Узлы

Фатьма уронила голову на руки, всхлипнула и заплакала тоненько, как обиженная девчонка.

- Прости меня, я не хотела... Я верю, ты хочешь видеть брата счастливым. Я тоже. Мы с Рамзи так долго дружили. И за все эти годы он ничем не обидел меня. Нет, ничем. Но мы разные, понимаешь, разные. Иногда и близнецы бывают разными. Неужели ты хочешь, чтоб я была несчастна? Ты знаешь - я всегда рада тебе. Что бы ты ни попросила, все сделаю. Вот скажи, чтоб сходила в Али-Байрамлы пешком, пойду, но...

Фатьма закрыла ей рот своей ладонью.

- Хватит. Не надо. Мне пора.

Они обнялись, постояли молча.

После этого объяснения Пакизе как-то легче стало. Последняя сваха, подумала она о неожиданном визите Фатьмы. Теперь поймут, отстанут наконец.

Но через несколько дней она получила письмо от женщины, которая предпочла скрыть свое имя.

"Я хочу, чтоб ты знала, что сердце Васифа принадлежит мне. Гыздаг свидетель нашего счастья, нашей любви. Я понимаю, что тебе нелегко будет отказаться от Васифа и он, может быть, не сразу найдет в себе смелость сказать тебе правду. Не будь эгоисткой, не становись на нашем пути. Ты не глупая девушка, если есть у тебя гордость, сама ускоришь конец".

Каждое слово било по сердцу, окатывало то холодом, то жаром. Кто? Как сказать Васифу? Нет, нет, лучше не говорить. Если в этом клочке бумаги есть хоть капля правды... Если чувство любви двигало рукой автора, любви, за которую стоит бороться, к чему скрывать свое имя? Страх? Кокетливое желание остаться загадочной незнакомкой? При чем тут Гыздаг? Безлюдная, бесплодная степь, куда совсем недавно отправились первые разведчики нефти...

Какая мерзость! Нет, нет, нельзя позволить сомнениям отравить радость. Скорей на промысел! Она должна увидеть глаза Васифа, услышать его голос. Станет спокойней, чище.

На следующий день она приехала на промысел первым автобусом. Пришла на участок, о чем-то незначительном поговорила с ремонтниками. Васифа нигде не было, словно в воду канул. Странно, обычно он появляется на промысле чуть ли не с восходом солнца, Может быть, ушел на Гыздаг? Что-то больно шевельнулось в сердце. Что ж... Интересно и ей посмотреть на причудливый уголок природы, "свидетель любви". Может быть, действительно живописное место. А вдруг... Васиф там не один?

Нет, лучше не ходить, лучше подождать. Еще не хватало - бегать за ним, искать где-то в степи. Но ноги ее невольно свернули на узкую протоптанную тропинку, что, петляя, уходила все дальше от дороги.

...Низко стелется туман над стылой землей. Не поют кузнечики, не шелохнется набрякшая от сырости трава. Солнце то выглянет в просвете туч, заиграет светлыми бликами на холмах, то скроется за серой завесой.

Все быстрее, быстрее идет Пакиза, встречный ветерок теребит за спиной концы шелкового шарфа, мокрая трава хлещет по ногам.

Наверное, так же бежала девушка из легенды, рассказанной Васифом, смелая, чистая. Расступалась трава, ветер крылатым сделал бег ее, скалистые выступы гор, как загнанного джейрана, бережно принимали ее легкое стремительное тело...

Бежит Пакиза, не замечая встречных колхозников, что провожают ее удивленными взглядами, - какое несчастье гонит в степь эту городскую женщину на высоких каблуках?

Ревность... "Пережитком прошлого" называла я, глупая, наивная девчонка, эту дикую муку. Смеялась в душе над Васифом, когда он рассказывал о том, что пережил на автобусной остановке. Глупая, глупая. Если кто-нибудь из близких увидел бы тебя сейчас, обезумевшую от обиды, ревности, любви... Да, да, любви! Тебя, которую считают сдержанной, холодноватой. "В сердце твое не достучишься", - говорит Сейяра, когда сердится. Сердце мое... Почему так больно ему, как будто кто-то взял в руки мое сердце и стиснул в ладонях.

...Когда она добежала до подножия Гыздага, небо потемнело. Четким конусом вздымалась вершина еще живого вулкана. Ни человека, ни дерева средь клочьев застывшей лавы.

Пакиза огляделась. Так вот оно, пристанище любви таинственной соперницы. Каменный хаос, безжизненность пустыни. Если сам шейтан выйдет к ней из-за острого выступа, она не удивится. Где же Васиф? А вдруг они вместе там, на самой вершине, где курится дымок?

Какая-то дикая упрямая сила погнала ее дальше вверх, по мертвым смолистым склонам. Уже у самой вершины ноги ее провалились вдруг в топкое месиво. Почувствовав, что уходит вниз вместе с медленно сползающим выступом, Пакиза закричала, объятая ужасом:

- Помо-оо-гите-е!

- Э-э-э, - глухо вздохнула гора и поддержала девушку одним из своих каменных зубьев.

С трудом отыскала растерзанные, забитые грязью туфли. Втиснула ноги, и ступни крепко вклеились в вонючую клейкую жижу. "Что я кричу? Кого зову? Кто поможет в этой страшной пустоте? Но теперь я не отступлю, все равно не отступлю. Я должна... До самого верха, хотя бы мне пришлось никогда не выбраться из этого ада. Дойду, сумею - все будет хорошо..."

Она уже не сознавала нелепости своего поступка. Стыд и отчаяние гнали все выше и выше, и чем тяжелей идти к вершине, тем яростней цеплялась она сбитыми пальцами за причудливые зубья застывшей лавы, куст колючки. Давно, еще на студенческой практике, она лазила сюда с ребятами, самолюбиво доказывая им свое презрение к трудностям выбранной профессии. Ну, а сейчас кому и что она доказала, вскарабкавшись к краю кратера?

Тяжело, как больная старуха, дышала гора. Кажется, черная пена застыла над краем ее беззубого, широко открытого рта. Как окаменевшие чудовища, дремлют по склонам обугленные глыбы.

Наверно, таким видится верующим преддверие ада. Пакиза на секунду представила себе влюбленных здесь, среди мрачного хаоса, и рассмеялась горько, сквозь слезы.

Ну вот, доказала, дуреха, прошла, можно сказать, по следам мифической красавицы, и легенда, похожая на тысячи других, потеряла свою пленительную тайну. Не было прекрасной девушки, не было ханского сына. Была сказка, придуманная людьми, страстная мечта о красоте, о любви, о возмездии за творимое зло.

Пакиза успокоилась. Каждая мышца дрожала от напряжения и усталости, усилием воли она заставила себя подняться на ноги и пошла вниз. У подножия горы она еще поплутала в поисках лужицы или травы. Ничего кругом, одни камни да кочки. Сухим стеблем колючки почистила туфли, соскребла грязь с рваных чулок, потуже стянула концы платка и поплелась по едва различимой в сумерках тропе. Вдали у развилки дороги мигнул огонек. Не поймешь, то ли пастушья хибарка, то ли вагон-времянка "дорожников". "Все равно. Спросят, скажу заблудилась".