Извивы памяти

Зямин голос

Как нага высокая нога

Кепка Окуджавы

Большая жизнь в маленьком городке

ПРОЩАНИЯ

"Пошто слеза катится"

Очень удачная жизнь

Memento… No nocere…

Завершение

Юлий Крелин. Извивы памяти (врачебное свидетельство). — М.: Захаров, 2003

издательство:  Захаров И. В.

год издания:  2003

место издания:  Москва

язык текста:  русский

язык оригинала:  русский

тип обложки:  Твердый переплет

формат:  84х108 1/31

страниц:  285

тираж:  3000 экз.

isbn:  5-8159-0289-6

Крелин Ю. Извивы памяти

М.: Захаров, 2003. – 286 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-8159-0289-6

Всякий писатель – немножко доктор, даже если он сам о том не подозревает. Но если доктор – настоящий писатель, две эти ипостаси соединяются в главном гиппократовом принципе: «Не навреди!». Юлий Крелин – как раз такой случай. Читатели семидесятых годов отлично помнят его повести о хирурге Мишкине – но не повороты сюжета, а особый их аромат. И не сказать «дух эпохи» – эпоха-то была затхлая, душная. Просто аромат того времени, когда трава была зеленее, а все мы – моложе. Скромные интеллигенты-работяги видели в героях Крелина себя. Крелин – очень добрый писатель, он не любил зла. Но в жизни не у всех историй бывает счастливый конец. Прообраз хирурга Мишкина, замечательный врач Михаил Жадкевич умер от рака. А книга Крелина – настоящий путеводитель по советскому абсурду, социальному и литературному... «Беккет, Ионеско, Кафка – спрячьтесь! Жизнь, она и проще и богаче». Добавьте к этому портреты современников – Карякин, Солженицын, Эйдельман, Казакевич, – яркие и неожиданные, а также «всякие пустяки, что так меняли наш быт и психологию». Главлит, ОВИР, заявление на машину... Забытые знаки ушедшего времени.

Ольга Седова. Оружие “первое” и “третье”

"Знамя" Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал

№ 9 2004

РЕЦЕНЗИИ: ...Ольга Седова. Юлий Крелин. Извивы памяти; Эдуард Гальперин...

    Оружие “первое” и “третье”

    Юлий Крелин. Извивы памяти (врачебное свидетельство). — М.: Захаров, 2003; Эдуард Гальперин. Нехирургические мысли (И вновь возвращаюсь к себе...). — М.: ОГИ, 2003.

 “Три оружия есть у врача: слово, растение и нож”, — утверждал Авиценна. Первым любой врач, независимо от специализации, должен владеть (а не только психотерапевт). Второе — наиболее часто употребляемое, сегодня на помощь растению пришли достижения современной фармакологии. Третье — самое эффективное, но — только если никак без него не обойтись...

    В законах Хаммурапи есть потрясающий пункт: если врач оперировал больному глаз, а после операции больной слеп, глаза лишали врача.

    В средние века хирурги долгое время принадлежали к гильдии цирюльников — лекари отказывались признать их “своими”...

    В прошлом году, одна за другой, вышли две книги, написанные врачами-хирургами. Книги абсолютно разные, но объединенные профессиональной общностью представителей “третьего” оружия. Владеющих и “первым”. У двух хирургов-писателей не могло не найтись точек пересечения. Неудивительно, что Э. Гальперин одно из своих эссе начинает крелинской цитатой из романа “Хирург”: “У хирурга нет свободы выбора, так как диагноз определяет тактику”.

    Мало найдется профессий, в которых результат выступал бы настолько зримо: умирал человек — и вот, надо же, хирург спас! Юлий Крелин против того, чтобы хирургов изображали как сверхчеловеков. Работа крайне тяжелая, далеко не “чистая” — стоит только посмотреть на хирургов во время операции! — и красота ее доступна только профессионалу.

    Размышляя над тем, является медицина в большей мере наукой или искусством, Э. Гальперин приходит к выводу: “Хирурги часто вспоминают случай, который на них произвел большое впечатление и укрепил в определенном мнении. Если к этому прибавился еще один случай... хирург нередко укрепляется в мнении, и безапелляционно его проповедует, и им пользуется на практике. Конечно, это больше от художника... Хирургия как наука основана на статистике, которая всегда оставляет место противоположному случаю”. Крелин же причисляет хирурга к “рабочим”: “И у станка стоим, и дежурства по сменам, и уж объект-то действий — материальнее не бывает...”.

