Год - тринадцать месяцев

Вагаршак Мхитарян

Год — тринадцать месяцев

Иду на вы!

Наконец я один на один со своим классом. Сколько раз, еще студентом, мечтал я об этом дне. Признаться, в мечтах все выглядело гораздо проще. Я был смел и мудр, и дети повиновались мне, как колдуну. Теперь же словно меня самого кто-то околдовал. Все смешалось в голове. Казалось, что передо мной не двадцать мальчиков и восемнадцать девочек, а вдвое больше. «Главное — взять себя в руки», — без конца твердит внутренний голос.

А наружу прорывается хриплая команда:

— По местам!

Понемногу в голове начинает проясняться. Вспоминаю одно из педагогических правил: чтобы верно рассадить ребят, надо их хорошо знать. Я разрешаю пока каждому выбрать место по своему вкусу. Тем временем наблюдаю, как это делается.

Один, сразу видно, заранее выбрал себе и соседа, и ряд, и парту. Теперь он уверенно пробирается к цели.

Другой менее заботлив, ему все равно, где и с кем сидеть.

Третий…

Впрочем, можно перечислить всех, потому что нет двух одинаковых решений этой, казалось бы, простейшей задачи.

Мало-помалу страсти остывают, возня прекращается, затихает улей. Молчу и я. Первыми, догадавшись, встают девочки, за ними, улыбаясь, поднимаются все остальные.

— Здравствуйте, ребята!

— Здравствуйте!

— Садитесь!

Стучат крышки парт, шаркают ноги, с шумом валятся на пол чьи-то книги.

— Встать! — командую я снова. — Попробуем сесть тихо.

В третий раз это нам почти удается.

Начинаю перекличку, и снова — парад характеров. Общество из тридцати восьми пятиклассников немыслимо, конечно, без изобретателей и артистов. Вот вскакивает, вытянув руки по швам и скорчив глуповатую рожицу, маленький шустряга. В отличие от всех отвечающих «Я» он кричит в полный голос:

— Есть!

— Что есть?

— Я есть.

— Видим, что ты есть. А кто же все-таки Вертела?

— Я!

— Так бы и говорил сразу. Садись!

В правом ряду разыгрывается другой вариант.

— Горохов!

Молчание. Шепот соседей: «Тебя вызывают. Не слышишь?»

Горохов делает вид, что был страшно занят, не слышал.

— А? Что? Вы меня?

Я не обращаю на него никакого внимания и перехожу к следующему. Сконфуженный Горохов садится и что-то бормочет в оправдание. Фокус не удался. Но это не обескураживает других любителей себя показать, людей удивить. Медленно высвобождая из-под парты свои длинные ноги, встает Сомов. Он усаживается на спинку скамьи и лениво выговаривает:

— Тута.

Терпеть не могу таких гусаров. Не отрывая от него глаз, встаю, подхожу вплотную и ласково предлагаю:

— Садись.

И тут же резко:

— Сомов!

Оторопевший от неожиданности Сомов вскакивает с ловкостью ваньки-встаньки и кричит:

— Я!

Вот так-то лучше!

Остальная часть аудитории ведет себя осмотрительнее, и мы благополучно добираемся до последней по списку Уткиной.

Мой первый урок начинаю с объяснения истории как науки. Пользуясь доказательством от противного, рисую бедственное положение, в котором оказалось бы человечество — не изучай оно свою историю.

Все равно как если бы человек потерял свою память.

По-моему, все идет нормально. Слушают, кивают сочувственно — значит, доходит. Пора идти на закрепление. Но вот, чувствую, машина моя дала крен, началась вибрация. Что-то явно аварийное слышу я в неожиданном оживлении класса. Вспышки смеха. Задранные кверху головы. Ах, вот оно в чем дело! Через весь класс, прямо в мою сторону, летит… муха с пышным бумажным хвостом. Хороша история, нечего сказать! И это на уроке собственного классрука!

— Кто это сделал?

Вопрос повисает в воздухе. Туда же, вслед за мухой, летят комки бумаги и веселые возгласы:

— Бомбардировщик! Огонь!

— Идет на посадку!

— Планирует! Планирует!

