Избранное

Я глядел на быстро приближавшихся вражеских солдат и, сам не зная

почему, не в силах был оторвать взгляда от этого страшного зрелища.

- А ты чего маячишь тут? - закричали на меня с разных сторон. -

Ложись!

Уже лежа, нацелив бинокль, я уткнулся взглядом в знамя, которое

поднял и развернул над головами атакующих дюжий парень с голой грудью.

Половина знамени голубая ("блакитная" - по-украински), половина

желтая... На солнце засверкали широкие, заграничной выделки,

примкнутые к винтовкам, штыки-кинжалы...

На миг все затихло.

Я услышал свое хриплое от волнения дыхание. И вдруг справа,

слева, из-под кустов, из-за камней рванули по петлюровцам молчавшие до

того пулеметы.

"Та-та-та-та-та!.." О, эти звуки показались мне прекрасной

музыкой! А соседи пехотинцы даже повскакали из травы, в которой

укрывались. Но резкое слово командира - и бойцы опять залегли.

А пулеметы делали свое дело. Вот получивший пулю петлюровец

завертелся волчком и хлопнулся задом наперед. Вот другой, третий,

четвертый повалились ничком...

- Огонь! - рявкнул мне в ухо подбежавший с бронепоезда матрос и

сунул в руки жестяной рупор. - Связной от Теслера передал: "Огонь,

прямой наводкой!"

И я начал командовать прямо с холма. Гаубица била частым огнем,

но я от волнения едва различал, где падают мои снаряды. Я видел

разрывы, видел, как от пламени и дыма шарахаются целыми толпами

вражеские солдаты, но ведь били по ним и наши полевые батареи. А там

артиллеристы классные, и, конечно, они-то и наносили подлинный урон

врагу.

Но петлюровцы не дрогнули. Вот они прибавили шагу, вот уже они

совсем близко... Наконец-то наши команды к встречному бою...

- Вперед! За Советы!

- Ура-а-а-а!..

Пригнув головы и крепко сжимая винтовки, бойцы бросились в

штыковой бой...

x x x

Цепь за цепью, рота за ротой скатывались с холмов наши бойцы -

били, крошили, расшвыривали петлюровцев штыками и прикладами - и

погибали в неравной борьбе: никто из них уже не возвращался...

Бронепоезду и батареям было приказано не умолкать, а бить по

цепям, которые шли атакующим на поддержку, - и мы, всей командой,

работали у орудия, не разгибаясь. Временами я выскакивал с бронепоезда

на холм для корректировки огня, но сил не было глядеть, как

торжествующая орава с желто-блакитным знаменем растаптывает редкие

цепи наших геройских бойцов...

- Вперед, на выручку! - кричал я, забывая сразу и боевой порядок,

и приказание комбрига: "Не выставлять поезд под огонь!"

Я скатывался со своего холма в вагон, к артиллеристам, и мы с

бронепоездом вылетали из-за укрытия в гущу вражеских солдат, били в

упор из гаубицы, секли по ним направо и налево из пулеметов.

Но башенный бронепоезд! Едва мы попадали к нему на прицел, как он

накрывал нас тучей снарядов. Снаряды у него оказались много меньше

наших - трехдюймовые, но залп его из четырех пушек мог быть для нас

смертельным. И в дыму, грохоте, вони, не видя уже ничего вокруг, мы

катили обратно за холмы.

Эти наши вылазки заметил комбриг и галопом прискакал к

бронепоезду на своем рослом жеребце.

- Арестую! - закричал он, вздернув жеребца на дыбы. - Под суд

пойдете! Не сметь выдвигать гаубицу под огонь! Это вам не

бронированный поезд, а тыловая орудийная площадка. Извольте это

запомнить.

И Теслер, отдав лошади повод, помчался прочь.

Что он сказал? "Не бронированный поезд... Тыловая площадка..."

Ошеломленный, я глядел вслед удалявшемуся Теслеру. Может быть, я

ослышался?

Я обернулся и посмотрел на матроса, на Малюгу и на всех остальных

в вагоне.

