Год - тринадцать месяцев

— Получили двойки: одна Иванова, по английскому. Опоздала Барабак. На десять минут.

— На каких там десять! — оскорбленно кричит Наташа. — Только Виктория Яковлевна вошла, и я за ней.

— Ну вот! — возмущается Сашка. — Опять скажете — формалист и бюрократ! Есть же закон — не перебивать во время доклада!

Тут Сашка прав, и я советую Барабак помолчать. Наташа продолжает ворчать, но уже шепотом.

— По чистоте, — продолжает Кобзарь, — получили четверку. Класс чистый, сам под партами проверял. А пятерки не поставили потому, что полно на переменах. Я сам помогал дежурным выгонять из класса. Выгоняешь, выгоняешь, а они опять лезут. — Махнув безнадежно рукой, староста переходит к следующей части ритуала — исполнительной. — Иванова, давай дневник.

Тяжело вздохнув, Леночка кладет на стол дневник. Это значит, что она должна остаться, выучить урок, за который получила двойку.

— Барабак, будешь стоять двадцать минут, — объявляет Сашка.

— Почему двадцать? — снова начинает торговаться Наташка.

— А сколько?

— Я опоздала на пять минут, значит буду стоять десять, а не двадцать. Понятно?

На летучках любят краткость. Ребята возмущаются. Толстуха Наташа грешна, любит поспать, опаздывает чаще всех. Вот и возись с ней почти на каждой летучке. Вовка Радченко предлагает новую меру: пусть девочки, которым по дороге, заходят к ней пораньше и устраивают под окном кошачий концерт. Отвергнув Наташкины протесты, мы принимаем это предложение. Ответственным за концерт назначается Лариса Стрекозова. А сегодня Наташке по старому закону пятнадцать минут читать газеты.

С тех пор как многие побывали в шкуре наказанного, ребята изобрели решение, по которому можно было стоять не у дверей класса, как раньше, а в любом месте коридора. Чаще всего наказанный устраивался у газеты, которую очень скоро успевал прочитать вдоль и поперек, а потом уже просто делал вид, что поглощен чтением. Таким образом, одинокая фигура у газетной витрины в опустевшем коридоре второй смены вызывала у постороннего одно лишь умиление и никаких подозрений. Это облегчало участь страдальца. Вскоре и само наказание стало называться «читать газету».

Во всей этой процедуре больше всего доставалось, конечно, мне. Почти каждый день я оказывался безобедником, ибо на меня ложилась караульная служба и опрос оставленного учить уроки. Была в этом, правда, очень глубоко спрятанная справедливость: не будет наказанных и отстающих — и я стану свободным человеком.

В заключение летучки «на середину» (к учительскому столу) вызываются Горохов с Васневым. Им предстоит отдуваться за то, что угодили в «журнал дежурного».

— Говорите! — требует староста.

Сашка мог бы сразу обратиться к одному Горохову. Говорить предстоит ему. Васнев целиком доверяет своему закадычному другу и верит в его адвокатские возможности.

Ленька не торопится с речью и, надменно задрав свой короткий нос, молча посапывает. Митя понуро разглядывает свои разбитые башмаки. Еще недавно ими можно было залюбоваться. Какие застежки сверкали! А как великолепно сидела на Мите новенькая форма с белоснежным воротником и шелковым галстуком! От былого шика и следов не осталось. Левая застежка вырвана с мясом. Рубашка давно просится в стирку. Заодно неплохо было бы прополоскать загорелое, в чернильных пятнах, нежное Митино лицо. Да, нелегка, видно, у тебя жизнь, товарищ! Отчего бы это? Надо потолковать с парнем по душам…

Недалеко ушел от своего дружка Ленька Горохов. Но на нем более естественно и по-своему элегантно сидит не блещущий новизной костюм. Ленька, конечно, от природы франт. Чего стоят одни значки над карманом куртки!

— Ну, чего молчите? — пытает Кобзарь.

— А чего говорить? — сразу лезет в бутылку Ленька. — Мы с Васневым…

Класс разражается смехом. Ребята уже не могут спокойно слышать это «Мы с Васневым», ставшее неизменным началом всех Ленькиных высказываний.

