Избранное

как точка на карте.

Ординарец подал лошадь, и комбриг уехал. А мы, накинув на орудие

чехлы, кубарем выкатились из вагона и побежали в железнодорожную

будку.

x x x

Скорее, это был домик: сени, кухня, комната. Поглядели - кругом

пусто. Стоит шкаф, дверцы полуоткрыты, внутри одни крошки. У стены

железная кровать, но без матраца. А в углу, на месте рукомойника,

всего только ржавый гвоздь.

- Что же, ребята, надо хату обживать, - заговорил матрос,

деловито обшаривая углы. - Как это говорится: Робинзоны Крузо в

пятницу...

Я шепотом поправил моряка:

- Ты, наверное, хотел сказать: "Робинзон и Пятница"?

Федорчук посмотрел на меня ясными детскими глазами.

- А разве я не так сказал? - слукавил он и, крякнув, продолжал

свой обход.

- Э, да тут, поглядите-ка, живая душа есть! - И он вытащил из-под

плиты кошку. Поднял ее и повернул к себе перепачканной в золе

мордочкой.

- Принимай, хозяйка, гостей. Ну, учили тебя разговаривать?

Кошка слабо мяукнула.

- Ну, вот так...

Тут кошку перехватил с рук на руки Никифор. Стал гладить ее,

почесал ей за ухом. Та сразу развалилась у него на руках и громко

замурлыкала.

- Ишь ты, - осклабился матрос. - Гости не кормлены, а она сразу

же и песни петь. Обожди, хозяйка, с песнями, дай сперва людям

обсушиться.

- Возьмем ее, а? Будет жить у нас в поезде, - сказал Никифор,

присаживаясь с кошкой на кровать.

- Еще чего выдумал! - ответил матрос. - Да эта животина от

первого же выстрела так сиганет из вагона, что ее и снарядом не

догонишь. Пускай уж она при своем доме остается. Вышибем вот контру, и

хозяева сюда воротятся.

Матрос прыгал на одной ноге у порога, защемив другую ногу дверью

и стаскивая намокший сапог. Наконец сапог провалился куда-то в сени, а

матрос шлепнулся на пол.

Долговязый пулеметчик уже растапливал плиту, усердно поддувая

огонь. Он был у нас теперь и за кока. Сонливый парень, но под

начальством матроса куда каким проворным стал!

- Обожди слюни-то распускать, - сказал сопевшему коку Федорчук,

подвешивая над плитой свои сапоги для просушки. Потом, шлепая босыми

ногами, побежал в вагон и принес пучок орудийного пороху - каждая

пороховинка с лучинку. Этих лучинок он подсыпал в плиту, и огонь сразу

загудел, как от бензина.

Тут и все принялись за дело. Наш слесарь взял топор и стал

откупоривать банки с консервами. Малюга с ведром "Ст. Проскуров" пошел

по воду.

А свободных людей матрос усадил, под командой Панкратова, чистить

овощи: огород был под боком, тут же, при домике. Накопали ребята

молодой картошки, надергали из гряд сладкой сахарной свеклы, капусты и

принялись стругать сочную зелень и крошить ее в ведро.

Пока просыхала у плиты одежда, подоспел чай. А там подошло время

и обедать.

Все устроились вокруг ведра, а Малюга с племянником отделились:

начерпали себе борща в миску и отошли в сторону. Норовистый старик уже

не в первый раз обедал отдельно, и никто не обращал на это внимания:

"Не нравится из ведра хлебать, ешь из миски, твое дело". Но на этот

раз дядя с племянником залучили к себе еще долговязого пулеметчика, и

все ребята сразу это заметили.

- Партию свою составляет. Это он против тебя, -

полушутя-полусерьезно сказал матрос.

А Малюга между тем достал из бумажки кусок сала и стал крошить

его в миску.

- Откуда это у него? - спросил я вполголоса матроса.

- А он вчера свое барахлишко выменял. В форме же он теперь, шитая

рубаха да калоши ему больше ни к чему, вот и променял в деревне на

сало. Теперь он как рыбак с прикормом: сидит на бережку - вот и

долговязый клюнул... Говорю, партию составляет!