Бойцы, отступясь от орудия, стояли кучкой в стороне.

Они молчали. Так продолжалось несколько минут.

Первым заговорил Федорчук.

- А знаете, братишки, нет худа без добра, - сказал он, подвернув

под себя гильзу с порохом и садясь на нее. - Ведь вот всю эту ночь

меня мыслишка кусала: как, мол, ты, Федорчук, назовешь новый боевой

корабль, куда тебя, непоседу, опять служба прибила? Думал я, думал -

никак. А сейчас названьице само собой мне в голову вошло. Назовем мы,

ребята, наш поезд... - матрос хлопнул себя по колену, - "Тыловой

громобой". Согласны? Голосую. Кто против?

Все засмеялись и стали присаживаться кто куда.

Только Малюга не сел. Он сурово взглянул на матроса.

- А я вот что скажу, моряк, - заговорил он, тронув матроса за

плечо. - Всякой орудии, знаешь, свое место обозначено, все равно как и

человеку. Легкая орудия - ей место поближе к позиции. А взять тяжелую

орудию - тяжелая всегда отступя от легкой становится. Это уж так, по

уставу... - Тут он прошелся совсем близко около меня и пробурчал в мою

сторону: - Забула мати, як детину звати!..

- Кончили разговоры! - объявил я. - По своим местам становись!..

Все стали к орудию.

Я опять полез с рупором на свой холм, но тут машинист объявил,

что у него вышла вся вода и что если стоять еще, то прогорит топка и

паровоз выйдет из строя.

- Отбой! - скомандовал я.

Я запросил штаб, и мне разрешили сняться с позиции.

Поезд тронулся.

Я забрался в самый конец нашего железного, но уже во многих

местах продырявленного вагона. Там я присел на груду сваленных

порожних ящиков из-под снарядов.

Надо было собраться с мыслями.

"Что же это такое? - спрашивал я себя. - Бронепоезд - и вдруг

превратился в тыловую площадку..."

x x x

Остаток дня мы провели на своем разъезде.

Завечерело. Федорчук сварил на костре похлебку, сели ужинать.

За ужином было невесело. Ни разговоров, ни смеха, ни задорной

матросской шуточки. И едят-то, гляжу, мои ребята, словно чужое дело

делают. Хлебали, хлебали, да так и не опорожнили ведро. Матрос, ворча,

выплеснул варево за борт в канаву.

Нет, вижу, так дело не пойдет: потолковать надо с ребятами,

разъяснить им наше новое положение, а то они совсем носы повесили.

Я устроил собрание команды.

- Вот что, товарищи, - сказал я. - Все мы бойцы нашей Красной

Армии и люди сознательные. Мы получили от высшего начальства приказ

работать на тыловых позициях. Что это значит? А вот что. Возьмем

сегодняшний случай: попробовали мы бить нападавших с бронепоезда в

упор - и раз, и два, и три выезжали вперед, в последний раз даже в

самые колонны их врезались, а много ли толку вышло?

Я помолчал, ожидая ответа, но никто не промолвил ни слова.

- Ну ладно, - сказал я, - давайте разберемся. Мы с одним орудием

на открытой площадке, а противник? У него кругом батареи понаставлены

да бронепоезд еще вдобавок - видали эту стальную крепость? В этаком

пекле выпустишь из гаубицы снаряд-другой и уже оглядывайся, как бы в

укрытие поспеть. А чуть замешкался, считай - конец: расшибут и наш

полувагон, и гаубицу, и людей всех уложат. Посудите, какой же толк от

такой стрельбы? Разве это настоящая помощь бригаде?

Бойцы молчали.

Я продолжал:

- И правильно, очень умно сделал командир бригады, что вовремя

нас осадил. Теперь он ставит нас на тыловую позицию. Что это значит? А

то значит, что мы из своего тяжелого орудия спокойненько будем крошить

петлюровцев метким огнем с дистанции...

- До восьми верст эта орудия берет, - вставил Малюга. - Ежели

только сам наблюдатель...

Я перебил его:

- Вот видите, товарищи: восемь верст. Да к такому орудию любой