Леня, уже успевший обидеться, идет к своей парте у окна, но тут стою я. Взяв его за плечи, ставлю лицом к классу. Он снова порывается уйти, я возвращаю на место. Эта минутная возня кажется мне вечной. Я не уверен, что именно так следует поступить с диковатым Ленькой. Но ничего не поделаешь: вышел «на середину» — стой и отдувайся.

Наконец Ленька затихает и скороговоркой рассказывает о том, как они с Васневым тихо сидели и работали, потом он макнул в чернилку и вытащил на кончике пера кусок бумаги. Хотел вытереть перо об васневскую промокашку, а попал тому на лист. В ответ Васнев черкнул по Ленькиной тетради… Потом их выгнали из класса.

Решили: на этот раз предупредить. Если еще попадутся в «журнал» — рассадить.

Друзья понуро идут на место. На этом летучка кончается. Я прошу слова для объявления.

— Напоминаю: завтра сбор лома. На прошлом воскреснике мы заняли второе место по школе. Надо думать, что и теперь мы не будем в хвосте.

О каком хвосте идет речь? Благородное возмущение теснило грудь каждого и криком вырывалось наружу. Только первое место, и никаких! Надо сегодня же провести разведку. А завтра собраться пораньше, чтобы никто не захватил лучшие места.

— Во сколько соберемся? — спросил я.

— Давайте назначим в восемь, — сказал Сашка, — в полдевятого все придут.

— Нет, — возразил я, — давайте назначим в полдевятого, а чтоб в восемь тридцать ноль-ноль все были здесь.

Это несуразное «восемь тридцать ноль-ноль» легко пошло по рядам и осталось в классе. Мы тут же приняли закон под тем же названием.

Поставив свою подпись под новым законом, Сашка распустил класс. Поднялась обычная толчея. Я давно заметил, что выход из класса — один из самых драматических моментов в нашей жизни. Возвращаю ребят но местам. Вызываю к двери группу мальчиков и прошу их:

— Продемонстрируйте, пожалуйста, еще разик, как вы только что выходили из класса, а я посмотрю по часам, сколько это займет времени. Начали!

Мальчишки сразу же входят в роль и, заметно утрируя, разыгрывают сцену выхода из класса. Вот могучий Сашка и плечистый Шушин, столкнувшись в дверях, не могут разминуться и давят друг дружку. На них наседают человек пять, но безуспешно. Юркий Вертела уже на потеху зрителям лезет на четвереньках, пытаясь пробраться между ногами устроивших пробку. Зрители визжат от восторга. Я объявляю результат: пятисантиметровый переход занял пять минут! За это время можно было приблизиться к дому на целый квартал, не говоря уже о таких потерях, как помятые бока и подавленные ноги. Зову мальчишек из коридора и ставлю новую задачу.

— Теперь давайте по-человечески. Внимание! Пошли!

Зазвучала дивная музыка волшебных слов:

— Пожалуйста!

— Прошу вас!

— Спасибо!

— Простите!

Умеют ведь! Результат перехода: двадцать секунд, и никаких потерь, одно удовольствие. Даже со стороны приятно посмотреть на воспитанных людей.

Пропустив вперед девочек, «воспитанные люди» тихо и чинно покидают класс. Благополучно оставляем позади такой трудный участок, как лестница, но вестибюль уже нам не под силу.

— В чем дело, Вова?

Длинный Радченко с зажатой в кулаке ручкой портфеля сам похож на вопросительный знак. Но и без слов все ясно. Опять эта дурацкая игра! Суть ее в том, чтобы незаметно подкрасться и стукнуть портфелем по портфелю товарища. В случае полной победы (портфель товарища на земле) у выбившего рот до ушей. Удивительный примитив!

— Чья работа?

Вперед выступает Генка Воронов. По идее портфель должен был упасть вместе с ручкой. Кажется, это больше всего занимает хозяйственного Генку.

— Вытаскивай свои книги, а сумку давай мне, — приказываю я.

Генка достает из кармана ключик, привязанный цепочкой к поясу и, волнуясь, не сразу отпирает крохотный никелированный замочек. У Генки пристрастие к блестящим регалиям. Грудь его украшают постоянно меняющиеся значки, к обычному ремню прикреплена морская пряжка. От пояса в карман тянется тонкая цепочка, на ней — перочинный нож. Так и хочется процитировать: «Златая цепь на дубе том». Но я сохраняю свирепое выражение и, завладев Генкиной сумкой, обращаюсь ко всем: