Гори, гори, моя звезда

Потом обмакнул ручку в чернильницу, чтобы написать адрес, и задумался. Как писать? У Фрунзе должностей не сосчитать: начальник штаба РККА, заместитель председателя Реввоенсовета, начальник Военной академии и это еще не все. Аркадий подумал-подумал и написал:

Зам. наркома по военным и морским делам

Михаилу Васильевичу Фрунзе.

Все дела у Аркадия военные. Других пока нет и не будет. А если и Михаил Васильевич не поможет? С врачами ведь не поспоришь, да и приказать им нельзя!

Аркадий набил махоркой свою коротенькую трубку и опять закурил. Пускал дым в потолок и слушал, как шумит за окном весеннее утро. Потом взял со стола полевую сумку и достал из нее потертую тетрадь в твердом коленкоровом переплете с медными угольничками. Угольнички заметно потускнели, бумага в тетради стала желтоватой от времени, и все ее страницы были исписаны где чернилами, а где химическим карандашом. Почерк был круглый, четкий, каждая буковка отдельно. Говорят, какой у человека характер, такой и почерк. Если судить по почерку, то характер у владельца тетради такой твердый и решительный, что дальше некуда!

Аркадий усмехнулся и раскрыл тетрадь на странице, где крупно было выведено название: "В дни поражений и побед". Это была еще не повесть, но и не просто заметки из дневника. Аркадий записывал все, что ему больше всего запомнилось. И не просто то, что видел, а что он при этом чувствовал.

Писал в перерывах между боями, на коротком отдыхе, если выпадала свободная минутка, то днем, а больше по ночам.

Он перелистал тетрадь и невесело подумал, что теперь-то свободного времени у него больше, чем надо! А может быть, сесть за повесть всерьез?

Только какой из него писатель! Его дело - армия. Но в тетради этой все про армию. А сколько он еще не успел записать, но не забыл ничего и никогда не забудет. Разве такое забывается? Суметь бы только написать. Рассказывает он хорошо. Об этом ему не раз говорили и дома, и в училище, да и потом, в полку. Когда он рассказывает, то люди у него получаются, как живые. А вот на бумаге!

Аркадий опять полистал тетрадь и вдруг вспомнил про вчерашнего беспризорника на бульваре.

Умеет он читать или нет? А если умеет, то интересно ему будет читать про другого, такого же, как он, мальчишку, который сначала жил, как живут все мальчишки: купался в пруду, устраивал морские сражения на самодельных плотах, лазил по чужим садам, сидел на уроках. А потом вдруг революция, фронт, бои и первая на его глазах смерть.

А может быть, этому самому Жигану будет вовсе не интересно читать про какого-то чужого парня.

Но там ведь будет не только он, а еще командир Сухарев, отчаянный конный разведчик Василий Ковылин, да мало ли о ком еще можно вспомнить в этой повести!

Аркадий выбил трубку и вдруг улыбнулся: а что, если написать про самого Жигана. Не про этого, вчерашнего, а очень похожего на него, тоже чумазого и веселого до отчаянности! Аркадий встретил его по пути в Сибирь на одной из станций. Беспризорник ходил вдоль их воинского эшелона, от вагона к вагону, пел охрипшим голосом "Яблочко" на свои собственные слова, а потом выкрикивал:

"Всем товарищам нижайшее почтение, чтобы был вам не фронт, а одно развлечение. Получать хлеба по два фунта, табаку по осьмушке, не попадаться на дороге ни пулемету, ни пушке!"

Бойцы смеялись, кидали ему в шапку кто хлеб, кто сахар, кто пачку махорки.

Имени его Аркадий не знает, но если напишет о нем, то назовет Жиганом. Пусть читает и радуется! Потом, уже всерьез, задумался над тем, что книжку если уж напечатают, то не одну или две, а тысячу или даже больше. А вдруг напечатают сразу десять тысяч?! Если каждая книжка - штык, то это целая дивизия. А он ее командир!

Аркадий вдруг увидел, как шагают тысячи книжек в одинаковых, зелененьких, как гимнастерки, переплетах, а он едет впереди на коне, - и весело рассмеялся. И сразу вспомнил скуластого бойца в далекой монгольской степи. Как он тогда говорил? Всадник, скачущий впереди! Гайдар!..

Аркадий покрутил головой, потянул из трубочки, пыхнул дымком и прикинул, сколько же мальчишек и девчонок сможет прочесть десять тысяч книжек, если не будут жилами, а дадут почитать свои книжки другим, а те еще другим, а эти другие своим другим. Получится целая армия! Да какая еще! Самая веселая, самая отчаянная, самая горластая в мире ребячья армия!

Аркадий и сам не заметил, когда запел. Все ту же, отцовскую:

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви приветная,

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда!

Услышал, что поет, и засмеялся. Потом подвинул к себе тетрадь с повестью и нарисовал в правом верхнем углу большую звезду и лучи от нее. Пусть светит!