Небо закрывается на ночь

- А ты моего вида не испугаешься? - спрашивает ее мама.

- Ну что ты... Я в парилке посижу, пока ты будешь мыться.

В бане Машка с ковшиком торчит у крана с холодной водой. Теплая ее не привлекает. Это у нее с рождения так повелось. Мама время от времени заталкивает ее в парилку к тете Лене. Но все равно, когда они одеваются, Маша весело стучит зубами.

Мама спешно одевает своего попарившегося в баньке ребенка. Платок на голову, теплые носки, куртка. Скоро согреется. Куда делась обувь? Ах, вот. Мама что-то вытряхивает оттуда в урну.

- Камушки попали и во вторую туфлю, и в третью, - говорит дочь.

После бани они роются в климовской богатой дачной библиотеке. Тетя Лена находит легкое, отвлекающее чтение. Бестселлеры.

- Надо и маме что-нибудь взять. А то она уже Достоевского читает... А ты же решила с этим покончить, - говорит она, глядя на стопку в маминых многодетных руках.

- Я выбрала поскучнее. Просто, чтобы буквы не забыть.

"Воспоминания о Борисе Пастернаке". "Человек в литературе Древней Руси". Что-то еще в таком роде. Все это они тащат домой, тепло попрощавшись с гостеприимными хозяевами.

Перед сном мама наугад достает из мешка книжку. "Петербургские повести" Гоголя. Читает. Час. Два. Три. "Да что это я взяла! Опять не оторваться!" В четвертом часу утра мама хихикает над "Невским проспектом". Взять хотя бы это ироническое замечание Николая Васильевича: "Боже, какие есть прекрасные должности и службы! Как они возвышают и услаждают душу! Но, увы! Я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников".

"Увы, увы, - думает мама, погасив, наконец, свет, - я не служу. То есть я не там и не тем служу."

x x x

Утром Степа приносит баночку козьего молока. Ходить к хозяйке немногочисленного козьего стада - его ежедневная обязанность. Сегодня он прихватил с собой сестрицу. Мама, как всегда, с малышом на руках вышла за дом ждать, когда они появятся из-за дальнего поворота. Долго не возвращаются. Нет, она не волнуется. Степан коммуникабельный ребенок, может долго болтать с молочницей.

И зачем маме это нужно? Глазеть на них издали. Сейчас она, наконец, формулирует для себя ответ. Чтобы запечатлеть в душе этот их дальний образ. Вдруг жизнь разлучит? И на том свете она увидит их такими. Маленькими, беззащитными и сильными одновременно. В сомкнутости их рук, открытости всем ветрам, в самом этом преодолении расстояния между ними и ею - их сила.

Пришли. Лирика кончилась. Начинается обычная проза дня. Завтрак готов, но к нему долго не удается приступить. Маша, объевшаяся на днях ягод, в очередной раз не успевает добежать до горшка. Мама моет ее под краном, стирает штаны, роется в сундуке в поисках чистых.

Садятся за стол. Теперь поднимает крик младший. Оказывается, с ним аналогичная проблема. И мама удаляется все к тому же крану. Моет Володю. Она не церемонится с детьми. Греть воду кипятильником? Да она давно бы сбежала в город. Большой таз с теплой водой предоставляется им только раз в день для вечерних омовений.

Когда мама возвращается на веранду с переодетым младенцем на руках, там сгущаются тучи. Солнца сегодня нет.

- Я бы выгнала тебя сейчас из-за стола, - говорит Степке бабушка.

Мама, как обычно, когда кто-то другой, а не она злится на ее детей, пытается взять вину на себя и сгладить противоречия. Она заводит речь о том, что Степка бывает и неплохим парнем, и настоящим старшим братом, и, вообще, "кормилец".

- Малыш, благодаря тебе, пьет парное молочко. А помнишь, как мы были последний раз на концерте в Зале Чайковского?

- М-м-м... Ну, помню.

Ясно, что не помнит. Его потащили тогда слушать духовную музыку.

- Я, собственно, не о концерте, а о том, что мы увидели после, на улице. Представляешь, мам (это уже бабулечке), центр Москвы, вечер, огни большого города. На тротуаре стоит тетенька с козой. У козы на одном роге повязан красный бант. Эта тетенька продает в бутылках козье молоко.

Дети ушли. Мама допивает чай.

