Глубокое течение

Жители выскочили на улицу и побежали к огородам, стремясь скорей добраться до ельника, который виднелся в каких-нибудь ста метрах за огородами. Но осколки мин, пули автоматов и пулеметов настигали людей и косили их. Только человек двадцать успело добежать до ельника и спрятаться в нем.

Генрих Визенер стоял около машины, наблюдая за действиями солдат, и жадно курил сигарету за сигаретой. Пожар и вид убитых действовали на него успокаивающе. Нервное напряжение прошло. Он приказал прекратить обстрел и сел в машину.

То, что лес кончился и теперь по обе стороны шоссе тянулось Открытое поле, совсем успокоило обер-лейтенанта.

Маевские садились обедать, когда на улице затрещали моторы и возле их двора остановилась машина с немецкими солдатами.

Татьяна, посмотрев в окно, узнала солдат и, побледнев, бросилась к люльке. Она схватила сонного Витю на руки. Ребенок проснулся и заплакал.

— Тише, сынок, тише, мой родной, — испуганно зашептала она, прижимая его к груди и закутывая в одеяло..

Карп Маевский тоже поднялся и подошел к дочери.

— Зачем ты взяла его? — спросил он, а у самого заметно дрожала нижняя губа и руки.

Растерявшаяся Пелагея забегала по комнате, не зная, что делать. Она схватила со стола миску с борщом, вынесла ее на кухню, но сразу же вернулась с миской назад и снова поставила на стол.

Немцы не спешили входить в дом. Карп и Татьяна встали около окна и незаметно наблюдали за ними. Офицер выстроил солдат около машины и что-то говорил им, зло выкрикивая отдельные слова.

— Где тот? — спросил Карп у дочери.

— Его нет, — ответила Татьяна.

— Но это те же самые?

— Те.

Старый Маевский тяжело вздохнул и незаметно перекрестился, хотя раньше никогда этого не делал. Потом пристально посмотрел на дочь. Ребенок перестал плакать, и Татьяна постепенно успокаивалась. Тем временем Генрих Визенер распустил строй и с тремя солдатами направился в хату.

Он задержался на пороге и, быстро оглядев комнату и людей, остановил тяжелый взгляд на Татьяне…

А она смотрела на него в упор, смело и дерзко, будто вызывая на борьбу.

Визенер пренебрежительно улыбнулся и направился к ней. Отец тоже сделал шаг по направлению к ней, намереваясь заслонить собой дочь. Но лейтенант остановился и тихо произнес:

— О-о! Мутер?..

Не меньше минуты рассматривал Визенер Татьяну. Это была первая русская, к которой он не чувствовал ненависти и отвращения; молодая женщина с ребенком на руках понравилась ему.

Маевские, в свою очередь, рассматривали его, но по-разному. Отец и дочь смотрели на него с ненавистью — они даже не пытались скрыть ее. Если бы Визенер был более внимателен, он мог бы прочесть эту ненависть в их глазах. Пелагея уставилась на офицера с интересом и страхом. Этот поединок взглядов длился долго. Наконец Визенер перевел свой взгляд на стол, брезгливо поморщился и махнул рукой.

— Убрать со стола! — приказал переводчик.

Пелагея испуганно всплеснула руками и начала быстро убирать. Но миска с борщом выскользнула из ее рук. Пелагея схватила со стола чистое полотенце и начала вытирать пол.

«Дурная», — подумал Карп и отвернулся.

Солдаты вышли.

Татьяна посмотрела в окно и увидела, как солдаты вытащили из машины труп человека в форме офицера. Она узнала своего обидчика и бросилась к отцу.

— Тата, это он… Его несут.

Отец стиснул ее руку.

— Успокойся… Сядь. Ты не узнала его, не узнала. Поняла? Не узнала, — говорил он скороговоркой, загораживая ее и заставляя сесть на кровать.

Солдаты внесли труп в комнату и положили на стол. Стол был короткий, и ноги Редера, в начищенных до блеска сапогах, свисали чуть ли не до самого пола. Визенер приказал принести второй стол. Солдаты выскочили на кухню, смахнули на пол посуду, внесли стол и поставили под ноги убитому.

Визенер повернулся к Татьяне. Теперь он говорил тихо, почти шепотом, но сухие губы его дрожали и кривились, пальцы нервно теребили ремень портупеи.