- Брысь! - вдруг яростно крикнул Малюга, и от него, фыркнув и

подняв хвост трубой, отскочила кошка. Видно, нацелилась полакомиться

салом, да не вышло.

- Что же ты, угостил бы животную, - сказал матрос, - она к тебе с

почтением, а ты - "брысь".

Старик, не удостоив матроса ответом, стал хлебать свой борщ.

Подтрунивания Федорчука задели меня за живое: в самом деле, старик

обособляется. Обидно, что я к нему всей душой, а он мое внимание и

заботы в грош не ставит! А чтоб командиром меня назвать - не было

такого случая. Может, еще думает, что новыми сапогами да гимнастеркой

с шароварами я хотел задобрить его? Может, рассчитывает, что я

обхаживать его начну, в глаза ему льстиво заглядывать?.. Зло меня

взяло, и быть бы ссоре, да я вовремя спохватился: опять вспомнил, с

кем имею дело. Нет, силой этого дядька не переломишь. Стрелять надо

научиться, а потом побить его на мастерстве артиллериста! Вот это ему

понятно. Далеко, Медников, замахиваешься, далеко... Но добьюсь же я

своего!

- Федорчук, давай по рукам!

Матрос прищурился, пристально посмотрел на меня, но моей мысли,

видать, не понял.

- Тоже торговать захотел? - повел он шутливый разговор. - Только

чего же тебе, голышу, продавать-то с себя? У меня тоже ничего

продажного - разве что буква "ять"...

- Да не о том, - сказал я, - а чтобы, не отступаясь, выполнить

задуманное!

Матрос подмигнул мне: ясно, мол, - и мы ударили по рукам.

Отошло маленько сердце. Я не стал больше глядеть на Малюгу и на

его артель у миски; подсел к Федору Федоровичу. Машинист мне

понравился с первого же дня нашей совместной службы. Скупой на слова,

нелюдимый, он как-то сразу располагал к себе своей суровой

степенностью, и его уважала вся команда.

Федор Федорович редко выходил к общему столу, то есть, правильнее

сказать, к ведру: свою порцию он забирал на паровоз. И тут тоже не

высидел - похлебал, похлебал с нами, а доедать борщ все-таки ушел к

себе в будку: опасался оставить свой паровоз даже на полчаса, хотя там

у него был помощник, кочегар. Никому не доверял машину.

Обед закончился песнями. В первый раз запели, а как ладно вышло!

Запевать взялся Никифор, мой телефонист. И так он чисто, так задушевно

запел, что мы все бросили подтягивать, только слушали. А он словно

только этого и ждал: пустился петь во весь голос, и что ни песня, то у

него выходила краше.

- Эх, гармошку бы! - вздыхал матрос, слушая и перебирая в такт по

колену пальцами. - Поиграл бы я тебе под твой голос...

Наш солист придержал на секунду дыхание, развел руками и вдруг

взял такую ноту, что все посмотрели на потолок.

Послушали мы задушевных украинских песен, а потом сладились и

затянули широкую сибирскую:

Славное море - священный Байкал,

Славный корабль - омулевая бочка...

Эй, баргузин, пошевеливай ва-ал,

Молодцу плыть недалечко...

Матрос на ходу присочинил, и все подхватили:

Славный корабль - боевая площадка...

Эй...

Певцы подмигнули и грохнули:

Эй, командир, становись за штурва-ал,

Плыть молодцам недалечко...

x x x

Вскочил я поутру - и первым делом за карандаш и книжку.

Мелко-мелко исписал две странички, перечитал с начала до конца и вывел

чертежным шрифтом заголовок: "Урок Э 2. Стрельба по невидимой цели, с

картой и компасом". Есть такое дело! Два урока уже. Для почина это

совсем неплохо, а вообще-то... Не всякий день приезжает командир

бригады!

Я решил во что бы то ни стало раздобыть себе учебник по

артиллерии. Созвонился с ближайшего пункта связи по телефону с

командиром батареи и вечером, после отбоя, взяв винтовку и насовав,