- Ты просто как танк, - говорит бабулечка. У нее преувеличенное представление о мамином терпении и самообладании.

- Я тоже много ругаюсь и ору на него, когда никого рядом нет. Но он, по-моему, только ожесточается. Пороть? Не решаюсь. Не женское это дело.

- Надо с кем-то советоваться. Не знаю, какой Макаренко должен воспитывать этого ребенка, - говорит бабулечка.

За окном Степка лепит на машкину кисть пластырь.

- У нее "бандитская пуля", - кричит он.

Это из их семейного фольклора. Авторство принадлежит бабулечке. Все повреждения на детском тельце она всегда шутливо обзывала "бандитскими пулями".

Далее мама видит, что надо бежать вытирать машкину попку. В этот раз дочь успела добежать.

Володя возмущен тем, что его поместили в кроватку, и начинает упражнять свои голосовые связки.

В дальнем конце огорода есть яма, куда обычно выливается содержимое детских горшков. Будущее удобрение. Дорожка туда ведет узкая. Мама носится по ней, как цирковая лошадь. Туда еще шагом, а обратно галопом. Под вой володиной сирены. Бабулечка всякий раз отвлекается от своего огородного труда, чтобы проследить ее бег до конца. Не грохнется ли где-нибудь, споткнувшись. Бабуля продолжает работать, размышляя о том, что дочь ее, тридцати лет от роду, мать троих детей, внешне похожа на "синий чулок". Неухоженная, худосочная. Ни высоких каблуков, ни макияжа, ни украшений. Даже сережки перестала носить, когда заболела. Одевается во все темное, как монашка.

Володя спит, наконец. Остальные на речке. Мама переживает очередной публичный скандал. Хорошо, что публики немного.

Чуть позже она рвет голыми руками длинные плети крапивы. Пусть ей тоже будет больно. Ее вина, что сын такой.

Сердце гулко стучит. Степан брошен на кровать. Штаны стянуты. Мытье под холодным краном просто материнская ласка по сравнению с этой гестаповской сценой.

Мама крупными шагами меряет свою "беговую дорожку". Руки дрожат. Прислушивается к тому, что происходит в доме. Что он там делает?

Появляется на крыльце Степка с зареванным лицом, веником и большим совком, куда сметены все последствия недавней порки.

- Куда выбросить?

Так жалобно. Они с мамой идут в дом, в свою комнату. Там мама берет в руки молитвослов.

За ужином сын уже сидит.

- Мам, никакого пластыря не хватит, чтобы залепливать такие "бандитские пули". Но, кажется, и так прошло.

x x x

Утро темное, холодное. В такую погоду бабулечка с особым трепетом наблюдает в окно, как ее безжалостная дочь полощет под краном младенца. "Измывается. Другого слова не подберешь. Хоть бы с ребенком на руках так не носилась", - думает она.

Мама с голым Володей врывается на веранду и далее следует в детскую. Через несколько минут все, наконец, за столом.

- Съешь, пожалуйста, мою кашу. Она опять с подсолнечным маслом, говорит бабулечка.

- Ой, я забыла, что ты не любишь.

Мама с готовностью принимается за вторую порцию овсянки, сваренной на воде. За детьми доедать не приходится. Они такую, как ни странно, любят.

- Тебе намазать бутерброд, или у тебя сегодня пятница? - обращается к маме бабулечка.

- Я с сухариком.

Мама жует, раздумывая, чем бы ей развеять дурное бабулечкино настроение.

- А неплохая картинка получилась.

Ничего лучшего не придумала, как похвалить себя. На стене висит в скромной бумажной рамочке маленький пейзажик. На первый взгляд даже кажется, что это писано маслом. А это пластилин, тонко размазанный по обычной картонке. Чистейший плагиат. Два года назад она увидела подобное произведение у одной своей дачной знакомой. В результате в то лето ни краски, ни карандаши не находили у них своего применения. Мама, Степка и Марья мазали пластилином по всем плотным картонным поверхностям, какие попадались им под руку.

- Это в стиле постимпрессионизма, - блещет мама эрудицией.

Она уже собирается сравнить свое пластилиновое детище с Гогеном, как по оконным стеклам начинает барабанить дождь. Мама, передав из рук в руки Володю, бежит на улицу срывать с веревки почти высохшие пеленки.