    У хирургов своеобразная эстетика. Эдуард Гальперин, говоря о прекрасном в окружающем мире, на первом месте называет красоту удачно сделанной операции... Хорошо, когда речь идет о “красивой” восстановительной операции; но, увы, иногда ради спасения жизни больного приходится делать операции уродующие, допустим, произвести ампутацию юной девушке — М.А. Булгаков в рассказе “Полотенце с петухом” пишет о подобном случае без трагизма; но ведь у доброго — в общепринятом смысле — человека “рука не подымется”! Так что этика у них тоже особая: в какой мере врач должен сопереживать больному — один из “вечных” вопросов медицинской деонтологии. “Если не быть нейтральным, — пишет Гальперин, — не сможешь выполнить профессиональное должным образом. Если не иметь сострадания, станешь безразличным, и это отразится на профессионализме”.

    Пусть во имя благой цели, но хирург проливает кровь — и к этому можно относиться двояко. Кровь у всех народов считалась таинственной, сокровенной субстанцией, поэтому пролитие крови исторически воспринималось как грех, — хирург добровольно берет этот грех на себя. Впрочем, кровью сопровождаются и многие радостные моменты: роды, обряд побратимства — так и пациент, которого вылечил хирург (а не терапевт!), пожизненно сохраняет к своему врачу “кровную” привязку. Юлий Крелин пишет о том, как многие бывшие пациенты постепенно превратились в друзей. Отношение “причастности” распространяется даже на оперированную часть тела: “Выходит, эта нога уже “моя”. Глядишь, и вторая тоже “моей” станет”, — размышляет герой-хирург в одном из крелинских романов. Или: “Тут мы как бы породнились благодаря пролитой мной его крови”, — это уже из последней книги. Количество “своих” грозит стать психологически неподъемным — но, видимо, у врачей, как и у учителей, “человековместимость” особая...

    Ну и самое главное — хирург, так же, как и священник, в своей служебной повседневности слишком близко подходит к той грани, что отделяет жизнь от смерти. Поэтому врачу и священнику открывается лицо человека, сбросившего социальную маску. “Человек познается в болезнях”, — заявляет Ю. Крелин, и становится страшновато читать о познании человеческого через боль. К чести писателя, ни о ком из лечившихся у него знаменитостей он не сообщает ничего “скандального”, за что ухватилась бы бульварная пресса.

    Юлий Крелин известен как автор романов и повестей о медиках. В предисловии Феликс Светов называет писателя “московским чудаком”, сравнивая его с диккенсовскими чудаками. “Книги Крелина похожи на муравейник: врачи, сестры, санитары, больные, их родственники и друзья; невероятные сюжеты, драмы и трагедии, отношения между людьми — и все это в одном здании больницы, для кого-то первом, для кого-то последнем...” Ныне появившаяся книга напоминает муравейник еще больше. “Извивы памяти” — произведение отчасти мемуарно-документальное. Автор попробовал себя в новом жанре, рассказав о “знаменитых” пациентах, которых ему в разные годы довелось лечить: Э. Казакевиче, Ю. Германе, Н. Эйдельмане, А. Тарковском, З. Гердте, Ф. Искандере, Н. Глазкове, Б. Окуджаве, А. Городницком и других, а также о некоторых из своих коллег-медиков. Отсюда в тексте характерные “извивы” — от прихотливости памяти, делающей неожиданные для автора отступления, скачки в сторону…

    Хотя большинство героев “Извивов памяти” — писатели, собственно литературных суждений книга не содержит. Только однажды, излагая литературное кредо хирурга, Ю. Крелин сказал: “О литературе я не позволю себе судить. Не смею. Пожалуй, только о том, что мы пережили, как выросли... И то — только что, а не как. <…> Любое дело, в том числе и медицина, не может быть предметом литературы. Предмет литературы — только страсти человеческие, а они вольны рождаться и в деле, и в болезнях, и в любви, и в смерти, и в преступлениях, и, тем более, в борьбе, которая, к сожалению, тоже норовит родиться в любом обломке бытия, рядиться в любую камуфляжную форму. Страсть — предмет изучения, анализа, фиксации, даже коллекционирования.