Можно подумать, что я превратился в невидимку. Во всяком случае, им на меня наплевать. Нет, я еще тут, голубчики!

— Встать! — гаркнул я в полную мощь легких.

Только один человек не потерял голову. Решительная девочка в черных нарукавниках молча одно за другим растворила все три окна. Обернувшись к классу, она сказала:

— И ничуть не смешно!

На этом можно было считать мушиный конфликт исчерпанным. Но я уже закусил удила, как ретивый конь, и мчался в погоне за виновником. Найти и задушить! Ни один проступок не должен остаться ненаказанным. Ибо из мухи вырастет слон!

— Останется стоять тот, кто сделал это! Остальным сесть!

Сели все.

— Встать, кто это сделал! Или наказан будет весь класс.

Все сидели.

Прозвенел звонок. Раздался большой облегченный вздох.

— Виновник может признаться мне до конца уроков. Завтра будет поздно.

Все шумели. Я вышел из класса и, вскинув голову повыше, направился в учительскую.

Во гневе оглянись!

Не успел я выкурить сигарету, как заметил в дверях длинноногую, выросшую из формы Уткину. Она заговорщически подмигивала и, манила пальцем. Отменные манеры у ребенка!

— В чем дело?

— Я знаю, кто пустил муху, — заговорила в нос Уткина. — Это Сомов. Я видела, честное пионерское.

— Почему же не сказала, когда я спрашивал?

— А он бы потом поколотил.

— Он и теперь тебя поколотит. Я же должен сказать, от кого узнал… Постой, ты чего ревешь?

— Я ж вам… я только вам сказала.

— Зачем?

— Вы ж будете всех наказывать… А мне папа не разрешает задерживаться… Он на перерыв приходит… Побьет, если я опоздаю.

— Иди в класс.

— А вы не скажете?

— Иди в класс!

Как в лесу! Заяц боится и волка и охотника! «Черт знает что!» — бормочу под нос.

— Вы всегда вслух мечтаете?

Оборачиваюсь — улыбаются ямочки на пухлых щеках. Насмешливо прищурены голубые глаза.

— Виктория Яковлевна, вы умеете выть?

— Допустим.

— Научили б меня.

— Раньше расскажите, зачем это вам нужно.

Я рассказал. Она даже прослезилась. От смеха.

— Боже мой! Такой большой — и мухи испугался. Вы же историк. Придумали бы какую-нибудь историю. Ну, хотя бы про гусей рассказали, которые Рим спасли. Дети бы вас слушали, разинув рты. Муха залетела б куда-нибудь — и делу конец.

Наверно, на меня жалко было смотреть. Она посерьезнела:

— В гневе самое главное — вовремя оглянуться. Посмотреть на себя и вокруг. Очень помогает. Говорю вам, как старая учительница.

Приятное видение, взяв из шкафа классный журнал, исчезло.

У меня было «окно» — свободный час, и я снова остался со своими думками. Оглянись во гневе! В самом деле, как же это я?.. Наш декан, сам из учителей, только и знал, что твердил: «Овладевайте классом». Учитель, не владеющий классом, все равно что хирург, не владеющий скальпелем. И тот и другой опасны для жизни. Учитель даже опаснее. Всю жизнь без ножа режет своих питомцев. И хоть бы что! Ведь практически нива просвещения не подлежит прополке. Неужели и мне суждено стать бурьяном на этой ниве?!

На переменах я демонстративно прохаживался мимо своего класса. Заметив меня, ребята притихали. Но в глазах у них сколько хочешь чертиков. Играют со мной в кошки-мышки. Сомов и не думает идти ко мне сдаваться. Теперь я мог бы сам загнать его в угол. Для этого мне пришлось бы воспользоваться агентурными данными Уткиной. Не хватало еще, чтобы я в классе начал разводить фискалов!

Наконец послышался звонок. Вернее, символ его. Электрические звонки почему-то не работали. Перемены отбивала уборщица молотком по рельсу, подвешенному под лестницей первого этажа. Под этот унылый звон я пошел, решительный и строгий, овладевать классом.

Педагогика «Кто кого»!

Признаться, в класс я входил с миром, готовый на компромисс. Но проводившая последний урок учительница ботаники Полина Поликарповна с новой силой раздула тлевший костер.