человек сказал бы, подняв руку: «Орлиный коготь приветствует славных следопытов племени Тускарора!» Или что-нибудь в этом роде. И сразу было бы понятно, что перед ними стоит человек, у которого в груди сердце, а не учительский диплом.

С понедельника — новая жизнь!

Дома я вспомнил о принесенных книгах и без особого энтузиазма взял в руки одну из них. Это был пятый том. Открывался он статьей с названием, пугающим, как учебник: «Методика организации воспитательного процесса». Однако, начав чтение, я уже не мог оторваться от книги и просидел над ней весь следующий день.

Как перед путником, блуждавшим во тьме, зажигались передо мной огни. Вспышка — и я вижу неоном выписанное слово — «Стиль». Вспышка — «Самоуправление в коллективе». Вспышка — «Перспектива»!.. Дисциплина!.. Режим!.. Наказание!.. Да ведь здесь все написано! Просто как «сядь на собственные ягодицы и катись!». Как могли в институте не дать нам эти книги? По крайней мере половину курса педагогики следовало бы отдать Макаренко.

За обедом я не выдержал и порадовал маму.

— С каким человеком я познакомился, ма! Чудо!

— Кто она: учительница или студентка?

Кажется, мама больше всего боится, что у нее останется втуне свекровий талант.

— Ты про это забудь, ма. Указ вышел: запретить учителям жениться ввиду того, что они не обеспечивают воспитания собственных детей.

Наутро я шел в школу уже с твердым решением резко повернуть штурвал. «Педагогика параллельного действия» — таков будет мой первый азимут. Пусть класс самостоятельно идет своей дорогой, а я пойду с ним параллельно, рядом.