Примерный сын (ЛП)

Мы танцуем и пьем, в особенности я. В конце концов, я изрядно накачался, так что мне удалось не

думать о ритме и не обращать на него внимание. По словам Бланки я приспособился к фонограмме. Когда эту развалюху (а это была не более чем древняя, маленькая дискотека с хорошей музыкой и славным кайпиринья [прим: кайпиринья – бразильский алкогольный коктейль, который готовится из кашасы, лайма, льда и тростникового сахара]) стали закрывать, мы с Бланкой пошли к ней домой и спали вместе. Я очень смутно помню и не скажу точно, занимались ли мы любовью, поскольку не придавал этому никакого значения. Я помню только, что мы целовались, и поцелуи Бланки, которые прежде так нравились мне, теперь меня разочаровали, потому что это были не Коринины поцелуи. Я искал, но ничего не находил в них. Они были равнодушно-бесчувственными, в них не было ни страсти, ни любви; эти поцелуи заставляли меня лишь еще больше тосковать о моей румынской возлюбленной. Я хотел быть человеком, который может отделить секс от любви, рассматривая его, скорее, как некое гимнастическое упражнение, но я никогда не был таким человеком. Мое тело не имеет иной жизни, отличной от моей, поэтому я не испытывал удовольствия от перспективы секса с Бланкой. Теперь для нас все было слишком поздно. Мы возвращались к тому времени в нашей общей стране, срок действия визы в которой уже истек. Тем не менее, было приятно проснуться в объятиях Бланки, и с жуткой головной болью с похмелья принять душ в ее ванной, стоя под напористыми струями воды, потому что все в ее квартирке было превосходным, таким милым, аккуратненьким, и к тому же, чудесно работало. Словом, все было под стать ей самой.

Я доставал себе таблетку “Эспидифена” из американской барной стойки на кухне, надо заметить,

претендующей также на звание гостиной, столовой и мастерской. Квартирка была маленькой, но, как я уже говорил, в ней было все. Самой же Бланке по душе мастерить украшения, поэтому она обустроила себе на кухне уголок прикладного искусства. Так вот, не успел я принять таблетку, как Бланка выпалила истинную причину ее вчерашнего звонка:

- Я уезжаю, Винсенсо. Я уезжаю из Испании. Я закрываю свою квартиру и буду жить в другой

стране.

Я окаменел. Это известие ошеломило меня сильнее, чем безразличие к ее телу, которое испытало

мое тело сегодня ночью, как и следовало ожидать. Таковы наши тела и разум; они отличаются сами по себе.

- Куда? – выдохнул я.

- В Англию. В головную компанию моей фирмы. Там освободилось место, и… да что там, здесь

меня ничто не держит, я ни к чему не привязана. Ты же знаешь, что мой брат болен, и уже пару лет как уехал туда вместе с мамой. У них все хорошо. Вот и я хочу попробовать что-то новое, прежде чем стану слишком старой и падкой на удобства домоседкой.

Англия. Надо же, именно Англия. Судьба… Место, о котором я постепенно забывал, где

происходило действие песен, которые так много значили для меня. Англия. С ее чаем, fish and chips (рыбой с жареным картофелем), ее двухэтажными автобусами, ее фабриками, правосторонним движением, ее шахтерами в шаге от войны, ее пинтами пива. Я и думать забыл об Англии, этом легендарном острове, которым я восхищался когда-то, целые века тому назад, и вот теперь другие люди осмеливаются сделать шаг, чтобы завоевать его. Бланка была права. Время шло неумолимо, а она была старше меня. Сколько шансов на перемены есть у женщины за сорок? Я почувствовал себя осиротевшим; мне не хотелось, чтобы Бланка уезжала. Мне нравилось думать о ней. Хоть я уже и не был в нее влюблен, но мысленно я разговаривал с ней.

- Ну же, Винсенсо, не делай такое лицо, – Бланка понимала, что со мной творилось. Незаметно для

меня самого мои глаза затуманились, такое иногда со мной бывает. – Англия – вот она, совсем рядом, и есть целая куча совсем недорогих авиарейсов.

“Такие вещи говорятся, но не делаются,” – подумал я. Сколько раз за эти годы я летал в Англию?

Ни разу. Несмотря на свое огромное желание – ни разу! Бланка прочла мои мысли, а может, она просто думала о том же, и продолжила свою сердобольную ложь:

- Вот увидишь, там мы будем встречаться чаще, чем здесь. По крайней мере, находясь друг от

друга на расстоянии, мы будем переписываться и общаться по скайпу. Это же так весело.

