Гори, гори, моя звезда

Домой нельзя. Придут с обыском, растревожат мать и сестренку, его задержат и отберут маузер. На Сальникову? В комитет большевиков? И без того они висят на волоске! Надо уезжать из города. Аркадий вспомнил сегодняшний рассказ Семки о беглеце-неудачнике Мякишеве и невесело усмехнулся. Куда ехать! В полк к отцу? Бессмысленно!

Он спрыгнул у вокзальной площади и прошел через зал ожидания на платформу. Зал был забит до отказа ранеными солдатами, крестьянами с детьми и мешками, какими-то подозрительными людьми с бегающими глазами. В воздухе столбом стоял махорочный дым, плакали дети, за пыльными стеклами окон тоскливо гудел паровоз.

На платформе было пусто, под медным колоколом зябко кутался в башлык дежурный по станции, - видно, поджидал проходящий поезд. За одним из окон, выходящих на платформу, уютно горела настольная лампа под зеленым абажуром и слышался равномерный перестук телеграфного аппарата.

"Как же я раньше-то!" - стукнул себя по лбу Аркадий, подошел к окну и осторожно постучал.

Отдернулась занавеска, и в окне показалось женское лицо. Это была Софья Федоровна Шер, член комитета большевиков. Она всмотрелась в Аркадия, узнала его, закивала головой, приглашая войти.

Аркадий вошел в теплую комнату, где за деревянной перегородкой постукивал аппарат и ползла длинная бумажная лента.

- Ты сам? Или послали? - спрашивала Софья Федоровна, отрывая узкие полоски бумаги и наклеивая их на бланк. - Неужели уже знают? Откуда?

- О чем знают? - не понял Аркадий. - Неприятности у меня...

- Какие теперь неприятности?! - рассмеялась Софья Федоровна и сунула Аркадию телеграфный бланк. - Беги скорей в комитет!

- Нельзя мне туда! - пробовал объяснить Аркадий.

- Можно! - улыбалась Софья Федоровна. - Теперь все можно! - И вытолкала Аркадия за дверь.

Он подошел к фонарю, развернул бланк и прочел:

"В ПЕТРОГРАДЕ И МОСКВЕ ВЛАСТЬ ВЗЯТА В РУКИ СОВЕТОВ ЗПТ

ПРИНИМАЙТЕ МЕРЫ ТЧК ПОДРОБНОСТИ СООБЩИМ ТЧК

27 ОКТЯБРЯ 1917 ГОДА ПРИНЯЛА ШЕР".

ТЕТРАДЬ С МЕДНЫМИ УГОЛЬНИКАМИ

Если забраться на плывущее над городом облако и посмотреть вниз, увидишь зеленое блюдце с очищенными луковками.

Крыши домов прячутся в зелени разросшихся садов, и только купола церквей блестят на солнце. Церквей и церквушек столько, как будто их нарочно собрали в одном месте и выставили напоказ, чтобы потом раздать всем желающим из других городов.

Спрыгнешь на облако пониже, разглядишь пятачок базарной площади да рассыпанные вокруг копейки лабазов. А спустишься до второго этажа дома под красной крышей, тебе озорно подмигнет крепко сбитый парнишка с круглым, как яблоко, подбородком. Он сидит у открытого окна за изрезанной перочинным ножом партой и, запрокинув голову, словно пересчитывая пушистые комочки облаков в небе, нараспев повторяет:

- Триста две тысячи девятьсот тридцать девять... Триста две тысячи девятьсот тридцать девять...

Рядом с ним сидит худенький глазастый мальчишка и толкает его локтем:

- Тише, Аркадий... Галка смотрит!

"Галкой" в реальном училище прозвали словесника Николая Николаевича Соколова. Был он худ, черен, взъерошен, на ходу подпрыгивал, голова набок - галка и галка!

Его любили, потому прозвали метко, но добродушно. У других учителей прозвища были менее обидные, но изысканные: "Глиста на цыпочках", "Кошмарное виденье", "Рыбий глаз" и только отца Геннадия, которого ненавидели за то, что он всем совал для поцелуя свою пухлую руку, звали коротко и зло: "Пузо".

После революции Пузо из реального перекочевал в одну из церквей, где надрывался с амвона о великом хаосе на святой Руси, о большевиках-христопродавцах, которым гореть в геенне огненной. Но никто никогда не горел, даже ни одного пожара в городе не было, а самый главный "христопродавец" - уездный комиссар Михаил Евдокимович Чувырин, - хоть не выпускал изо рта прокуренной дочерна трубки, гореть тоже не собирался. Уж кто-кто, а Аркадий знал это точно, потому что был у него вроде адъютанта разносил пакеты, расклеивал листовки, оповещал о срочных заседаниях.