— Вы должны подойти и поцеловать знакомого офицера, — перевел переводчик.

Татьяна вздрогнула.

— Покойник был вашим хорошим знакомым… Ну? — Визенер цинично улыбнулся.

С минуту Татьяна смотрела ему в глаза. Потом быстро встала (впоследствии она не могла вспомнить, как это случилось) и направилась к столу, испугав отца. Старый Карп сделал было движение, чтобы удержать ее, но она остановилась и некоторое время рассматривала мертвого. Его левый глаз был широко раскрыт и смотрел, как живой. Рука застыла у виска. Между пальцами запеклась черная кровь, Кровью было испачкано лицо, шея, мундир… Татьяна вдруг почувствовала запах крови, и сразу все поплыло у нее перед глазами: стол с покойником, стены, окна. Она хотела позвать отца, но только открыла рот и повалилась на Визенера. Тот инстинктивно поддержал ее. Подскочил отец, обнял Татьяну и отвел к кровати. Визенер брезгливо поморщился и повернулся к столу. Он долго всматривался в лицо убитого.

Маевский украдкой наблюдал за ним и в то же время не спускал глаз с дочери.

Таня вскоре открыла глаза и виновато улыбнулась отцу. Он ласково провел своей морщинистой ладонью по ее бледной щеке. Взгляд его говорил:

«Ничего не бойся, дочушка».

Но сам он боялся. «Быть беде», — думал он, глядя на стоявшего у трупа Визенера.

Вот Визенер повернулся и что-то быстро сказал переводчику.

— Офицер требует, чтобы вы немедленно приготовили ему обед. Яйца, масло, сало! Пять минут!

После всего, что произошло, приказ этот показался Карпу очень странным, и сначала он даже не понял его. А когда понял, чего от него требуют, улыбнулся, особенно ясно почувствовал ничтожество Визенера.

— Накормить? — переспросил он, подчеркивая это слово. — Что ж, можно. Народ мы гостеприимный. Пойдем, дочка, — обратился он к Татьяне, которая уже поднялась и сидела на кровати.

Татьяна хотела было взять Виктора, но отец отрицательно покачал головой и взглядом показал на люльку. Во взгляде отца она прочла уверенность, и эта уверенность передалась и ей. Она пересадила Витю с кровати в люльку и пошла вслед за отцом.

Они вышли в сад и направились к пустому амбару, который в последнее время даже на замок не запирался. Возле амбара Маевский остановился и глубоко вздохнул:

— Аж дышать тяжко одним воздухом с ним, — сказал он. — Ух, ирод! Но теперь я его не боюсь. Я его накормлю, Таня, накормлю, чтоб он удавился.

Плотно закрыв двери амбара, он приподнял одну половицу и полез под пол. Вскоре он вылез оттуда и стал нагружать корзинку салом, медом, водкой, яблоками.

— Я его напою один раз, чтоб он лопнул от нашей еды. Напою, чтоб он под стол свалился, — ворчал старик. — Сатана в образе человека.

В этот момент с другого конца деревни долетел душераздирающий крик женщины и через минуту — выстрелы. Татьяна вздрогнула. Насторожился и старый Маевский.

— Вот он, «новый порядок». Думали мы когда-нибудь? А?

— Страшно, тата. Два месяца шла — не боялась, а тут боюсь. Что это?

— Не бойся, в обиду не дам… Что будет, то будет, — и Маевский показал ей на торчащую из кармана рукоятку револьвера. — Помнишь, Микола оставил мне свой испорченный? Вот я его и отремонтировал. На всякий случай.

— А может, лучше не брать его, тата?

— Нельзя не брать, Танюша… Нельзя к зверю идти с голыми руками. Пускай… Обыска он у меня не будет делать. А если…

Он посмотрел на дочь и не закончил мысли, но Татьяна поняла его.

— Пошли, — сказал Карп.

В хате, против столов, на которых лежал убитый, был поставлен третий стол, принесенный солдатами из соседней хаты. На нем уже стояло несколько бутылок вина.

Карп поставил водку, выложил из корзины закуску. Визенер все осмотрел, понюхал и удовлетворенно улыбнулся.

На кухне топилась печь и суетились солдаты, приготовляя пищу. Им помогала Пелагея. Солдаты громко разговаривали. Один из них убил топором кота, подкравшегося к жареной курице. Немцы загоготали. Визенер выглянул из комнаты и приказал им замолчать.