“ Нет, – подумал я, – у тебя будут новые друзья, новая любовь, новые места, по которым ты

будешь ходить: офис, супермаркет, химчистка, винный магазинчик, аптека, спортзал, бензоколонка, любимый индийский ресторанчик… Я не впишусь в эти декорации, и ты меня забудешь”. Но я не стал говорить свои мысли Бланке, вместо этого я подтвердил:

- Конечно, само собой.

- Уже четверть девятого, – нежно промурлыкала она, – я опаздываю на работу.

- Когда?..

- В эту пятницу, – ответила Бланка, надевая пальто.

Я встал со стула и обнял свою бывшую. Если бы я обнимал ее чуть дольше, то, кажется,

расплакался бы, но, очевидно, Бланка предвидела такой вариант:

- Эй, Винсенсо, это не окончательное прощание, это всего лишь прощание до новой встречи. –

Бланка слегка отстранилась от меня, улыбнулась и поцеловала в губы. – У тебя впереди масса времени, сколько хочешь. Потянешь за дверь, и ты уже там. Учти, ты – первый, с кем я хочу там встретиться. Goodbye, my darling (Пока, до встречи, милый). – И вышла за дверь.

Я даже не успел рассказать ей ни о Корине, ни о том, что покупка маминого магазина накрылась

могучей шляпой, ни о сестре с ее детьми, живущей теперь с нами, ни…

По дороге в магазин, стоя в метро в мятой и несвежей вчерашней рубашке, я подумал, что

незадолго до смерти моего отца Сантьяго Аусерон ушел из группы “ Radio Futura” и стал называть себя Хуан Перро. Я достал несколько дисков кубинской музыки, которые имели большой успех, но не входили в число моих любимых. Я ведь уже упоминал о своей проблеме с ритмами тропиков и карибов. Я не могу станцевать даже болеро, не говоря уж о перрео или сальсе. Самое интересное заключалось в том, что уйдя из “Radio Futura”, Аусерон объединился с Кико Венено, и, благодаря этой дружбе, в свет вышел диск под названием “Échate un cantecito”, который я прослушал еще до того как его выпустили на кассетах. Сразу после смерти отца, я стал с еще бóльшим рвением слушать музыку. Она единственная смягчала и приглушала боль, но это не имеет к делу никакого отношения. А дело, собственно, в том, что в метро я подумал, что мне хочется, чтобы мой друг, как Сантьяго Аусерон (а лучше женщина, такая как Бланка), помогли мне выудить из самого себя все самое лучшее и идти своим путем, тем, которым я иду, но лучшим, чтобы стать таким, как большинство людей. Кико Венено сделал шаг от своих предыдущих, более резких, дисков к имевшему большой успех диску “Échate un cantecito”, этакий плавный, естественный переход, который он проделал со своим товарищем. Я хотел бы того же для себя – спокойной, размеренной, упорядоченной перемены, сложившейся в моей голове: покупка магазина, отношения с Кориной, мое постепенное преобразование. Вот только кто будет моим Хуаном Перро или Сантьяго Аусероном? Бланка? Она уезжает. Хосе Карлос? Он славный малый, но слишком занят своими делами. К тому же, на самом деле он был таким же обалдевшим как и я от повседневной рутины и помешанным на работе. Неделю за неделей он топтался на месте в своих любовных отношениях, не делая ни единого шага ни вперед, ни назад. Корина? Корина, прикинь. Нет, не Корина. Я был один. У меня не было друга, который придет мне на помощь, укажет дорогу и подтолкнет вперед.

Сегодня вечером я погулял с Паркером и рано лег в постель. Племянники еще чистили зубы в ванной, решительно отказываясь ложиться спать и препираясь с сестрой, чтобы она дала им посмотреть какую-нибудь вечернюю телепрограмму. Читать мне не хотелось, и я лежал в кровати, тупо глядя в потолок. Эту комнату родители обустроили для меня, когда я был еще ребенком. Та же самая комната, и тот же самый потолок. Конечно, сама комната имела теперь другой вид: письменный стол, вращающееся кресло, книги в этажерке; поменялся цвет стен, потому что те пестрые, цветастые обои я содрал сто лет назад; детские занавески заменили на шторы, а стеганое одеяло – на кретоновое покрывало. Словом, все было другим. До сегодняшнего утра я думал, что тоже менялся, что время делало свое дело, но сейчас, вечером, я уже не был так уверен в этом. Я поднялся, открыл ящик с виниловыми пластинками и достал из него одну. Затем я включил проигрыватель и с величайшей осторожностью опустил иглу проигрывателя на бороздку пластинки. Зазвучала чудесная мелодия со всеми ее переливами: “Еще одна ночь, когда я не сплю, еще одна ночь, когда я в растерянности... Весело звучит старый рояль за зеленой дверью...”