Каждый раз, когда в комитете вскрывали привезенные из арсенала тяжелые ящики, Аркадий не мог отвести глаз от новеньких винтовок, тускло поблескивающих под густой смазкой.

Наконец-то Чувырин сжалился над ним и вчера, когда вскрыли ящик...

Аркадий счастливо зажмурился и крикнул прямо в оттопыренное ухо Семки Ольшевского:

- Триста две тысячи девятьсот тридцать девять!

Семка вскочил, класс радостно захохотал, Николай Николаевич постучал ребром журнала по кафедре, прошелся по проходу между партами, покачав головой, сказал:

- Разве так можно? У него же барабанные перепонки лопнут!

- Не лопнут... - сердито косясь на соседа, пробурчал Семка, но на всякий случай сунул палец в ухо для детального обследования.

- А что это за таинственное число? - продолжал Николай Николаевич, с интересом следя за Семкиными манипуляциями. - Заклинание?

- Ага! - светло глянул в глаза учителю Аркадий. - Оно самое.

- Ну, ну... - усмехнулся Николай Николаевич и посоветовал Семке: Осторожней, Ольшевский. Палец сломаете.

- Не сломаю... - проворчал Семка, но палец из уха вынул.

- Итак... - обернулся к классу Николай Николаевич. - Задание на завтра следующее... - Он вдруг замолчал, досадливо морщась, подошел к окну, постоял там, затем решительно шагнул на кафедру и, стукнув костяшками пальцев по журналу, коротко сказал: - Завтра занятий не будет. Послезавтра тоже.

В классе загрохотали крышками парт, закричали "ура", полетели к потолку ранцы. Николай Николаевич молча ждал, когда стихнет этот неистовый взрыв восторга. Потом негромко сказал:

- Не думал, что это доставит вам столько радости. Дело в том, что мои уважаемые коллеги саботируют. В городе затруднения с деньгами, Советская власть молода, ей трудно. А господа преподаватели... - Николай Николаевич махнул рукой, пошел к двери.

И в тишине раздался вдруг уверенный голос Аркадия:

- Деньги будут.

Николай Николаевич остановился, коротко взглянул на него, кивнул головой:

- Не сомневаюсь. - И вышел.

А класс взорвался криками:

- Гляди, ребята, миллионщик!

- Он наследство получил!

- Дырку от бублика!

- Откуда про деньги знаешь?

- Он все знает! - вскочил на парту Федька Башмаков. - Он такой! У самого комиссара Чувырина на побегушках!

- Ну, Башмаков! - Аркадий рванулся к Федьке, но на его руке повис Семка Ольшевский.

- Пусти! - Аркадий пытался стряхнуть с себя цепкого Семку. - Пусти, говорю! Он у меня получит!

- Видали мы таких! - хорохорился Федька, пробиваясь к двери. - Встань у церкви, ручку протяни: "Подайте, Христа ради, на обучение!"

Башмаков вышел. За ним двинулись остальные. В классе остались только Аркадий и Семка.

- Ну, погоди! - сжимая кулаки, бормотал Аркадий. - Погоди!.. Да что ты вцепился в меня, как рак!

- А ты за ним не побежишь?

- Бегать еще за всякими...

- Слово?

Семка отпустил рукав Аркадия, настороженно следя за тем, как тот сердито заправляет под пояс выбившуюся рубаху. Потом сокрушенно вздохнул:

- Зря ты ляпнул...

- Про что?

- Да про деньги эти...

- Сказал, потому что знаю.

- Что ты знаешь?

- Знаю, и все!

- Триста две тысячи сколько-то там... - вспомнил вдруг Семка. - Это деньги, что ли?

- Нет! - засмеялся Аркадий. - Это номер. Винтовка номер триста две тысячи девятьсот тридцать девять!

- Какая еще винтовка? - уставился на него Семка.

- Моя! - блеснул глазами Аркадий. - Вчера получил.

- Врешь! - ахнул Семка. - Покажешь?

- А чего ж... - согласился Аркадий. - Пойдешь со мной купцов ловить, покажу.

- Каких купцов? - вконец растерялся Семка.

- Обыкновенных, - посмеивался Аркадий. - Мало их у нас, что ли? Гири дутые, аршины не меряны. Народ воет! Вот и пойдем с проверкой. Кто попадется, штраф. Знаешь, сколько денег будет!